ПРОЩАНИЕ С НОВОГОДНЕЙ ЁЛКОЙ
Облетела ёлка новогодняя,
Кончились для ёлки времена.
Ни на что она теперь негодная.
Свалка нашей ёлке суждена.
Смотрит как общипанная курица
Ёлка из холодного угла,
За окном слепое небо хмурится.
В общем, невесёлые дела.
Не было на этот раз подарков нам,
Видно, Санта Клаус был сердит,
Но зато всю ночь ворона каркала —
Чуяла добычу впереди.
А за что и как — понятно каждому,
Кто умеет видеть сквозь туман.
Сладкой жизни мы с тобой не жаждали,
Не лизали розовый обман,
Не метали бисер... Вот поэтому
Нам такой обмылочек судьбы.
Не случайно были мы поэтами
Там, где нужно химиками быть.
Нашей ёлке свалка обеспечена,
Нам же — с привидениями бой.
В неком тёмном списке мы отмечены.
Лишь кусочек неба голубой,
Лишь звезда, что надвое не делится,
Песни, да ещё Благая Весть —
Больше нам и не на что надеяться.
Но достаточно того, что есть
1991, январь
Х Х Х
Мне последнее время недоброе снится.
Очевидно, судьба посылает сигналы.
Вот вчера, например, я увидел больницу.
Согласитесь, что в этом приятного мало.
Прямо к небу тянулись кирпичные стены,
К небу, где облака точно мокрая вата.
Нет, не сам я искал эту грустную тему,
Но гляжу на железную дверь виновато.
...И конечно же, нету на окнах решёток.
Тем, кто здесь оказался, бежать бесполезно.
Корень жизни зачах, не спасти корешок тот
От уверенных лап неизвестной болезни.
Я бродил в паутине кривых коридоров.
Как меня это мучило, жгло и бесило!
Здесь лежали все те, кто мне близок и дорог,
Я ж один был здоров, полон жизни и силы.
Что, однако, я мог? Ни стрелой из бойницы,
Ни ракетной атакой — ничем не поможешь.
Злая сила висела над этой больницей,
И смеялась, и корчила хитрые рожи.
Я ушёл. Да и что мне ещё оставалось?
Укатил в темноту на гремящем трамвае.
Мне так больно ещё никогда не бывало,
Но зато я узнал, что такое — бывает.
Эти странные сны, видно, что-нибудь значат.
Не случайно являются бурые стены.
Я-то знаю, что с нами всё будет иначе.
...Ну, а те, кто остался? Что станется с теми?
1991, март
СВЕРСТНИКИ
посв. В.Крапивину
Зачем на эту землю мы пришли?
Кто нас позвал? Кто встретил? Нет ответа.
Нас бросили в асфальтовой пыли
И ждали благодарности за это.
За что за это? За огонь и мглу?
...Мы, как могли, пытались разобраться.
Одни из нас присели на иглу,
Другие ждали мирового братства.
А между тем текла по трубам ложь,
По медным проводам летела грозно.
Лишь те, кто тёплой грудью встретил нож,
Узнали правду. Но, к несчастью, поздно.
А мы, хмельною дуростью полны,
Долбили стены лбом и дрались с тенью,
Но усмехались призраки из тьмы:
Они-то знали — неприступны стены.
Они-то знали — мы лишь пацаны,
Салаги, кровь с костями — словом, пища.
И лишь как пища призракам нужны.
Не всё ж им пробавляться по кладбищам.
А мы — бродяги, внуки Колымы,
Затянутые в драные штормовки.
Ещё с яслей готовы были мы
К тысячелетней сумрачной зимовке.
Но ждать пришлось недолго: лопнул лёд,
И мутная вода пошла стеною.
Кого подмыло, кто пошёл на взлёт,
Но тьма у всех стояла за спиною.
И что теперь? Никто не даст ответ.
В железной тьме попробуй оглядеться!
Лишь только звон в усталой голове,
Лишь белый пепел в обожжённом сердце.
Но раз уж мы на этот свет пришли,
Не убегать же в темень, в самом деле.
Тем более, что сотню раз могли,
Но слишком хорошо собой владели.
И вот мы здесь. Как видно, наш удел —
Карабкаться по жёлтому обрыву.
А в общем, каждый этого хотел.
И если кто не с нами — то счастливо!
