Виталий Каплан

КОРПУС

Часть первая.

Г Р У П П А

1.

     Звонок вонзился в тишину Групповой миллионами холодных игл. И сверлил уши, не переставая ни на секунду, всё на одной и той же высокой, надоедливо-острой ноте, пока, наконец, не оборвался. Но слабые его отзвуки долго ещё дрожали в душном сером воздухе, никак не желая исчезать.
     Пора бы уже привыкнуть. Вон их сколько бывает каждый день! Это обычное дело, как белые тарелки в столовой, как стенды или простыни. Но почему-то Костя не привыкал. Слыша звонок, он то и дело вздрагивал, сжимался, у него ныли зубы и портилось настроение. К счастью, ненадолго.
     Вот и сейчас он вздохнул и, отложив пухлую книгу в темно-зелёной коленкоровой обложке, вылез из-за парты. На самом интересном месте прервали! Но ничего не поделаешь, надо. Он подошёл к двери. Опять эта морока — строить Группу! Как же ему надоело — изо дня в день учить лопухов порядку и маршевому шагу, за руками их следить, за ногами, за тем, как они держат строй. Не слишком интересное занятие. Это тебе не Боевые Методы изучать или на Энергиях практиковаться.
     Впрочем, там он лишь один из многих, там он ученик. Хочешь — не хочешь, а подчиняйся чужим командам. Зато здесь он — главный. Не кому-нибудь Группу доверили, а ему. Пускай доверили временно, но что с того? Он знает, что так положено. Все прошлые Помощники сперва считались Временными, а потом как-то незаметно делались Постоянными. Многие сейчас, наверное, уже в Стажёрах.
     — Внимание, Группа! — гаркнул он что есть силы. — Начинаю отсчёт. Все усвоили? Ну, поехали. Раз... Два... Три... Четыре...
     Голос его наполнял Групповую сильными упругими волнами, слова, точно волейбольные мячи, отражались от выкрашенных бледно-салатовой краской стен. Всё-таки есть, есть у него командный голос! А сколько пришлось тренироваться, репетировать ночами в туалете, сколько было мучений и даже, если говорить честно, тайных слёз. Ладно, нечего вспоминать. Теперь всё это в прошлом.
     — Десять! — он медленно, вкрадчивой кошачьей походочкой двигался вдоль шеренги замерших ребят. — И кто у нас на сей раз последним построился? Опять Рыжий? Понятненько. И сколько это будет продолжаться, Рыжий? А? Не слышу ответа. В общем, всё, лопнуло моё терпение. После обеда придётся тебя малость повоспитывать. Тянул я это дело, тянул, да видно, зря. Что-то разболтался ты в последнее время до ужаса. Нехорошо! Так что готовься к разборочке. Кстати, всех касается!
     Он неторопливым взглядом обвёл строй. Ну что ж, неплохо, весьма даже неплохо. Пацаны стояли друг другу в затылок, строго по росту. Никто не перепутал своё место, никто не задел соседа. Кое-чего он от них всё же добился. Воспитатель Второго Ранга Сергей Петрович (Серпет, как его ребята называют) будет им доволен. Наверное, скоро переведёт в Постоянные Помощники. А там и до Стажёрства недалеко. Недаром Серпет любит повторять: "Мы сами куём собственное счастье". Так что должно получиться, должно!
     А Рыжова и в самом деле пора наказывать. Угрозы не помогают, значит, надо переходить к делу. Хватит с ним нянькаться, не маленький. Да и не такой уж он тупой, хоть что-то должен же понимать. Но, видимо, понимать не хочет. Как осрамились из-за него на той линейке! Всё так здорово шло — и тут Рыжий спутал свою правую ногу с левой. И главное, при этом позоре присутствовал сам Заместитель Первого Координатора!
     Кончилось тем, что Группу на всю неделю оставили без полдника. И у Кости с Серпетом состоялся неприятный разговор. Проще сказать, гнилой базар. Конечно, Серпет прав. Кто Временный Помощник? Он, Костя. А по инструкции Помощник лично отвечает за всё, что в Группе творится. Кому, стало быть, шею мылить?
     Но хуже всего оказался конец разговора. Серпет надолго замолчал тогда, а потом хмуро обронил: "Ну ты хоть понимаешь, что меня подставил? Сколько раз я тебе предлагал: не уверен в Группе — давай пока не будем выводить. Так нет, обязательно надо быть впереди планеты всей. Вот и обгадились мы с тобой..." Так и сказал.
     А всё из-за недоумка Рыжова.
     — Группа! Равняйсь! Смир-рна! В столовую на обед шагом марш!
     Костя и сам не понимал, зачем в столовую, что удалена от Групповой всего-то метров на двадцать, шагать строем. Но смысл, конечно, есть. Серпет в таких случаях говорит: "А это чтобы жизнь мёдом не казалась". Вообще-то правильно. С ними, с козлами этими, только ослабь — и такое начнётся! Сразу пойдёт борзёж, нахальство, драки, а кое-кто (он хорошо знает, кто) попробует выдвинуться в основные. И всё придётся начинать с нуля. Это ведь только сейчас они такие, воспитанные. А копнуть глубже — там столько всего обнаружится...
     До столовой недалеко — тридцать два шага по узкому коридору, увешанному стендами про гигиену. Над каждым стендом мерцает тоненькая синеватая люминесцентная лампа. Нарисованные мухи и тараканы в этом малость неживом свете выглядят зловеще. Словно и не обычные насекомые, а посланцы загадочных тёмных сил. А надписи на стендах, наоборот, смешные и глупые: "Непременно мойте руки перед едой!". Как же, попробуй не вымыть! Обязательно заметят, накатают запись в журнал Наблюдений. Потом неприятностей не оберёшься. Или вот: "Курение — зло!". Да разве здесь подымишь? А между прочим, хочется, между прочим, тянет. Грызёт мозг что-то такое смутное, и от этого пусто делается на душе. Нет, ерунда! Он же никогда в жизни не курил, а значит, этим воспоминаниям просто неоткуда взяться. Тем более, где достать курево? А даже если бы и удалось — на минуту он представил такую немыслимую возможность — всё равно заловят. Вот тогда бы началось! Тогда прощай все мечты. Это тебе не грязные руки. Это, как ни крути, тайная деятельность, о которой говорится в Обещании.
     Там, в тексте, много чего говорилось, но Костя не запомнил. Обещание они произнесли всего один раз, хором, и очень давно — сейчас даже и не вспомнить, когда это было. Тогда-то они его знали наизусть — целую неделю из-за парт не вылезали, зубрили. А когда говорили вслух — кажется, в каком-то полутёмном зале с чёрными мраморными стенами — Голос внутри головы негромко подсказывал слова. После этот Голос никогда уже не звучал, да и само обещание порядком подзабылось. Но насчёт курения там точно сказано — Костя помнил, был там специальный такой параграф. О том, чего нельзя. А на следующий день он, набравшись храбрости, спросил у Серпета об этом внутреннем Голосе. Тот выслушал и, ничуть не изменившись в лице, скучным тоном обронил: "Всё правильно. Так и должно быть".
     Столовую обволакивал ароматный запах борща. Вот место, которое Косте больше всего нравилось в Корпусе. Здесь было просторно, светло, и даже воздух был каким-то не таким, как в Групповой. Длинные столы накрыты бледно-голубыми клеёнками, расставлены глубокие тарелки, а в них — огненно-красный борщ. В пластмассовых хлебницах горками лежат серые ноздреватые куски, в круглых тонкостенных стаканах мутнеет вязкий кисель, а на стаканах плоские тарелки со вторым. Сегодня рис и котлета.
     Изредка, бывало, чья-нибудь тарелка грохалась. Заденут рукавом, или локтём зацепят. Есть в Группе такие козлы, вроде Васёнкина или Рыжова. Правда, подобное случается редко, пацаны берегутся. Ведь если что-нибудь разобьёшь — Наблюдательницы тут же выведут из-за стола, и это в лучшем случае. А то ведь и в журнал Наблюдений запишут. Что непременно кончится наказанием.
     Разумеется, с ним, с Костей, такого до сих пор не случалось, да и не могло никогда случиться. Он же ловкий, тренированный, чуть ли не каждый день в спортзале занимается. Кроме него, из всей Группы туда допущен только Серега Ломакин. Но он, само собой, по сравнению с Костей мелочь. Ему и четырнадцати нет. Хотя для своего щенячьего возраста он довольно крупный. Со временем, возможно, займёт его место, когда Костя будет уже младшим Стажёром. В самом деле, почему бы и нет? Иначе откуда Стажёры вообще берутся? И ежу понятно — из таких же ребят, как и он. А из него, конечно, не худший Стажёр выйдет. Это уж точно. Главное — себя показать, чтобы ещё до Распределения заметили. Впрочем, кажется, его уже заметили. Группу не кому-нибудь поручили, ему! Пускай временно, но всё впереди.
     Ладно, что-то он замечтался. А мечтать некогда. Надо делом заниматься.
     — Группа! На месте стой — раз-два! — скомандовал Костя. — Дежурный! Начать Благодарственное Слово!
     Сегодня дежурит Вовка Зайцев, чернявый такой парнишка, шустрый донельзя. Всё бы ему поржать. Косте пришлось даже малость его окоротить. Главное в таких делах — не опоздать.
     Сейчас Вовка напряжён и серьёзен. Оно и понятно — Благодарственное Слово как-никак.
