Виталий Каплан
"Но они не собирались смотреть так глубоко"
(опыт послесловия)
0.
Эту статью хотелось мне начать фразой "мир хрустит на зубах у судьбы". Звучит затасканно, но что поделать — именно он, хруст, слышался мне при чтении романа Сергея Лукьяненко "Осенние визиты". Был и тоскливый холодок в груди, и неосознанное желание, чтобы у нас, в нашем мире, всё случилось иначе.
Оно и будет иначе. Лукьяненко всего лишь рассказал нам сказку, свою самую страшную сказку. Она приключилась не с нами. Нам опять повезло.
Но пронизывающий ветер достоверности не даёт успокоиться.
Да, двойники пришли не к нам.
Но мы до этого дозрели.
1.
Мир хрустит на зубах у судьбы. Всем слышен этот хруст, и порой перехватывает горло от унылой невозможности что-либо изменить. Глобально. Перевести стрелку, направить паровоз цивилизации на иные, спасительные рельсы.
"Но нам редко дано делать лишь то, что мы любим".
Но рельсы — они разветвляются на множество линий. Куда лететь нашему паровозу?
Человечество, как известно, на распутье. От того, что именно реализуется, зависит будущее. Главное — понять, какая линия наиболее значима, чтобы уж затем её поддерживать, по этому пути направлять опекаемое человечество. Такая вот задачка.
Только задана она не нам.
Некая Высшая Сила, сверхцивилизация, Мировой Разум (выбирай по вкусу) ломает себе над этим голову (или что там у неё?). Она, Высшая Сила, пытается спасти Землю, направить на путь истинный. А истинный, с её точки зрения, как раз тот, что наиболее соответствует скрытым желаниям людей, тот, который они охотнее всего примут.
Высшая сила, однако, не обладает высшим знанием, и потому, решая задачку, пользуется старым добрым экспериментальным методом.
И тогда приходят Визитёры. Двойники обычных людей. Таких, как мы с вами.
"— Мы — Посланцы. Мы не обладаем... почти... возможностями, выходящими за рамки обычных человеческих сил. Мы вынуждены подстраиваться под общество, жить по его законам — неписаным законам. Тот, кто наиболее приспособлен к обществу, наиболее важен и адаптирован, проживёт дольше других. Он победит — и тот вектор, который воплощён в нём, станет доминировать на долгое, очень долгое время".
Каждый Посланник воплощает одну из проверяемых линий, служит как бы базисным вектором шестимерного пространства: Сила — Власть — Знание — Творчество — Развитие — Доброта. Суть эксперимента проста до невозможности. Каждый из Посланников сражается с остальными — до победного конца. Правило одно — побеждает последний оставшийся в живых. Ему и вершить судьбу мира, вернее, сама судьба повернётся параллельно его желаниям. Что же до средств борьбы — годится всё, что окажется под рукой. Хочешь — дерись сразу со всеми, хочешь — вступай в альянсы с другими линиями, но помни: все альянсы недолговечны.
Вот и пускают они в ход что придётся. Мочат, месят и гасят.
"— Ярослав, у нас, пришедших, есть маленькие разногласия. Каждый из нас считает, что люди живут неправильно.
— А кто на Земле считает иначе?
— Да, но только у нас есть возможность доказать своё мнение. Очень простым образом — тот, кто продержится дольше, считается правым".
И это гляделось бы плоским и скучным, будь Посланники всего лишь символами, воплощёнными идеями. Но всё оказалось куда сложнее. Они, Визитёры, являются точными психологическими слепками со своих прототипов, обычных людей, которых Высшая Сила сочла подходящим сырьём для сотворения Посланца-двойника.
Они приходят в этот мир голыми и растерянными. Немолодой офицер и чересчур уж интеллигентный мальчик, идущий в гору политик-мафиози и плодовитый писатель-фантаст, ироничный философ на пенсии и добросовестная врачиха из провинциальной больницы — они обладают всей памятью своих прототипов, всеми их привычками и комплексами, и потому они — не биороботы, не бездушные фигуры на доске. Они живые, мыслящие, чувствующие, одним словом — личности. Но, однако, в них заложена некая программа. Им надлежит вступить в смертельную схватку друг с другом, ибо так предписано свыше. Их согласия там, наверху, не спросили.