1991, май
Х Х Х
Что ж, я наше кино досмотрю до конца,
Хоть окончится, знаю, печально.
И не стану от пламени прятать лица —
Я же выбрал костер не случайно.
Да и мог ли уйти я в прохладную тьму,
Где любому готова обитель?
И пускай этот путь не закрыт никому —
Я подобных путей не любитель.
Как я брошу своих, если чёрный костёр
Обожжёт нашу бедную землю?
Пусть в те дни будет крепок мой меч и остёр!
..Я пришел в этот мир не за тем ли?
Слишком дорог мне наш неустроенный слой —
Поле боя меж раем и адом.
...Ну, а если когда-то и стану золой —
Значит, всё я тут сделал как надо.
1991, июнь
А В Г У С Т
Ю.Мамлееву
В ночь со вторника на среду
Мне, наверное, приснится,
Что однажды я уеду
В дальний край за синей птицей.
На трясущемся трамвае,
В гиблый мрак, в слепую темень.
Как обычно и бывает,
Позади растает время.
Знаю — силы не осталось,
И в права вступает осень,
Впереди — одна усталость,
В тучах — нет надежд на просинь.
Есть лишь запах человечий,
Словно в баре или в бане.
Ходит бес, и тушит свечи,
И гремит на барабане.
Не найти мне синей птицы,
Не разрушить стены бреда.
...Скоро это мне приснится,
В ночь со вторника на среду.
1991, август
Н И Ж Н И Й М И Р
Мир, в котором невозможно чудо,
Где всё ясно — кто, зачем, откуда,
Где известны прибыли и траты
И расчерчен воздух на квадраты,
Где стальные действуют законы,
Что с рожденья каждому знакомы,
Где планеты ходят по орбитам,
А народ завидует убитым.
Где ни тьмы, ни света не бывает.
Если едешь — только на трамвае,
Если болен — железы подправят,
Если труп — на кладбище отправят.
...Этот мир, знакомый нам до боли,
Чей-то бред, иллюзия — не более.
Кто хотел — давно ушёл оттуда
Сквозь туманы к солнечному чуду.
Ну, а те, которые остались,
Так всю жизнь по бреду и метались,
А когда в конце концов проснулись,
Солнцем обожглись и в сон вернулись.
Так и будут, бедные, кружиться,
Просыпаться, падать, спать ложиться.
И спасти их может только чудо.
А откуда взять его? Откуда?
1991, август
ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ
Привыкли мы рвать заколдованный круг,
Узлы разрубать клинками,
Но счастье всегда уплывало из рук.
Стоим с пустыми руками.
Мелькают минуты, проходят года,
А счастья всё нету и нету,
С набухшего неба сочится вода.
Такая у нас планета.
Но если по правде — такие уж мы.
При чём тут небо и слякоть?
На землю поднявшись из каменной тьмы,
Не надо о счастье плакать.
На этой планете дождей и ветров
Нашли мы огонь и веру,
Надежда влилась в нашу тёмную кровь
Под небом свинцово-серым.
И незачем рвать заколдованный круг,
Шатаясь в дыму бредовом.
Вот вспыхнет звезда — и окажется вдруг,
Что круг давно расколдован.
1991, сентябрь
ПРОЩАЛЬНОЕ
Что поёшь ты, Миша Финн, Но пространство наших душ
Что кричишь в магнитофоне? Понемногу искривлялось.
Ты из песен мир слепил, Забрели в такую глушь,
Правда, сам того не понял. Где ни света не осталось,
Струны медные звенят, Ни надежды, ни огня,
Голос плачет ли, смеётся — Ни любви, ни бутерброда.
Не обманешь ты меня! ...Струны медные звенят,
...Отчего ж так сердце бьётся? Плачет мёртвая порода.
...Звёзды, станции, костры, Вот и всё. Финита ля.
Электрички, сигареты — Слепленное развалилось —
Это было до поры И не треснула земля,
Чем-то истинным согрето. Ничего не изменилось,
На обочине в пыли Но остался голос твой
Мы жевали бутерброды. На зажёванной кассете.
Мимо нас машины шли, Пусть послушают его
Годы, партии, народы. Необманутые дети.
Полз по жизни наш контраст
Как минуты по неделе. 1991, сентябрь
Не упомнишь, сколько раз
Мы за водочкой сидели.
Х Х Х
Меняется время — сперва незаметно,
А дальше — сильней и сильней,
И часто мне кажется — колокол медный
Раскачивается во мне.