     — Спасибо! Спасибо! Спасибо! — затараторил Вовка, надувая зарумянившиеся щёки. — Спасибо за мудрость наших Воспитателей! Спасибо за зоркость наших Наблюдателей! Спасибо за чистые простыни, за вкусную пищу и за Эффективный Контроль! За доблестный труд Учителей и Контролёров, Санитаров и Координаторов! Слава! Слава! Слава! Слава будущему великому Предназначению! Слава Непостижимой Цели! Слава мудрому Верховному Сумматору! Слава! Слава! Слава!
     Последнюю фразу все произнесли хором. Странное дело, всякий раз у Кости при этом пощипывало глаза. Как услышишь — Предназначение, Непостижимая Цель — так сразу приливает к сердцу тёплая, радостная, хотя и слегка тревожная волна. Конечно, смысла этих слов ему не понять — рано ещё. После Распределения они всё узнают. Но уже сейчас от Благодарственного Слова хорошо. И не только ему — всем. Конечно, эти двадцать парней — те ещё ребятки, конечно, с ними нужен глаз да глаз, нужна строгость, но всё же...
     В такие минуты Костя отчетливо понимал, что он и они — единое целое. Группа. И они дороги ему, хотя смешно было бы произнести подобные слова вслух. А ведь возникает перед глазами невидимое жаркое облако.
     Правда, ненадолго. Отблагодарили — теперь можно и подзаправиться.
     Сегодня дежурило всего двое Наблюдательниц. Пожилая, сморщенная как высохшее яблоко Маргарита Ивановна и полнокровная молодая особа Светлана Андреевна. Если говорить честно, Костя иногда на неё поглядывал. Не просто поглядывал, а по-особому. Он и сам не понимал, чего ему хотелось, но сердце прыгало в грудной клетке точно неукротимый зверь.
     Она, конечно, Костиных взглядов не замечала. Ну в самом деле, кто он такой? Пацан, которому всего-навсего пятнадцать. Которому глупо на что-либо рассчитывать.
     Сегодня Светлана Андреевна держалась довольно странно. На щеках — красные пятна, под глазами — разводы (косметика у неё, что ли, потекла?), а движения непривычно резкие. Про таких говорят: "Как пыльным мешком по голове стукнутый".
     Вон как лихо тележку с ящиком притормозила — чуть в стол не врезалась. Интересно, что ей будет, если ящик разобьётся? Впрочем, без толку гадать — он круглым счётом ничего о Наблюдательницах не знает.
     — Ну-ка, ребятки, приготовьтесь глотать, — негромко скомандовала Маргарита Ивановна, склоняясь над тележкой. Она открыла пухлый журнал в обложке из коричневой кожи, отчеркнула там что-то ногтем и недовольно хмыкнула.
     Потом каждому давали его Питьё. В ящике — множество ячеек, сверху наклеены бумажки с фамилиями, в каждой ячейке пузырёк. Вкус обычно бывает омерзительный. А что поделаешь — надо! Нальют Питьё в ложку, сглотнёшь, скривишься — и тут же запьёшь супом или киселём. Косте смутно помнилось, что очень давно он, маленький и глупый, пробовал потихоньку выплюнуть. И ничего, конечно, этим не добился. Отвели в спецкомнату и наказали, а после он поумнел и привык.
     Сейчас — даже приятно, особенно если ложку даёт Светлана Андреевна. И не поворачивается язык назвать её Светандрой, как это принято у ребят. А приходится называть. Хочешь — не хочешь, а будь как все.
     Другое дело Маргарита Ивановна. Попросту говоря, Марва. Неприятная тётка, въедливая. Если уж в её седую башку влезет мысль к чему-нибудь придраться — она не отцепится, пока сама не устанет.
     Что самое противное — она упорно не желает замечать, что Костя уже давно Временный Помощник на Группе, а не какой-нибудь там Рыжов, Галкин или Семёнов. На прошлой неделе обнаружила беспорядок в его тумбочке — и тут же накатала кляузу в журнал. После этого Серпет на Костю как-то подозрительно поглядывал, хотя и не сказал ничего. Вот и приходится с этой тёткой держать ухо востро.
     Костя ел без аппетита. Почему-то его вдруг затошнило, даром что кормёжка отличная. Такое с ним иногда случалось. Он знал, надо делать вид, будто всё в порядке. А то мало ли... Потащат в Изолятор, а там вдруг обнаружится, что он не годен на Стажёра по медицине.
     Да и вообще все эти тошноты — чепуха. Наверное, от настроения. А может, освещение на него так действует? Сзади, из высоких чистых окон скупо льётся серовато-жёлтый зимний свет, расплывается тусклыми пятнами по стенам, по потолку. А на потолке почему-то горят неяркие, засиженные мухами плафоны. Зачем горят, если сейчас день? И откуда взялись мухи? Не со стендов ли про гигиену?
     Ладно, пора заканчивать. Костя вылез из-за стола, скомандовал построение — и ребята тем же медленным чётким шагом отправились в палату. Светлана Андреевна крикнула им вслед: "Чтобы через пять минут была полная тишина!"
     А на самом деле, конечно, никакие не пять минут, а минимум полчаса. У Наблюдательниц сейчас кончается смена, на пост другие заступают, и всё это долго длится — они треплются о своём, о бабьем. Называется — "передача смены". Пока они болтают, можно переделать уйму всяких дел.
     В палате Костя не спеша стянул с койки покрывало, аккуратно сложил его вчетверо и повесил на сверкающую стальную спинку кровати. Потом разделся, но под одеяло не нырнул. Оглядев ребят — все ли как положено разобрали постели, все ли готовы к тому, что будет — он сел на тумбочку и произнёс речь:
     — Значит, такая хреновина, пацаны. Сегодня у нас Рыжий построился последним. И вчера тоже. И на прошлой неделе подгадил нам на линейке. Я с ним базарил-базарил, надеялся, думал, дошло до него, сделает парень выводы. Но ему до лампочки. В общем, хватит чикаться, хватит уговаривать — пора наказывать. Эй, Серёга! "Морковку" мне сюда! И поживее!
     Серёга Ломакин быстро скрутил из вафельного полотенца для ног "морковку" и, предано глядя снизу вверх, протянул Косте. Серёга делал "морковки" мастерски. Костя ему однажды показал, как вить — и у Серёги дело пошло моментально. Очень хорошо пошло. Косте даже приходило иногда на ум, что Ломакин уже сейчас тренируется на Помощника. Конечно, делал он это не в наглую, но Косте иногда казалось, что ведёт он себя как-то странно. Будто ему втихомолку что-то обещано. Хотя, если пораскинуть мозгами — вряд ли. Кто может такому сопляку что-то пообещать? В Группе имеются люди и постарше. Вот годика через два ещё может быть. А сейчас пускай знает своё место.
     Костя взял "морковку", слез с тумбочки и вразвалку подошел к Рыжовской койке. Сам Рыжов сидел, вцепившись пальцами в подушку, бледный и растерянный. Да и остальные притихли, как всегда в такие минуты.
     — Ну что, Рыжий, сам виноват, добром с тобой не получается. Сам допрыгался. А я ведь предупреждал — от слов перейду к делу. Ты думал, я шучу, да? А я с тобой не шучу, надоело, знаешь ли, шутить. Так что, братец ты мой, ложись. Не бойся, на первый раз много не будет. Хватит с тебя и десяти горячих.
     Рыжов встал, виновато посмотрел на Костю и тихо, ни на что уже не надеясь, попросил:
     — А может, не надо, а? Я исправлюсь, честно!
     — Знаю я твое "честно", — хмыкнул Костя. — Всю Группу подводишь, козёл. Ну что, сам ляжешь как положено, или помочь?
     Он сжал кулаки, перенёс центр тяжести на левую ногу. Ну, сейчас он ему пропишет! Ничего себе — Рыжов, сопля вонючая, препираться вздумал! Это уже что-то новенькое. Если его сейчас не обломать — и другие оборзеют. И вообще, раньше надо было начинать. А жалел ведь, откладывал. Ты смотри как распустился — сам нашкодил, и ещё надеется на прощение! Нет уж, дудки!
     Но работать кулаками Косте не пришлось. Рыжов, похлюпав носом, сообразил, что ничего ему не обломится, и покорно уткнулся лицом в койку.
     Костя автоматически считал удары, думая о другом. Раньше к этому был интерес, он тренировал силу и резкость, а потом, когда наловчился — стало вдруг скучно. Да и не испытывал он сейчас к Мишке Рыжову никакой злости. Даже немного жаль его было. "Морковка" ведь больно лупит, вон какие малиновые полосы на коже остаются!
     Он вдруг усмехнулся собственной мысли — а себя он позволил бы вот так пороть? Раньше-то, конечно, случалось, когда Помощником был Андрюха Кошельков, огромный жирный парень, тупой как валенок, заменявший нехватку ума медвежьей мощью. Но это давно было. В самом деле, глупый вопрос. Нельзя же сравнивать себя с каким-то недотёпой Рыжовым. Его-то наказывать не за что. А вообще он бы, наверное, не дался. Махался бы что есть силы, пока не вырубят. Не то что Рыжов, да и все они. Эти всерьёз не брыкаются — кишка у них тонка. Ну и что? Он разве виноват? Кто им в своё время мешал добиться разрешения на тренировки? Это первое. А второе — с ними иначе нельзя, мигом разболтаются.
     Механически отвесив десять ударов, Костя бросил измочаленную "морковку" Ломакину и полез под одеяло.
     — И нечего хныкать, — заметил он оттуда глотавшему слёзы Рыжову. — Смотри, в другой раз легко не отделаешься. Ещё хоть однажды из-за тебя Группу нагреют — берегись! Будешь тогда через "коридор" ползать. Знаешь, что такое "коридор"?
     Рыжов молча кивнул.