Однако если ты — личность, выбор есть у тебя всегда. Каждым поступком, и даже мыслями своими, ежедневно и круглосуточно — ты реализуешь свободу выбора.
Вот и сталкивается навязанное свыше Предназначение с их человеческими порывами, взглядами, страхами и желаниями. По-моему, возникающие тут коллизии — самое интересное в романе. Но об этом — чуть позже.
А пока — что же Посланники воплощают, какая правда стоит за каждой линией? А она несомненно стоит, нет линий полностью ложных. Перед нами — шесть позиций. В жизни-то их куда больше, но речь идёт о романе, т.е. о некой модели реальности, и тут уж право писателя — выбрать именно эти шесть. Каждая из них несёт свою долю правды — и каждая сама по себе недостаточна. Хотя Посланники великолепно умеют отстаивать своё мнение, где внутренней убеждённостью, где — неподдельной страстью, а зачастую — изощрённой демагогией. Слова и впрямь кажутся убедительными, пока звучат — но бой идёт не в мире слов, а в постыло-родной осенней слякоти, где самый веский довод — вовремя пущенная пуля.
Когда-то были шпаги и арбалеты, а ещё раньше дубины, кремнёвые ножи — вплоть до зубов и когтей. Ведь не к ночи упомянутая Высшая Сила (как следует из романа) ставит свой эксперимент далеко не впервые. Всё развитие человечества, надо понимать, слагается из временных побед той или иной линии и вытекающих отсюда последствий — до тех пор, пока не истощится энергия очередного толчка. И тогда — снова в бой. Последняя из схваток, этих узловых точек Истории, состоялась здесь и сейчас — в Москве, осенью 1995 года.
Схема получается, говоря по правде, довольно примитивная. Человечество предстаёт хаотичной совокупностью особей, которым если не дать толчок извне, так и будут они топтаться в болоте. Не способны они, люди, ни сами понять, к чему стремятся, ни отвечать за сделанный выбор. Точно земная цивилизация — это фирма, запутавшаяся в своих фанансовых обстоятельствах, и на помощь ей приходят добрые аудиторы свыше. Они поднимут накладные, проверят все проводки — и вынесут свой диагноз вкупе с рекомендациями, как поправить дела. А то и попросту объявят банкротами.
На первый взгляд сия схема напоминает христианскую концепцию Промысла Божия, но лишь — на первый. Не время сейчас вдаваться в теологические штудии, но всё-таки религиозное понимание истории куда глубже и парадоксальнее, чем описанное в романе. Даже странно, как наиболее умные прототипы — писатель Заров и философ Зальцман — могли купиться на такую дешёвку. Как говорится, ничтоже сумняшеся... Остаётся предположить, что выбирали они отнюдь не головой. Ну что ж, в жизни так чаще всего и бывает. Быть может, они поверили двойникам потому, что устали ни во что не верить.
То же касается и двойников. Ведь не считая вложенных в их головы легенд, они ничем не отличаются от своих прототипов. Так почему, обнаружив в себе эти самые легенды, они столь безропотно приняли их как истину в последней инстанции? Почему даже не попробовали найти иное объяснение случившемуся?
Я, конечно, говорю не обо всех — Кирилл Корсаков ещё ребёнок, его неокрепшему сознанию просто необходимо было уцепиться за что-то. Дабы не сойти с ума. Версия сверхцивилизации пришлась как нельзя лучше. С Визирем тоже всё ясно. И вопросов у него не возникло, и прототипа пришил — всё это логично. Ведь имеем мы — циничного, прожжённого властолюбца.
С полковником Шедченко сложнее. Армейская косточка, но никак уж не дуб из анекдотов о военной кафедре. Человек умный и осторожный. И не случайно он (прототип) — единственный, кто отказался помогать двойнику. Вот и разбери — то ли он в легенду об эксперименте не поверил (кстати сказать, сия легенда совсем уж белыми нитками шита), то ли просто ужаснулся миру своей мечты. Это ведь страшно, когда мечты наши готовы обернуться реальностью. Кстати сказать, столь быстрая гибель Шедченко-двойника — не объясняется ли она слабой верой в свою правоту?