Осталось немного — минуты ли, годы —
Неважно. Иной здесь отсчёт.
Пусть время — река, но замёрзшие воды
Никто не измерил ещё.
А колокол скоро ударит. И звоном
Рассыпется время во мне.
Всё будет согласно извечным законам,
Извечной вселенской весне.
И ветер промчится, очистятся дали,
И треснет подтаявший лёд.
...Чего удивляться — мы этого ждали,
И видно, пора нам в полёт.
1991, сентябрь
Б А Л Л А Д А
Еретику костёр положен,
А инквизитору — почёт.
Костёр на площади разложен
(За магистрата щедрый счёт).
Стоят толпою горожане
И лихо семечки грызут,
Лояльность этим выражая.
...Минуты медленно ползут.
В затылке чешет инквизитор.
Он озабочен, и весьма,
Каким-то мелким паразитом.
...Висит над городом зима.
И ангел в небесах летает,
Как-будто белый альбатрос.
Он плачет — и снежинки тают
От чистых и прозрачных слёз.
Но люди этого не видят,
Ведь их глаза устремлены
Туда, где жгут и ненавидят,
Где пляшут демоны войны.
А белый ангел — он, поверьте,
Не в силах от костра спасти.
Он должен дожидаться смерти,
Чтоб в рай еретика нести.
Но корчится в огне берёза —
Сухие, жаркие дрова!
...А где его упали слёзы —
Там на снегу растёт трава.
1991, сентябрь
Х Х Х
Над замершей Москвой дымятся облака.
Нам это не впервой. Так было сотни лет.
Но плохо, что теперь не купишь молока,
А сыра уж давно растаял всякий след.
Мы все чего-то ждём. Погрома? Колбасы?
Братания с вождём? Какая чепуха!
Однако не спешим перевести часы,
И верим, что душа свободна от греха.
Но где ж тогда грехи? Растаяли давно?
А может быть, уже друг другу прощены?
...Холодный ветер бьёт в раскрытое окно,
И чья-то злая тень смеётся со стены.
И нам не стоит ждать спасения со звёзд.
Давайте будем жить без масла, но в любви.
Ну да, наш век непрост. Ну, а который прост?
А взял на спину крест — подмоги не зови.
Невесел наш удел, зато привычный, свой.
...И всё ж пройдут года, быть может, сотня лет,
Растают облака над замершей Москвой,
Прольётся, наконец, забытый, дивный свет.
Но всё же как у нас дорога далека!
А свет — не липкий снег, не купишь задарма.
...Над замершей Москвой дымятся облака
И принимает власть столетняя зима.
1991, октябрь
Х Х Х
...Дымный запах ошалевшего ветра,
Звон трамваев и трава в снеге талом...
Это всё я достаю из конверта
И хвалюсь тебе своим капиталом.
Сосны, звёзды и костры — это много!
Где уж брокерам со мною тягаться.
Получаю я бесплатно от Бога
Травяное, дождевое богатство.
Но смеёшься ты (а может, и плачешь)
И не веришь ни во что, кроме денег.
...Только счёт уже звездою оплачен
И погашены долги в понедельник.
Сколько б я ни доставал из конверта —
Не становится темнее на свете.
Это истина восточного ветра.
Это, может быть, поймут наши дети.
1991, ноябрь
Х Х Х
Оглянись — и увидишь: стоит за плечом
В белом саване бабка, с косой и весами.
Нам советуют с ней говорить? Но о чём?
Мы в душевных делах разбираемся сами,
А в загробный делах, как уж тут ни крути,
Никому не найти ни конца, ни начала.
Можно было б ей крикнуть: "Не стой на пути!"
Но она бы, безносая, лишь промолчала.
Да и что ей сказать? Ведь она не сама
Захотела того. Это ей поручили.
Нагрузили её, да к тому ж задарма.
Где-то, кнопку нажав, аппараты включили.
Вот и бродит старуха по всяким мирам,
Тянет лямку свою, выполняет программу.
Ей давно на заслуженный отдых пора,
Но хозяева лишь усмехаются: "Рано!"
Мы, пожалуй, её пожалеем ещё,
Кинем гривенник, место уступим в трамвае.
Только всё же не будем смотреть за плечо,
На звонок неожиданный дверь открывая.
1991, декабрь
© Виталий Каплан