     — Ну как, дошло до тебя?
     — Дошло, — буркнул Рыжов.
     — Вечно до тебя как до жирафа доходит. Будь ты поумнее, сейчас, может, без разборки бы обошлись. Учти на будущее. — Он, потянувшись, зевнул. — А теперь всем спать! И чтобы ни звука у меня!
     Костя отвернулся к стене. Ещё не так давно дневной сон был для него пыткой. Два часа лежать под жарким одеялом, не шевелясь, притворяясь, будто спишь — да кто же такое вытерпит? Но приходилось выдерживать — надо! А теперь вот он моментально засыпает, и никаких снов ему не снится — будто падает в глухую темную яму, и так до резкого, злобного звонка на подъём.

2.

     Он проснулся в омерзительном настроении. И что всего противнее — никак не удавалось понять, из-за чего. К тому же слегка ныл висок и опять, как и за обедом, подташнивало. Но это — ерунда. Стоит лишь взять себя в руки — и всё придёт в норму. Хуже другое — какие-то скользкие, шевелящиеся в памяти обрывки сна. Именно обрывки — ни единого целого куска не осталось. Сон растворился в голове куском сахара в стакане с чаем, но пропитывал мысли точно липкая смола. Грызло Костю мутное беспокойство, и ему никак не удавалось переключиться на другое.
     А стоило. Умяв полдник — подсохшую булочку со стаканом тепловатого жёлтого чая, он пошёл к заступившей на смену Наблюдательнице — брать пропуск в спортзал. Дежурила толстая заспанная баба — Валентина Сергеевна. Странное дело, перед тем, как снять с гвоздика его жетон, она зачем-то посмотрела в журнал. Раньше за ней таких строгостей не замечалось. Случайно ли это?
     Впрочем, не стоит переживать. Он же не так давно стал Временным Помощником, а значит, Валентина могла его и не запомнить. Мало ли у неё Групп? Тем более, ей всё до фени, и все ребята для неё на одно лицо. Хотя, тогда сегодняшняя её бдительность получается тем более странной. Подозрительно странной.
     
     В спортзале стояла невыносимая жара. Дышать нечем, а Стажёр Валера запретил открывать окно. Объяснять ничего не стал, а просто усмехнулся: "Ещё чего выдумали! Отставить!" И заставил Димку Руднева, который трогал шпингалет, отжаться лишних пятнадцать раз.
     Ну что ж, он имеет право. На то он и Стажёр. Когда-нибудь и Костя, усмехнувшись в густые усы, прикажет соплякам: "Это что ещё за самодеятельность? Прекратить!" Скажет, а сам, скосив глаза, украдкой взглянет на эмблему на рукаве. Большая серебряная звезда со множеством искривленных лучей. Символ мира.
     Но когда это ещё будет? Лет через пять, не раньше. Интересно, а кем был пять лет назад Валера? Наверное, таким же вот Помощником на Группе. Жаль, нельзя спросить. То есть, конечно, можно, да ведь Валера не ответит. Отшутится. А то и хмыкнет: "Вон, значит, куда метишь, воробышек..." И черкнёт что-то в коричневом журнале. Нет, лучше не рисковать. В конце концов, если он окажется достойным Стажёрства, ему в своё время всё объяснят. Главное — доказать, что достоин.
     А интересно, что будет через пять лет с остальными? Не все ведь станут Стажёрами? Их-то куда? Впрочем, Костю это не колышет. Пускай они сами дёргаются. Хотя и так ясно, что Рыжову, или, например, Царькову с Васёнкиным ничего хорошего не светит. Действительно, какая от них польза? Только место занимают. Впрочем, Серпет однажды обмолвился, что Группы комплектуются не просто так, а со смыслом. Когда-нибудь и Костя узнает этот смысл.
     ...Прыгнув, он уцепился за гладкую перекладину и быстро, не давая себе отдыха, подтянулся одиннадцать раз. Что-то плоховато сегодня. Обычно его на пятнадцать хватало, а то и на двадцать. Ладно ещё Валера не видит. Иначе дал бы дрозда. Но Валера, окончив занятие, сказал: "Ну, вы тут ещё самостоятельно поразминайтесь" — и ушёл к себе в тренерскую. И возникло несколько минут свободы.
     А вообще сегодня всё было нормально. Спарринг со Смирновым Костя в принципе выиграл, если не считать некоторых мелочей. Хоть и тыкал его Валера носом в ошибки, но у Смирнова их куда больше. Защиту его пробить — дело плёвое, да и атакует он неуверенно, точно боится чего-то. Хотя, если по правде, несколько его ударов Костя пропустил. Что есть, то есть. Но всё равно хорошо. Тем более, отогнал лишние мысли. Они, лишние мысли, совершенно ни к чему. И с чего бы это всякая дрянь стала в голову лезть? Может, болезнь какая-нибудь? Нет, вряд ли. Чувствует он себя неплохо, а тошнота — она пройдёт.
     В раздевалке было ещё жарче, чем в зале. Топили на полную катушку, энергии не жалели. До чего ни дотронешься — всё горячее точно песок в пустыне. Интересно, какому идиоту пришла в голову мысль поставить тут, в раздевалке, металлические скамьи? Временами Косте казалось, что он сидит на огромной, пышущей жаром сковороде. Пот лил градом, а утираться приходилось собственной майкой. Жаль, душ уже две недели как не работает. Валера сказал, что-то там засорилось.
     Впрочем, ребята не спешили отсюда уходить. До ужина ещё есть время, никто не гонит, и можно посидеть, поболтать, расслабиться. А главное, тут все свои, Помощники на Группах. И Временные, и Постоянные. Народ стоящий. Жаль, встречаются они только здесь, на тренировках. Но так надо. Группы должны быть строго изолированы. Ничего не поделаешь, Карантинный Режим. И только им, Помощникам, сделали исключение, разрешили встречаться. И правильно. Нужно же им, будущим Стажёрам, хоть изредка побыть со своими, с равными. Не киснуть же им в Группах среди всякой бестолочи. Иногда неплохо и человеком себя почувствовать. Свободным человеком, забывшим про свою функцию в Группе, про Энергии и Предназначение. Просто сидеть на горячей скамье в душной раздевалке без окон, слушать анекдоты.
     Анекдоты травил Димка Руднев, Помощник с четвёртой Группы. На сей раз речь шла о любви слона и обезьяны. И о том, что из этого получилось. Хоть и чушь несусветная, а всё равно смешно. Димка знает массу подобных анекдотов и никогда не повторяется. Правда, сейчас Косте показалось, что про слона и обезьяну он уже слышал, и вовсе не от Димки. Но мало ли что ему кажется. Если на всё обращать внимание, скоро свихнёшься.
     — Ещё чего-нибудь загни, а? — попросил он, натягивая мокрую от пота майку на горячее тело.
     — Ну, чего бы такого ещё... — Димка на минуту задумался, а потом выдал:
     — Ну, топает один лох ночью из гостей, к нему трое в переулке подваливают: "Эй, мужик, дай закурить!" Ну, дядя ондатровую шапку снимает. "На, держи... Эх, когда же вы все накуритесь!"
     Народ опять заржал, хоть и не так мощно, как после слона с обезьяной. А Косте понравилось. Он представил себе, какая рожа была у мужика, протянувшего шапку. А кстати, где всё это происходило? Костя задумался. И снова полезли в голову глупые мысли. Что значит ондатровая шапка? И переулок? Странные какие-то слова, вроде бы и знакомые, и в то же время никак не удаётся вспомнить, где же он их слышал. И ведь маячат ответы, до них почти рукой подать, но в самый последний момент они ускользают, а в голове остаётся противная серая муть. И ведь такое случается довольно часто. И тогда приходится гнать лишние мысли. В конце концов, это же анекдот. Главное смысл, и неважно, где оно происходит. Наверное, в каком-нибудь городе. Хотя что значит в городе? Опять непонятное слово. Что это ещё за какой-то город? Ведь что есть? Есть Корпус, вокруг него огромный заснеженный парк. Там они почти каждый день гуляют после занятий до обеда. Высокие чёрные деревья, узловатая, припорошенная снегом кора, изредка попадаются и невысокие лохматые ёлки. Аккуратные дорожки, по бокам их здоровенные сугробы. А дальше, где кончается парк — там стена.
     Однажды, ужасно давно, когда они были ещё сопливой малышнёй, Костя спросил у Серпета — а что там, за стеной? Спросил и тут же испугался: вот сейчас возьмёт его Серпет своими большими белыми пальцами за ухо и поведёт в свой кабинет, наказывать. За неположенный вопрос. И все пацаны тоже притихли, ждали, что будет. Но ничего тогда не случилось. Серпет лишь улыбнулся как-то невесело и сказал:
     — За стеной? Да ничего там интересного. Поле, а потом всё опять начинается. Впрочем, тебе этого, Костик, не понять. Лучше проверим, как ты сделал уроки на завтра.
     Ну и глупо. Нечего Костю проверками пугать — он всегда хорошо учился. И Серпет, между прочим, это знал. Видно, ляпнул первое, что пришло в голову. Слишком уж ему Костин вопрос не понравился. До того не понравился, что он даже притворился, будто не сердится.