Что же касается Анны и Марии — тут особый разговор. Анна-то более-менее вписывается в концепцию доброй неудачницы-интравертки. Хотя после появления Марии она как-то слишком уж резко поглупела. А вот упомянутая Мария — она единственная из двойников, ничуть не похожая на свой прототип. Да и вообще в ней человеческого, пожалуй, маловато будет. Зато непроизвольно вспоминается старая истина: "И сатана принимает вид ангела света". И линию, которую она воплощает, правильнее называть не Добротой, а Обезличиванием.
Остаются Слава и Визард — умные, ироничные, интуитивно не доверяющие любым глобальным концепциям. И поверили вложенным в свои мозги версиям. А может, заставили себя поверить? Иные объяснения — это, конечно, замечательно, но только первейшее из них — сумасшествие. А признавать себя шизиком и идти сдаваться психиатрам ну очень уж не хочется. Вот и сделали они свой выбор. Слава, правда, заплатил за него по высшей ставке — петлёй.
"Визитёр улыбался, глядя сквозь него. Он ускользнул от упрёков и споров. Он оставил его искать выход в одиночку.
Указав один из путей".
Но вернёмся к состоявшейся в московской слякоти схватке. Кто же победил? Какая линия восторжествовала на сей раз?
К счастью, Сергей Лукьяненко не столь наивен, чтобы выбирать блюдо из им же составленного меню.
Сражались — линии.
Победили — люди.
2.
А что, собственно, люди? Тем приходится столкнуться с самими собой. И ещё разобраться, кто из них двоих более настоящий.
Конечно, тема двойников не нова в фантастике. Один лишь список произведений занял бы не меньше страницы... То они выползают из какого-нибудь дубликатора материи (у Г.Гуревича, например, или, поновее, у А.Скаландиса), то зарождаются в ходе смелого эксперимента (В.Савченко), а то и возникают в результате обычного деления клетки (Е.Лукин, "Амёба"). Как правило, самое интересное начинается после — когда выясняют они отношения с оригиналом. Широк спектр — от нежной дружбы до кровавых разборок. Показать все изгибы психологии героя, столкнув его с двойником — этот приём всегда работает неплохо.
Но герои Лукьяненко сталкиваются не просто со своими копиями. Перед ними — Посланцы некой запредельной Силы, космической сверхцивилизации, проявление нового закона природы и т.д. Каждому предлагается своя версия, соответственно его мировоззрению. Или не предлагается никакой, например, писателю.
"— Кто вы?
— Я же говорю — для тебя нет приемлемого ответа. Ты привык оперировать самыми разными вариантами. Убеждать других в их реальности — не веря сам. Теперь расплачивайся".
Единственное, что объединяет версии — это потребность в помощи прототипа. И ему, бедному прототипу, надо решать. Или отказаться (сломав что-то в себе), или встать на сторону двойника (и тут не без переломов). Любое решение давит человека грузом ответственности. Любое принесёт боль.
"Он понял сразу. Жизнь переломилась надвое с этим непрошенным чудом, с этим скрипом двери в пустой квартире. А чудеса добрыми не бывают".
И закручивается спираль злых чудес. Речь уже не о том, как отнестись к предложенным версиям. Условия игры поняты и приняты, линии вступают в борьбу, и в неё же вступают прототипы. Каждому из них приходится осознать элементарную, в общем-то, истину: за торжество своих идей (и за спасение от грядущего чужого зла) надо платить. Вопрос в цене.
"Я против такого метода, но остальные выберут его. Понимаешь, ведь все, все допускают убийство — хотя бы во имя высоких целей. Защитить себя, Родину, друзей — это искупает вину. Так ведь? А здесь цель выше... дать счастье миру".
"...Возьмем для примера писателя. Добрый человек. Сторонник великих империй, создающихся любой ценой. Хоть на крови и костях, хоть на ядерных бомбах и напалме. Хороший человек. Чётко решивший для себя — цель оправдывает средства. И если для светлого будущего надо уничтожить половину человечества — это оправдано... Если ты против такого будущего — то вынужден признать этичность их уничтожения. Если признаешь необходимость этого, то мальчик и девушка станут просто неизбежным довеском".