     А насчёт учёбы — пускай лучше Васёнкин с Царьковым чешутся. Рыжов, тот ещё ладно, а вот эти два обормота! Надо бы, кстати, сегодня их проверить. Иначе вполне может случиться так, что вместо уроков будут целый вечер в фантики резаться. Уж сколько раз Костя и фантики у них отбирал, и лупил — а всё без толку. Нет у них цели поважнее фантиков. Козлы, всю Группу тянут назад! Очень может быть, из-за них на целый месяц отменят прогулки. На Костиной памяти такое случалось несколько раз, давно, задолго до того, как он стал Помощником. Так что же, из-за этих придурков целый месяц киснуть в душных стенах? И к тому же самое плохое впереди. Говорят, есть такой специальный журнал, куда записывают не отдельных ребят, а целые Группы. И что потом с ними бывает — никому неизвестно. Да уж наверное что-нибудь бывает. Зря ничего делать не станут.
     Нет, пора с ними разбираться! И круто разбираться. Что самое поганое — они не кретины. Тогда всё было бы проще. Раз уж их слабые мозги ни на что не годятся, то нечего от них и требовать. Как выражается Серпет, из пустого кармана можно вынуть только фигу. Так что забрали бы их куда-нибудь Санитары — и всего делов!
     Но Костя знал, что такой номер не пройдёт. Потому что на самом деле они учиться могут. Просто ленятся, гады. Наплевать им и на Группу, и на Костины старания. Фантики им важнее. Нет уж, этим придётся всыпать как следует, не то, что Рыжову. Каждому как минимум полсотни горячих, да к тому же ещё мокрой "морковкой". Надо бы им "кобуру" устроить. Или "метро". Правда, слишком уж круто получается. Это уже Андрюхой Кошельковым пахнет. Да и ребята они в принципе неплохие. Добрые. Царьков по ночам здорово травит всякие истории, а Васёнкин — тот вообще самый младший в Группе, самый слабый.
     — Да, пацаны. А неплохо бы и нам курнуть, — мечтательно пробасил Леха Смирнов. — Мы что, не мужики разве? Маленькие мы, что ли?
     Оторвавшись от своих мыслей, Костя поднял голову. А в самом деле! Тут все свои, ребята надёжные, в случае чего никто не настучит. Так что всё законно.
     — У тебя, Лёха, что, крыша поехала? — осведомился между тем Серёга Александров, Помощник из девятой Группы. — Чего курнуть, в натуре? У тебя что, заначено?
     — Ну, как знать, как знать, — рассеянно ответил Лёха, оглядывая ребят. — Для хороших людей, может, и найдётся.
     — И что же у тебя заначено? — поинтересовался из угла огромный толстый парень, Сашка Орехов.
     — Ну, хотя бы "Camel" нераспечатанный, — каким-то очень уж небрежным голосом произнёс Лёха.
     А Костя насторожился. Мечтать было занятно, но, выходит, это не просто трёп? И заёрзали в душе невесть откуда взявшиеся чувства. Потянуло.
     — И откуда же у тебя такое богатство? — хмыкнул Димка Руднев, малость обиженный, что о нём с его анекдотами все по-свински забыли.
     — Меньше будешь знать — лучше будешь спать, — отбрил его Лёха. — Что там Варваре оторвали? Или оно у тебя из другого места?
     — Может, попробуешь? — скучным тоном поинтересовался Руднев, поднимаясь во весь свой исполинский рост. Кулаки его сжались, а ноги как-то плавно, незаметно для глаз приняли боевую стойку.
     Но дальше этого дело не пошло. Миха Гусев, самый мощный и влиятельный, решительно сказал:
     — Ладно, мужики, кончай базарить. Не всё вам равно, откуда? Главное что? Главное — Лёха всех угощает. Я правильно понял?
     — В самую точку, — ответил заметно повеселевший Леха. Драка с Рудневым, по всему видать, не входила в его планы, но отступать первому тоже не хотелось. — Мне же одному дымить скучно, — добавил он, нагло прищурившись.
     Косте не понравился его взгляд. Борзеет что-то Лёха, надо бы его окоротить смальца.
     — Правильно, скучно, — вмешался он в разговор. — Да и страшновато, наверное.
     — Это тебе, Кастет, может, и страшно, — сейчас же обиделся Смирнов. — Пожалуйста, можешь отказаться. За уши никто не тянет.
     — Это точно, — добавил Руднев, неожиданно принимая Лёхину сторону. — Нам же больше достанется. Меньше народу — больше кислороду.
     — Вы чего, пацаны, — растерянно произнёс Костя. Он даже привстал со скамейки. Разговор явно принимал какой-то нехороший оборот. — Я же с вами. Я как все.
     — Ну, а раз так, фильтруй базар и не дрыгайся, — наставительно изрёк Лёха. Он откровенно наслаждался победой.
     — Это кто из нас дрыгается? Ты чего наезжаешь, а? — сходу возмутился Костя. — Сам воздух спортил, а теперь на меня баллоны катишь, да? — Жаркое облако злости охватило голову. Он готов был сейчас зубами грызть Лёху. Ни фига себе борзёж!
     Но тут снова вмешался Гусев.
     — Всё, мужики, замяли, — лениво пробасил он из дальнего угла. — Не выступай, Кастет. А ты, Лёха, двигай дальше.
     — Ну, значит, так, — зачастил Смирнов. — Возьму я её завтра на прогулке, она у меня на улице заначена, я же не дурак, чтобы здесь тырить. А после тренировки в раздевалке и и курнём. Всё равно Валера сюда не суётся, чего ему тут делать?
     — А запах? — поинтересовался Серёга Александров.
     — Да не будет никакого запаха, развеется за ночь.
     — Жаль, окна здесь нет, — заметил Костя. — С окном надёжнее бы.
     — Ничего, — весело ответил Лёха. — Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Не боись, не накроемся.
     — Ну что ж, тогда всё путём, — подвёл итог Миха. — Только смотрите, мужики, если кто сболтнёт...
     — Да мы все такого козла замесим, — решительно выпалил Смирнов, отчего-то взглянув на Костю.
     — Это уж точно, — поддакнул сидевший возле двери Сашка Орехов.
     — Всем коллективом будем месить, — добавил Серёга.
     — Ну всё, значит, замётано, — поднялся Гусев. — Ладно, мужики, хватит рассиживаться, на ужин опоздаем.
     Ребята натянули форму и толпой потекли наружу. В коридоре было жарко почти как в раздевалке. Что за день такой сегодня? С чего бы так топить? Да ещё и форма кусачая. Как же надоело таскать на себе это серое сукно! То ли дело на даче... Стоп, неужели опять? Снова лезут откуда-то непонятные слова. Ох, не к добру.
     Да ещё базар с Лёхой настроение подпортил. Народ чуть было не подумал, что он трус. А может, и подумали? Кто их знает? Мало ли что у ребят на уме? Хорошо хоть, он быстро поправился. Остаётся надеяться, что это пустые страхи и никто ничего такого не думает. Иначе дело дрянь. Хоть от тренировок отказывайся.
     А с другой стороны, если их накроют — тогда прощай всё. Тут уж по первое число огребут. Тайная Деятельность, да ещё в сообществе. Тогда ни о каком Стажёрстве и речи быть не может, да и с Помощников их всех погонят как щенков веником. И очень вероятно, вся эта история кончится Первым Этажом. Туда ведь отправляли и за куда меньшие провинности. Слишком многим приходится рисковать. Не отказаться ли? Но поздно теперь отказываться. До завтрашнего дня он ребят не увидит. И что тогда получится? Если их завтра заловят, придётся отвечать наравне со всеми.
     Никто не станет разбираться — хотел он, не хотел, курил, не курил. Может, не ходить завтра на тренировку? Притвориться больным, к примеру. Но если ребята засыпятся, то подумают, что именно он их заложил. В самом деле, подозрительно. Сперва завёл гнилой базар, потом вообще закосил тренировку. Здесь и ёжику понятно, кто.
     Хотя, есть тут и ещё одна сторона. Ну, заловят их всех, кроме него — точно уж снимут с Групп, а то и на Первый Этаж задвинут. Значит, он, Костя, их больше никогда не увидит. Как и они его. И они могут думать про него всё, что угодно — он этого никогда не узнает. Стукачом его никто не обзовёт (то есть он не услышит), в морду не плюнут (не придется утираться). Не говоря уже о месиловке. Не будет никакой месиловки. Просто он сам будет всё время помнить. И как тогда жить?
     Значит, пускай всё пойдёт как пойдёт, риск — дело благородное. Как все, так и он. Тем более, ужасно всё-таки хочется подымить. Ведь когда-то же он курил. Иначе откуда помнит сладковато-горький дым в горле? Не только в голове, всей грудью, всеми легкими помнит. Помнит даже, как всё это было в первый раз.
     Он накурился до одури, у него кружилась голова и слезились глаза, какая-то сила тянула его книзу. Но у него всё-таки хватило духу (да и глупости) заявиться в таком виде домой. Было шесть часов вечера, на улице уже темнело — осень, и оттуда, из грязно-синих сумерек доносился нудный лязг трамвая. Моросил противный дождик, будто намекая, что лето уже никогда не вернётся. А мама тогда размораживала холодильник. Он увидел пустое нутро холодильника сквозь стекло кухонной двери. И хлопнулся на пол.
     Странно, что мама ничего тогда не поняла. Всполошилась, перенесла на диван, раздела и сунула под мышку скользкий холодный градусник. И потом долго дозванивалась до неотложки, но к счастью, так и не дозвонилась. А он, маленький дурачок, лежал под жарким одеялом и ёжился от страха — вдруг мама догадается его обнюхать?
     Ну вот, начинается! Какая ещё мама, какой градусник? Чушь, ерунда какая-то. Ведь ничего этого не было, да и быть не могло. Он всю свою жизнь провёл здесь, в Корпусе, здесь и появился на свет, как и все остальные ребята, да и вообще все. И откуда только эти ложные воспоминания берутся? Да ещё такие чёткие, с подробностями. Нет, наверняка начинается что-то скверное. Ведь всё одно к одному. Тошнота, головная боль, настроение паршивое. Глюки эти — тем более, что не в первый раз. Да ещё и Белый к тому же. Пожалуй, это самый грозный признак. Признак чего? Болезни, конечно. И что теперь делать? Скажешь кому-нибудь из начальства — могут снять с Помощников. Ведь и в Уложении записано, что Помощник на Группе должен быть абсолютно здоров. Значит, оставить всё как есть? Но тогда болезнь будет развиваться. Интересно, до чего же она разовьётся? Ведь заметят же они неладное. И снимут с Помощников. Это в лучшем случае.
     А если отправят на Первый Этаж? Что может быть страшнее Первого Этажа? Что там, на Первом, Костя не знал. Зато твёрдо знал главное — там место, страшнее и хуже которого нет нигде. И значит, лучше вообще ни о чём не думать. Может, всё и обойдётся. Может, это вовсе и не болезнь. Или болезнь, но сама пройдёт.
     Нарочито медленно — не скакать же ему, как мелкому ребятёнку — он приблизился к столу дежурной Наблюдательницы. За столом по-прежнему, уткнувшись в вязание, пребывала вечно сонная Валентина Сергеевна. Она и головы не подняла. Лишь махнула рукой — сам мол, действуй. Повесив свой оловянный жетон с выбитым номером "РС-15" на положенный гвоздик, он молча удалился. Пора было возвращаться в Группу, строить парней на ужин.

3.

     Ночная Наблюдательница щёлкнула выключателем — и палату затопила вязкая темнота. Что ж, прошёл ещё один день, ещё одно кольцо в длинной цепи без начала и конца. Не слишком плохой день, не слишком удачный. Что-то было сегодня такое... Настораживающее. И сколько Костя ни ломал голову — он не мог понять, что именно. Уж наверняка не затея с куревом. В конце концов — зачем паниковать? Пускай даже и поднимут шухер — это не так уж и страшно. Может быть, как раз то и хорошо, что их всех вместе заловят. Дело-то получится слишком громкое, не будут они его на полную катушку раскручивать. Иначе получается, что и Санитары, и Воспитатели, и Контролёры — все они прозевали? Значит, плохо работают. Наверняка ихнее начальство именно так и подумает. А значит, до начальства доводить не станут. Спустят дело на тормозах.
     Ну, накажут, конечно, но не так, чтобы уж очень. Лишат прогулок. Отберут пропуск в спортзал. Да и то временно. А с Помощников снимать не будут. Иначе Воспитателям пришлось бы обо всём доложить руководству. И добро бы дело касалось одного кого-нибудь, а то ведь все Помощники попались. Тут уж или всех гнать, или никого. Нет, ясное дело, не доведут они до начальства. Ведь и Костя, если говорить честно, не обо всём Серпету докладывает. Так что можно спать спокойно.
     Но спать спокойно не получалось. В голову опять лезли странные, лишние мысли. С ними надо было бороться, и Костя знал, как. Нужно закрыть глаза и представить себе вертящиеся круги. Постепенно их станет больше, они начнут сливаться — и придёт сон. Метод проверенный. Костя придумал его очень давно, только никому не говорил. Ведь это касается лишь его.
     Однако на сей раз круги упорно не хотели вертеться в его мозгах. Они таяли, расплывались, а вместо них почему-то вспомнилось, как Серпет пришёл после ужина в Групповую. Был он какой-то странный, необычный какой-то. Остальные, наверное, ничего и не заметили, но Костя сразу почувствовал: что-то не так! То ли Серпет зол на кого-то, то ли напуган. Впрочем, это ерунда! Его ничем не напугаешь. Но отчего же такой растерянный взгляд, такие резкие движения? Что с ним случилось? Стоп! А почему он, собственно, решил, будто с Серпетом что-то случилось? Мало ли отчего у людей бывает плохое настроение?
     Впрочем, тот быстро успокоился. Сел за стол, раскрыл журнал, поправил полу своего нестиранного серого халата. Косте всегда казалось, что халат ему совершенно не идёт. А что идёт? Трудно сказать. Но уж во всяком случае не форменный халат Воспитателя. Скорее уж кольчуга, латы, длинный меч у пояса, прямо как в романах Вальтера Скотта. Правда, неизвестно, как вели себя рыцари в минуты рассеянности. Дёргали ли они себя за левый ус? А Серпет дёргает. Есть у него такая привычка.
     Открыв журнал, Серпет, как и обычно, несколько минут молча что-то туда записывал, и только потом спросил Костю о делах в Группе.
     — Ну, значит, так, Сергей Петрович, дела такие, — бойко начал Костя, вылезая из-за парты. — Никаких особых ЧП у нас сегодня не было. Нарушений тоже. Вот только Рыжов всё никак не научится строиться. Но мы с ним уже побеседовали. Ну, и как всегда, Васёнкин с Царьковым. Тянут всю Группу назад. Васёнкин сегодня на Энергиях опять пару схватил. Будем разбираться.
     Костя вспомнил, как это было. Энергиями занимались в огромном, плохо освещённом зале. Отполированные гранитные стены уходили в темноту, незаметно перерастая в почти невидимый потолок. Окон не было, лишь боковые, стилизованные под факелы светильники заливали пространство мутным сиянием. У стен приткнулись узкие деревянные скамейки, а в дальнем углу, на возвышении, торчал могучий преподавательский стол.
     Почему-то всякий раз в этом зале на него накатывало ощущение какой-то старой, растворённой в тёмном воздухе тревоги. И не только у него. Однажды он после тренировки поговорил с ребятами, и оказалось — у всех так.
     ...Они сидели возле стены на длинной, отполированной ученическими задами скамье. Преподаватель, пожилой и угрюмый Василий Андреевич, с другого конца зала внимательно смотрел на них. Потом откашлялся и не спеша начал давать материал.
     Главная трудность на этих занятиях — не умом схватить, а почувствовать. Тем более, Василий Андреевич особенно на теорию не нажимал. Главное, — говорил он, — это вызвать Энергию, ощутить, как она в тебе рождается, слиться с нею, а потом и научиться ею управлять. Ну, а что, как и почему — им пока знать рано.
     Косте нравились уроки Энергий. Ему несложно было расслабляться, выкидывать из головы всё обычное, превращать своё тело в пустоту — в точку без времени и пространства, без мысли и желания — быть ничем, и в то же время чувствовать, как неизвестно откуда вливается в него исполинская, нечеловеческая сила. Через несколько минут он поднимался со скамьи, полный этой силы. Слегка кружилась голова, в ушах звенело, а перед глазами плыли радужные пятна, но зато он способен был сделать всё — или почти всё. По приказу Василия Андреевича он мог создавать из ничего, из пустоты, любой предмет — хоть стол, хоть камень, хоть карандаш. Мог, сосредоточив на чем-либо взгляд, вызвать там взрыв или вытянуть из нижних слоёв гудящее лохматое пламя. Мог сотворить ветер или снег — и самому было странно глядеть на то, как медленно падают с потолка крупные синеватые снежинки. Все эти вещи получались у него без труда.
     А вот с живыми объектами оказалось посложнее. Василий Андреевич вытаскивал из подсобки живого кролика, и нужно было убить его взглядом. Не раздавить, не сжечь — никаких грубых методов. Убить, не прикасаясь. Действовать только силой мысли. Просто сделать живое мёртвым.
     Но это оказалось куда тяжелее дождя или пламени. Костя тратил почти всю свою силу на жалких, по всей видимости, давно не кормленных грязновато-серых кроликов, а после его шатало, в животе рождался ледяной ком, ширился — и к горлу подкатывала жгуче-кислая волна рвоты.
     Василий Андреевич объяснил, в чём дело. Костя пока не умеет выделять из общего потока Энергий нужную волну. Но не стоит расстраиваться. В своё время всё придёт.
     И Костя ждал, когда же оно придёт, это время. Ясно, что без отличной оценки по Энергиям на Стажёрство рассчитывать глупо. Серпет однажды дал ему это понять. Конечно, ещё оставалось много времени — почти три года, но Костя иногда нервничал. А вдруг и потом не получится? Ведь разделять Энергии куда сложнее, чем вызывать. Тут одних ощущений мало, нужно ещё что-то, о чём ни Василий Андреевич, ни Серпет ему до сих пор не говорили, но он знал — есть какой-то барьер. И если этот барьер не взять — плакало его Стажёрство.
     Впрочем, сегодня он разделывался с кроликами без особого труда. Кажется, он всё-таки понял, как настроиться на нужную волну. Сперва надо очень ясно почувствовать объект — лопоухого испуганного кроля, увидеть внутренними глазами, как колотится его маленькое багровое сердце, как ему страшно и одиноко, представить его во всех подробностях, как бы слиться с ним в единое целое. А потом резко, точно нанося удар, отключиться от него, не просто оборвать связь — этого мало, а выбросить всякую мысль об объекте из головы, из времени и пространства. Перейти в мир, где кролика нет. И никогда не было. Вот и всё, только делать надо быстро, иначе Энергия уйдёт, рассеется в тёмном и холодном воздухе зала.
     Василий Андреевич одобрительно кивал, наблюдая Костину расправу со зверьками, не поправлял, не делал замечаний, а когда последний объект, коротко дёрнувшись, застыл на тускло поблёскивающем надраенными паркетинами полу, негромко сказал:
     — Ну что, Константин, большое продвижение. Кажется, сегодня ты уловил принцип. Однако не слишком задирай нос. Выделить в общем потоке какую-то одну волну — это не одно и то же, что уметь выделять любую. Видишь ли, решение задачи ещё не означает овладение методом. Тут, можно сказать, универсальный принцип. Так что упражняться и ещё раз упражняться.