"...Печально, что его предшественник так редко практиковал силовые акции. Опять придётся обращаться к Романову".
"— Нет, нет... Прощены будут все. Но лишь там. Вначале нам надо остановить их".
"Вот тогда, прежде чем спустить курок, вспомни мои слова. И шесть теней, которые надо было развеять, чтобы не наступила ночь".
Это слова Посланцев. Эта их цена. Что же прототипы? Большинство из них без особых сомнений приняли этику двойников. А сия этика заслуживает особого разговора.
3.
У неё есть даже специальное название — "аппробативная". Или, говоря проще, вне тебя нет критериев добра и зла. Это не то что в традиционных системах, где такие критерии есть — будь то Священное Писание, Моральный кодекс строителя коммунизма или не слишком конкретный список "общечеловеческих ценностей". Аппробативная этика возникает там, где рухнули (реально или лишь в людском сознании) старые системы, где течение жизни подмыло берега традиций.
Действительность вновь оказалась шире любых схем, мир невероятно усложнился, и человек потерял ориентиры. Понятия добра и зла, допустимого и недолжного не утратили ещё смысла, но где они? Компаса-то, оказалось, и нет. То, что издавна полагали добром, обернулось к человечеству звериной мордой — тот же коммунизм, к примеру. Благую Весть заглушили стоны сжигаемых еретиков, призывы к свободе и национальной самобытности плавно перешли в кровавую междоусобицу, презираемая некогда "спекуляция" оказалась единственно эффективной экономикой... А в то же время сердце наше не омертвело — оно чему-то радуется, что-то решительно отвергает, с чем-то, издавая негромкий скрип, соглашается.
Вот и утверждает аппробативная этика, что лишь оно, сердце, способно заменить разбитый компас традиции. А значит, бессмысленно говорить о добре и зле как о чём-то реальном вне тебя. Добро — это лишь то, к чему склоняется твоё сердце в данный момент. Зло — то, что ты сейчас ненавидишь. Только в этом правда, и только теперь, и — самое главное! — только для тебя. Избави Бог навязывать кому-то своё понимание правды! В своих обстоятельствах он должен ориентироваться сам. И если он выбрал то, что неприемлемо для тебя — не смей осуждать! Он прав в той же мере, что и ты. Истины как таковой, Истины Внешней и Всеобъемлющей больше нет. Всё теперь относительно. Верь себе.
Так же легко решается и дилемма о цели и средствах. Если, к примеру, сейчас тебе нужно убить ребёнка, чтобы спасти человечество — прислушайся к голосу сердца. Если ну очень не хочется убивать — что ж, пускай гибнет человечество. Ты поступил правильно. Если человечество тебе всё-таки дороже — стреляй без колебаний.
С аппробативной этикой очень легко спорить. Фактически она безоружна, и пробить её защиту в споре труда не составляет. Приведу лишь два элементарных довода.
Ну, во-первых, голос собственного сердца нужно ещё уметь услышать. Много в нас всяких голосов — и железы внутренней секреции что-то бубнят, и желудок опять же о своём, и левая нога чего-то хочет. Выделить из этого хора именно сердце — задача непростая. Ну, а если и выделил — столь уж светлое оно у тебя и чистое, сердце? Недаром же сказано — "Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления" (Мф., 15.19). Во всяком случае, нужно быть очень уж высокого мнения о себе, чтобы безоговорочно доверять внутреннему чутью. Это столь же опрометчиво, как просить у Золотого Шара исполнения самого сокровенного желания.
Второй аргумент чуть тоньше. Как понимать духовную близость с другим человеком, если каждый из нас замкнут в собственном нравственном пространстве, каждый верит лишь своему сердцу, если не соединяет нас то, что близко и дорого и мне, и тебе, и ему? Если мы придерживаемся аппробативной этики, то следует признать — духовная близость возникает только в том случае, когда голоса наших сердец звучат в унисон. Но такое может произойти лишь случайно — ибо не существует какой-то высшей правды вне нас. А велика ли цена случайности? Можно ли любить вероятность, доверять совпадению? Не ведёт ли аппробативная этика к предельному одиночеству?