     Костя сел. Голова у него слегка кружилась. Всё же намучился он с этими кролями — но усталость ощутил только опустившись на холодную, слегка пружинящую скамейку. Трудно было двигаться, болели виски. Ну ничего — скоро пройдёт. Пока же он следил за остальными.
     Конечно же, у них у всех получалось плохо. Времени они тратили уйму, кролики дохли неохотно, перед смертью верещали, дёргались в нелепых судорогах. В общем, недовольно оценил Костя, грязная работа. Видно, плохо усваивают. А почему? Лентяйство. Думают, козлы, только о том, когда урок кончится. О борще думают, о котлетах. Какая уж там концентрация.
     Но Васёнкин, как и следовало ожидать, вновь отличился. Когда подошла его очередь вставать со скамьи и работать с кроликами, он почему-то заморгал глазами, побледнел. Выйдя на середину зала, он долго смотрел на пушистого серого зверька, потом уставился в пол, напрягся, но всё, что ему удалось — это вызвать лёгкий, неуверенный какой-то ветерок.
     — В чём дело? — сухо спросил его Василий Андреевич. — Объяснись, пожалуйста.
     Васёнкин молчал, не поднимая головы, потом тихо ответил: — Не могу я... Жалко.
     — Кого жалко? — бесцветным голосом поинтересовался Василий Андреевич.
     — Кролика, — еле слышно прошептал Васёнкин.
     Василий Андреевич слегка опешил от такого ответа. Но тут же справился с собой и холодно заметил:
     — Идиот! Себя бы лучше пожалел... Впрочем, это твои и только твои проблемы. Меня они не касаются. Садись — два!
     Когда Васёнкин опустился на скамью, Костя слегка придвинулся к нему и прошипел:
     — Ну, смотри у меня, Санёк, допрыгаешься. Всю Группу назад тянешь! Плохо это для тебя кончится.
     Васёнкин промолчал.
     Теперь, стоя перед Серпетом, Костя понял, что его тогда удивило. Странная фраза Василия Андреевича: "Идиот! Себя бы лучше пожалел... Впрочем, меня они не касаются..." Вроде бы всё к месту — действительно, Васёнкину за его штучки несладко придётся. Но вторая половина фразы — "меня твои проблемы не касаются..." Зачем он так сказал? Выходило, будто Василий Андреевич почувствовал вдруг какую-то непонятную вину и своими словами попробовал от этой вины отгородиться. Впрочем, ерунда! Что ещё за вина?! У кого?! И перед кем? Перед сопляком Васёнкиным? Не может такого быть, чушь собачья! Если кто и виноват, так уж именно злополучный Саня.
     И всё же Костя чувствовал — фраза Василия Андреевича сказана не случайно. Что-то за нею кроется.
     Серпет окинул Костю долгим изучающим взглядом:
     — Интересные вещи говоришь, друг ты мой Константин, — сказал он негромко. — Интересные, а главное, неожиданные. Ведь эту фразу твою, "будем разбираться", я слышу уже два месяца подряд. Знаю, слово у тебя с делом не расходится. Ты постоянно разбираешься. А толку что?
     Какой-то неприятный тон был у Серпета. То ли из-за паршивого настроения, то ли и в самом деле у него что-то случилось. Костя никак не мог понять, в чём дело, и оттого росло в нём мутное, глухое беспокойство. Но справившись с собой, он улыбнулся и ответил:
     — Тут, Сергей Петрович, одно из двух. Или они, то есть Васёнкин с Царьковым, сачки, или идиоты. Если сачки — мы их перевоспитаем. А с идиотами что делать?
     — М-да... Вопрос, конечно, интересный. Что делать с идиотами? Может, на колбасу пустить?
     — Из них невкусная колбаса получится, Сергей Петрович, — усмехнулся Костя. Он уже почти успокоился. Если Серпет шутит, значит, всё в норме.
     — Хм... С другой стороны, может, именно так мы и решим Продовольственную Проблему? — не то вслух, не то про себя сказал Серпет. — А вообще, не мешало бы их самих послушать. Может, скажут чего интересного?
     — Ничего они вам интересного не скажут, Сергей Петрович, — ответил Костя. — Будут молчать как валенки, что я их не знаю?
     — Ну, всё же попытаю счастья, — бросил Серпет и громко скомандовал:
     — Васёнкин, Царьков! Встать!
     Вихрастый лопоухий Васёнкин медленно вылез из-за парты и встал по стойке смирно. Стойка получилась у него так себе.
     — А где же второй? — поинтересовался Серпет.
     — Второй сейчас унитазы протирает, — ответил Костя. — Это у него любимое занятие.
     — А главное, полезное для общества, — весело, даже как-то слишком весело ухмыльнулся Серпет. — Ну да не беда. Поговорим и с одним Саней. Ну, что скажешь, голубь ты мой ощипанный? Долго так будет продолжаться?
     — Как? — не поднимая головы, тихо спросил Васёнкин.
     — А вот так. С двойки на тройку перебиваешься, уроки не делаешь, брюки мятые. Почему у тебя такой вид, точно сквозь джунгли продирался? Костя, ещё раз его в таких брюках увидишь — сними. Не умеет как человек — будет ходить без штанов. Понятно тебе, Саня?
     Васёнкин молча кивнул. Все эти разговоры были ему знакомы.
     Косте они тоже были знакомы, и он понимал, что Серпета меньше всего волнуют Санины брюки, да и грозится он просто так, без настоящей злости. Серьёзные приказы он отдаёт другим голосом.
     — Ну, а с учёбой что собираешься делать? — усмехнувшись в усы, продолжал Серпет. — Учителя ведь на тебя время тратят, здоровье. А здоровье у них, между прочим, не железное. Может, зря они надрываются, а?
     — Наверное, и в самом деле зря, — вставил Костя. И напрасно это сделал, потому что Серпет тут же нахмурился и произнёс:
     — Я сейчас, Константин, беседую не с тобой, а с Васёнкиным. Свои умные мысли выскажешь мне потом. Наедине. А сейчас будь уж так добр, закрой рот.
     Пришлось закрыть рот, да так и стоять возле парты с закрытым ртом, на виду у всей Группы. Что поделаешь, сам виноват.
     — Не слышу ответа, Саня, — произнёс Серпет уже погромче.
     — Я исправлюсь, Сергей Петрович, я обещаю, — забормотал Васёнкин, пошмыгивая носом.
     — Вот-вот, — подхватил Серпет, — исправься. Сделай нам всем такое одолжение. А то я уж и не знаю, что с тобой делать. Сколько раз и я с тобой беседовал, и Костя вон, а результатов с гулькин нос. Видно, пора от слов переходить к делу. Значит, так. Устанавливаем тебе испытательный срок — неделю. Если за неделю получишь хоть одну двойку — тогда всё. Тогда вопрос решается окончательно, переводим тебя на Первый Этаж. Надеюсь, ты меня понял? Да, — повернулся он к Косте, — то же самое передай и мойщику туалетов, то бишь его величеству Царькову. Вместе друзья-приятели в фантики резались, вместе и на Первый Этаж спланируют. Как два бумажных самолетика. Ну а пока, Костя, наблюдай за обоими столпами разума. Чуть только двойка — сразу пишешь рапорт на моё имя. Глядишь, вдруг что и получится... Ну, с этим всё, — и Серпет небрежным жестом велел Васёнкину сесть.
     — А вообще, Костик, — сказал он чуть погодя, — мне что-то не слишком нравятся дела в Группе. Я уж честно тебе скажу. Конечно, работаешь ты неплохо, опыта набираешься. Но ситуация тяжёлая. Успеваемость в Группе довольно средняя, дисциплина стала получше, но тоже весьма далека от идеала. На одной маршировке далеко не уедешь.
     Серпет задумался о чём-то, дёрнул себя за левый ус и, взглянув на часы, изрёк очень уж каким-то металлическим голосом:
     — Ты ведь понимаешь, Константин, все вы тут выращиваетесь не зря. Но каждому ли ясно, в чём состоит ваш долг? Хотя вроде бы должны понимать, Обещание давали. Мы тут все делаем Одно Общее Дело. И нет ничего сложнее и ответственнее. Разумеется, вы ещё не готовы, вам ещё предстоит пройти через Откровение, получить Великое Знание. И хотя всё это случится не скоро, но кое-что вы уже сейчас могли бы для себя уяснить. Идет грандиозная борьба. Кое-кто из вас об этом забыл, но факты налицо. А готовиться к борьбе надо уже сейчас. Потом поздно будет. Через три года всех вас ждёт Распределение, впрочем, для некоторых оно может наступить и раньше. И куда бы вы ни попали, какую бы работу ни получили — дело у вас у всех одно.
     Правда, некоторые этого не понимают. Некоторым кажется, что это всего лишь высокие слова, а жизнь — это койку заправлять как следует да котлетами обжираться. Нет, мои дорогие, так будет до поры до времени. А тебе, Костя, следовало бы почаще напоминать ребятам об их будущем. Так что вот так, —продолжил Серпет обычным своим тоном, — дисциплину с успеваемостью резко поднять. Каким образом — думай сам. На то тебе и голова дана. Что непонятно — приходи, объясню. Так... Теперь что касается Рыжова. Думаю, надо с ним индивидуально позаниматься. Именно тебе, — Серпет навёл на Костю свои большие зрачки. — То, что ты с ним сейчас делаешь, неэффективно. Пороть его, по-моему, дело безнадёжное. Он ведь не потому строится плохо, что лентяй. Он бы и рад, но координация плохая. Лучше его потренировать, развить у него реакцию, скорость. Ну, сам понимаешь. И чтобы с этим не тянуть, — Серпет помедлил, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли ловя ускользнувшую мысль, — чтобы не тянуть, начни с ним заниматься завтра же. От полдника до ужина. Да, я помню, тренировка у тебя, кажется. Ну ничего, один раз можно и пропустить, ради общего блага.
     Костю от его слов прямо в жар бросило. Ни фига себе подарочек! Не придёшь завтра — подумают, что струсил. Или, того хуже, настучал.
     — Сергей Петрович, — быстро заговорил он, пытаясь справиться с комком в горле, — завтра ну никак не получается. У нас ведь полным ходом подготовка к соревнованиям. На первенство Корпуса! Это же честь этажа! Давайте я с ним в другое время позанимаюсь. Хоть ночью, хоть в тихий час.
     — Какой ты, однако, эмоциональный, — улыбнулся Серпет. — А я ведь хотел как лучше. — И улыбка исчезла, точно бритвой её отрезало. — Ну ладно. Делай как знаешь. Разумеется, ни ночью, ни вместо тихого часа. Об этом не может быть и речи. Нарушать режим я, как понимаешь, не позволю. А вообще, — он снова помолчал, потом сумрачно произнёс, — а вообще будь осмотрительнее. Ну ладно, это разговор в пользу бедных. В общем, подвёдем итоги. Насчёт Васёнкина с Царьковым — рапорты. С Рыжовым заниматься — хотя бы полчаса в день, но регулярно. Да, совсем забыл. Завтра после ужина зайди ко мне в кабинет. На беседу. Ну, вроде бы и всё. Потопал я, братцы. Работы чёртова уйма, голова кругом идёт и мозги пузырятся.
     Серпет встал, потянулся точно огромный кот, поправил широкой ладонью причёску и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

4.

     Сейчас, в темноте, разговор этот всплыл в памяти так ясно, словно кончился минуту назад. И саднило в душе, и не удавалось уснуть. А завтра так тоскливо будет подыматься! Но хочешь или не хочешь, а по звонку придётся вскочить первым — он же как-никак Помощник на Группе. И он будет подгонять пинками тех, кто не прочь подремать ещё минутку. А ведь и сам не прочь, выходит, самому себе пинки отвешивать? Смешная получается картинка... Черно-синие окна, острый, беспощадный электрический свет...
     Но всё это ещё нескоро. Не так уж давно прозвенел отбой. Есть ещё время уснуть. Только бы не лезли в голову всякие мысли... А всё-таки здорово, что Серпет так легко согласился. Правда, он сказал: "будь осмотрительнее". Нехорошо как-то сказал, со странной ухмылочкой. Впрочем, ухмылочки эти скорее всего объясняются плохим настроением.
     И всё же Костя чувствовал — сегодняшний Серпет какой-то не такой. Во-первых, ясно было, что ни Рыжов, ни Царьков с Васёнкиным его совершенно не интересовали. Чем-то другим забита у него голова. Но Серпет хитёр, он никогда ничего прямо не скажет. Всё только намёками. А попробуй разберись в его намёках. Тем более, неизвестно ещё, для кого эти намёки? Костя не мог избавиться от мысли, что Серпет играл в Групповой какое-то представление, изображал что-то. А на кой хрен? Можно подумать, кроме Кости и ребят его слушал кто-то ещё. Но ведь никого больше в Групповой не было. Значит, это всего лишь Костины домыслы. Но отчего же всё так тревожно? Да ещё беседа эта завтрашняя. Зачем? Раньше-то он никогда заранее не назначал. И вообще, в его кабинет Костя попадал нечасто, всего, наверное, раза два или три. Сейчас уже и не вспомнить, когда и зачем. Ладно, завтра всё прояснится, а сейчас — спать!
     И сами, непрошенные, появились перед глазами бледно-синие круги, завертелись, задрожали в душном воздухе. Костя вдруг понял, что слеплены они из рыхлого скрипучего снега, хотя, если приглядеться— чем-то смахивают на колечки сигаретного дыма. Получается, дым и снег — одно и то же? И почему он не знал этого раньше?
     Между тем кольца начали вытягиваться, сливаться и таять — и вдруг совсем исчезли. Осталось бесконечное снежное поле, и снег оказался не синим, а белым, даже с едва заметным желтоватым отливом, словно лимонный зефир. Снег неглубокий, рассыпчатый, и ногам вовсе не холодно, хотя Костя стоит босиком. Где-то вдали, по левую руку, чернеет изломанный край глухого древнего леса. А солнце то выныривает из-за туч, то снова прячется в серых клочьях небесной ваты.
     Место было знакомое. Костя уже не раз попадал сюда. Значит, скоро появится тот, Белый. Теперь он уже не мог вспомнить, откуда взялось такое прозвище. Но иначе его никак и не назовёшь. Белый — он и есть Белый, непонятный Костин мучитель. И негде от него спрятаться, и некуда бежать, везде поле. Придётся ждать.
     Белый, как всегда, появился неожиданно. И непонятно откуда. Только что его не было — и вот он медленно скользит над снегом, не оставляя следов, смотрит на Костю своими огромными серыми глазами и улыбается чему-то.
     — Ну, привет, Константин, — пробасил он своим низким голосом. И снова у Кости мелькнула мысль, что голос этот он уже слышал, давным-давно, ещё до приходов Белого.
     — Здрасте, — хмуро ответил Костя, отводя взгляд.
     — Что это ты сегодня такой мрачный? — поинтересовался Белый, пристально глядя Косте в глаза.
     — Да так. Дела всякие.
     — Ну как же, помню, ты у нас человек деловой. Весь в заботах. И в прошлый раз дела были, и раньше ещё. Рассказал бы хоть, что за дела такие.
     — Да ничего, всё у меня в порядке, — хмуро отозвался Костя. Он знал, что такими фразами не отделаться. Разговор предстоял долгий и противный.
     — Ладно, можешь не объяснять. Я и так знаю, — усмехнулся Белый, и скрестив ноги, уселся прямо на снег. — Опять сегодня геройствовал, господин Временный Помощник?
     — Это в каком смысле? — напряженно разглядывая снег, спросил Костя.
     — Не жалко Рыжова?
     — Это не ваше дело, — решительно произнёс Костя. — Как же вы надоели! Ну что вы вечно не в свои дела суётесь?
     — Ну, это как знать, — миролюбиво заметил Белый. — Может, и для меня твои дела не такие уж чужие. Впрочем, ты помнишь — я ничего пока не могу тебе объяснить. Не время ещё. Ты уж постарайся сам разобраться. Хоть в чём-нибудь.
     — Да не буду я ни в чём разбираться! С какой это такой радости? — Костя сплюнул на снег и проследил взглядом траекторию плевка. — Что вы ко мне всё время пристаёте? Я что, просил? Звал вас, да?
     — Эх, Костик-Костик, — не то засмеялся, не то вздохнул Белый, — горячая ты голова. Ну чего злишься? Ты бы ещё драться полез, — и он уставился на дырочку в снегу, куда попал Костин плевок.
     А Костя опустил глаза. Да, и такие глупости случались. Стыдно даже вспоминать. Попробовал Боевые Методы. Тройной удар в прыжке. Лучше уж самому себе по морде надавать. Излупи его Белый в тот раз как щенка — всё было бы нормально. То есть понятно. Но произошло нечто иное — странное и, пожалуй, страшноватое. Белый и не думал защищаться. Он, кажется, и не заметил Костиных прыжков. Но это жуткое чувство, когда бьёшь точно в цель, правильно бьёшь, как учили, но кулак твой встречает не тело, а вязкую пустоту, рука твоя пронзает холодный туман... Лучше и не вспоминать.
     — Ну правда, — сказал Костя уже потише, — отстаньте вы от меня. Мои дела — это мои дела. И я всё делаю как надо. Ну, отлупил я Рыжова — так он, козёл, без этого никогда строиться бы не научился.
     — А он научился? — с интересом спросил Белый.
     — Научится ещё, — вздохнул Костя. — А Васёнкин с Царьковым, они просто лодыри, тянут всю Группу назад. Я ведь всё-таки Помощник, должен принимать меры.
     Белый посмотрел на него с ещё большим интересом.
     — А зачем? Неужели это настолько важно?
     — Что важно? — не понял Костя.
     — Ну, например, что Мишка Рыжов не умеет ходить строевым шагом. Или что Васёнкин кролика пожалел? Что, ваши маршировки и баловство с Энергиями такое уж необходимое дело? Да ерунда это всё, да к тому же ещё и опасная! А ты из-за неё с людьми как со скотом обходишься. Хотя извини, со скотом ты бы обращался лучше. Скотина, она и лягнуть может, и куснуть. А они ведь точно такие же, как и ты. И им и больно, и обидно, и страшно. Ничуть не меньше, чем тебе. Давно ли ты был на их месте? И скажи честно — согласился бы поменяться с ними местами?
     — Да что вы мне всё морали читаете?! — снова взорвался Костя. Он знал, что мог бы сдержать себя, но не стал этого делать принципиально. — Я такой-сякой-разэтакий! Как со скотом? Да я, если хотите знать, с ними по-человечески обращаюсь. По-хорошему. Ну, отлупил Рыжова, а меня, что, не лупили? Да вы знаете, как меня Кошельков тогда гонял? А я с ними, если хотите знать, по-доброму. Вон в других Группах Помощники и прислуживать себе заставляют, и лупят всех без разбору, просто так, в своё удовольствие! А я всегда по справедливости.