При желании можно было бы привести ещё массу доводов, но и этих довольно. Если спор ведётся на словах.
Но в жизни слабость аппробативной этики парадоксальным образом оборачивается её силой. Потому что сила — в простоте. Люди обычно не смотрят так глубоко, им некогда решать философские проблемы, им сориентироваться бы в их собственных обстоятельствах, здесь и сейчас. А здесь и сейчас альтернатива, как правило, такова — или доверять своему сердцу, или кому-то, "кто знает, как надо". Будь то президент, вождь, первосвященник, начальник ЖЭКа. Или, скорее всего, безликие средства массовой информации. Тут уж свой внутренний голос как-то надёжнее звучит, и если его слушаться, совесть потом царапается меньше. Если, конечно, смотреть статистически. В общем, "аппробативная этика" — последняя надежда утопающих, самодельный компас, когда свирепствуют магнитные бури.
Итак, герои "Осенних визитов" придерживаются вышеобозначенной концепции — кто в большей, кто в меньшей степени. И что же, легче им? Нет, так же хреново. Почти все они (за исключением столь одиозных фигур, как Визирь и Мария) сомневаются в своей правоте. Совесть то и дело выпускает когти. Их разрывают противоположные стремления. И человечество спасать надо, и людей жалко. Тем более, что аппробативная этика, вообще-то — прибор для домашнего употребления. Не годится она, чтобы управлять судьбами народов. Кстати сказать, характерная деталь. Наиболее умные герои романа (Заров, Зальцман, Шедченко) потому и склонны исповедовать относительность моральных императивов, что обожглись на них в жизни. Они не доверяют глобальным концепциям. И в то же время принимают предложенную свыше версию, да что там принимают — жизнь за неё кладут. А ведь с точки зрения аппробативной этики все легенды Посланников не многого стоят. Просто потому, что подразумевают какую-то объективную истину. Казалось бы, неувязка. Но, может быть, герои не слишком доверяют и своему самодельному компасу?
Ну, а сам-то автор? Его роман — это что, гимн нравственному релятивизму, или, напротив, его развенчание? Кто воплощает в себе правду этой системы? Доктор философских наук Аркадий Львович или до абсурда доводящий веру в свой внутренний голос киллер Карамазов, Посланник седьмого измерения, Тьмы? Возможно, Зальцман и Карамазов — противоположные полюса планеты под названием "аппробативная этика". Неслучайно и умирают они столь по-разному. Равно как неслучаен альянс Ильи и Марии. Свет и Тьма. От их союза чуть было не родился некто, способный и впрямь овладеть миром. Говорят — противоположности сходятся. Но лишь в том случае, когда лежат в одной плоскости.
Так что же выбирает С.Л.?
Но не столь прост Сергей Лукьяненко. Он не будет щёлкать мышкой по строчке меню. Он всего лишь расскажет вам историю.
4.
Ранее я уже обронил фразу, что сражались, дескать, линии, а победили люди. В чём же, собственно, победа?
"Но пока ещё было несколько секунд, и они не отводили взгляд, ища в чужих глазах то ли понимание, то ли ту смешную и глупую жалость, которой почему-то нашлось место".
Что же такого оптимистичного в двух раненных людях на тонком снегу, под которым всё равно остаётся осень и грязь? В двух смертниках, на которых для начала наденут наручники, и лишь потом подумают о милосердии?
Победил ли писатель, что "прошёл этой дорогой, на которой не было ни доверия, ни любви, ни звёзд. Выбирая меньшее зло, и оправдывая целью средства?"
Или тринадцатилетний школьник, потерявший всё, что только можно потерять — маму, детство, доверие, лишившийся спасительных иллюзий, так и не отыскавший дорогу к себе? Это ли не поражение?
Но только вот нашлось место смешной и глупой жалости. Вопреки ледяному дыханию зла, вопреки играм высших сил и людскому равнодушию. Да, она смешная и глупая. Но тем и сильна. Серьёзное и умное уже перестреляло друг друга, линии самоуничтожились, и как знать, быть может, планета выкатилась из замкнутого шестимерного пространства. Куда? Впрочем, это уже вопрос не к Сергею Лукьяненко. И не к его героям.
Это вопрос к нам.
1996