     — Ну, спасибо тебе за это, — усмехнулся Белый, и его огромные глаза вдруг сделались непривычно жёсткими. — Молодец, стараешься!
     — А я что, хуже других? — сопротивлялся Костя. Но говорил он уже через силу. Как-то незаметно он устал от этого спора.
     — Да, — твердо сказал Белый и взглянул на Костю. Тот было попробовал отвести взгляд — и не смог. Серые глаза притягивали его точно магниты.
     — Да, хуже, — повторил Белый, поднимаясь со снега. Только сейчас Костя сообразил, какой же тот здоровенный. По сравнению с ним Костя выглядел взъерошенным котёнком возле огромного снежного барса.
     — Я знаю, — продолжал Белый, — ты не сажаешь ребят на горячую батарею, как это любит твой приятель Руднев. Не плющишь почки, как Смирнов, твой будущий партнёр по куреву. Не заставляешь, как Александров, ребят перед тобой на коленях ползать. Всё так. Но есть большая разница. Они, приятели твои, слишком уж глубоко увязли в этом слое. Почти безнадёжно. Может, кто-то их и вытянет — не знаю. Они уже и не помнят ничего, и не понимают, что творят. От людей у них осталась только оболочка, а начинка уже совсем другая. Но у тебя не тот случай. Ты ещё живой. И на самом деле ты знаешь, что все подвиги твои — свинство. Прекрасно это знаешь. И тогда тебе становится страшно, ты пытаешься отогнать "лишние мысли", а зря. Они не лишние. Да и не получится уже. Многое изменилось. Теперь ты можешь вырваться.
     — Да не собираюсь я никуда вырываться, — тоскливо ответил Костя. Чёрт бы побрал Белого с его моралями. От его моралей даже зубы начинают ныть, и что главное, не остановишь.
     — Конечно, вырваться — деле трудное, — как ни в чём ни бывало, продолжал Белый. — И всего сложнее начать. А ты уже начал.
     — Чего это я начал? — желчно поинтересовался Костя.
     — Ну как чего? Вспоминать, сомневаться, думать. И зря ты ищешь у себя болезнь. Как раз наоборот — ты начал выздоравливать.
     Тут уже Костя разозлился по-настоящему. Не хватало только разговоров про болезнь!
     — А идите знаете куда с вашим выздоровлением! — крикнул он. — Я из-за вас с ума схожу, меня из-за вас в Стажёры не примут! — по щекам его покатились жгучие злые слёзы. — Это вы во всём виноваты! Вы!
     — Ну что ж, — спокойно откликнулся Белый, — если тебе так удобнее, считай, что я. В какой-то степени это даже и верно. Только, пожалуйста, без истерик. Ты ведь, насколько я понимаю, парень, а не визгливая барышня. Ну-ка прекрати реветь!
     Он немного помолчал, затем продолжил:
     — Что же касается твоего выздоровления... Сам смотри — кое-что ведь вспомнил. Ну, хотя бы как накурился в семилетнем возрасте, а мама тебе градусник ставила и в неотложку звонила. Ты ведь и не понял тогда, как она перепугалась! Думала, что всё, конец, помирает родимое дитя. Ей и в голову не пришло, что дитя уже сигаретами балуется. И насморк у неё тогда был, запаха ведь и не почуяла...
     — Это всё бред! — заорал Костя и отпрыгнул от Белого. Ему стало и в самом деле страшно, даже мурашки по спине заплясали. — Галлюцинации всё это! Не было никакой мамы! Я всю жизнь тут, в Корпусе, прожил!
     — Ну, во-первых, слово тут сейчас неуместно. Сейчас ты не в Корпусе. А совсем в другом месте. А во вторых, разреши полюбопытствовать, ты и родился в Корпусе? Уж не из пробирки ли? — ехидно поинтересовался Белый.
     — Может, и из пробирки! Вам какое дело?! Уходите! Зачем вы меня мучаете, — закричал Костя, безуспешно стараясь унять слёзы. — Да кто вы такой вообще?
     Белый вздохнул.
     — А вот этого я тебе пока объяснить не могу. Ты ведь знаешь. Да и не было бы в том толку. Потом, конечно, ты многое поймёшь. А пока думай.
     — Мне не о чем думать! Вы всё врёте, всё сочиняете, чтобы меня с ума свести, — изо всех сил заорал Костя, делая шаг назад.
     — Эти крики я уже слышал, — Белый поморщился, — часто слышал, в самых разных вариациях. Ни к чему переливать из пустого в порожнее. Да, я понимаю, тебе сейчас плохо. Но так и должно быть. Иначе ничего не получится.
     — Что не получится? Что?! — и тут воздух от его крика раскололся и упал на снег острыми стеклянными обломками. Черная полоса леса свернулась в кольцо, и Костя вдруг понял, что это не кольцо, а чья-то исполинская, обтянутая кожаной перчаткой рука. Рука дотянулась до низкого неба и с треском разодрала его, словно ветхую простыню. Синие потоки хлынули на землю, но сливаться друг с другом и не думали, текли по отдельности, искривлялись, пульсировали, а потом вдруг разом превратились в бледные круги перед глазами, вспыхнули напоследок голубым пламенем и растаяли во тьме.
     В ушах ещё звенело, но Костя знал, что всё кончилось. И облегчённо вздохнув, открыл глаза.
     В окно мутным оловянным глазом уставилась луна. На надраенном линолеуме от неё протянулась бледная дорожка. Тишину нарушало лишь ребячье сопение.
     Долго ли ещё до подъёма? Надо же отоспаться после такого кошмара. Похоже, болезнь разрастается. Сегодня Белый говорил с ним куда дольше, чем в прошлый раз. И в памяти почти всё осталось. Что же это всё-таки было? Сон? Или галлюцинация? Одно другого не лучше. Самое страшное — это Белый. Кто он такой? Впрочем, вопрос довольно глупый. Ясно ведь — плод больного воображения. Но почему воображение такое странное? Мама какая-то, градусник...
     Несколько дней она продержала его в постели, боялась выпускать на улицу, а ребята ведь заходили, звали в хоккей погонять, клюшка у него была уже новая, синяя с белой надписью "SPORT", тётя Аня подарила на день рождения... Что, опять?! Опять продолжается бред? Да что же это такое? Какая ещё клюшка, какая там тётя Аня? Чёрт знает что. Нет, пока не поздно, надо Серпету во всём признаваться. Может, и не такая уж страшная у него болезнь. Вылечат и возьмут в Стажёры. Главное — не запустить.

5.

     Неприятности, конечно же, начались ещё утром. С Костей так всегда было — если недоспишь, вскочишь по звонку на подъём, встрёпанный и злой — тут уж весь день добра не жди. Даже если ничего и не случится, всё равно не избавишься от мелких пакостей. То одно прилепится, то другое. Они, пакости, если уж заведутся, так не скоро отвяжутся. На опыте проверено.
     Первую заподлянку судьба преподнесла Косте на завтрак. В столовой красовались тарелки с омерзительно жёлтой кашей из пшёнки. Давно ею не кормили, Костя уже и расслабился было — и на тебе подарочек! Он ненавидел эту кашу всей ненавистью, на какую был способен. Ещё бы, липкая, вонючая, с незаметными комками, от которых тянет блевать. Но, разумеется, ты глотаешь эту гадость, давясь от отвращения, и подчищаешь тарелку серым кусочком хлеба. Попробуй не доесть — тут же кляузу в Журнал накатают. А то и в Изолятор потащат, проверять здоровье. И обнаружат ту самую болезнь. Нет, лучше не рисковать. И мало того — приходилось за пацанами смотреть, все ли едят как следует. Помощник должен обеспечить "стопроцентную съедаемость". Он помнил, как когда-то давно Андрюха Кошельков, тогдашний Помощник, брал его своей потной ладонью за волосы и тыкал лицом в недоеденную тарелку. После чего уводил в палату воспитывать. Даже сейчас, хотя с тех пор протянулась вечность, от этих воспоминаний тоскливо ноет в животе. Но делать нечего, сам теперь Помощник, сам следи за порядком...
     Дальше были утренние занятия. Группа, аккуратно построенная в затылок, отправилась на них минут через десять после того, как на мойку была отнесена последняя тарелка. Это оказалась Рыжовская тарелка, и Костя тоскливо подумал, что надо же ещё заниматься с придурком, координацию развивать. Что поделаешь — сам Серпет велел. А когда заниматься, если до обеда уроки, в тихий час — нельзя, а потом — тренировка с куревом? Ох, не сорвалось бы дело! А ну как их заловит Валера, неожиданно войдя в пропахшую дымом раздевалку? Впрочем, ладно, смелость города берёт. И, однако же, Костя чувствовал, что добром Лёхина затея не кончится.
     Впрочем, в школе новых пакостей не приключилось. Всё было как всегда — высокие потолки классов, стены, затянутые коричневым бархатом, исчирканные шариком парты, "шлемы познания" — железные колпаки с тянущимися куда-то в пол проводами. Такой колпак полагалось напялить на голову, нажать вмонтированную в парту чёрную кнопку — и всё, отрубаешься. А потом приходишь в себя за пять минут до звонка, осоловело смотришь на доску. Там аккуратным почерком выведены оценки по всей Группе. Насколько, значит, усвоили очередную тему. И вновь появляется непрошенная мысль — чему же их всё-таки учат? Но знать не полагается, потому что — рано. Вот после Распределения, когда они пройдут сквозь Откровение — тогда другое дело. Тогда вся заложенная информация высветится в голове, тогда...
     А сейчас надо лишь списать в свой специальный блокнотик оценки. Чтобы знать, каковы дела в Группе. Чтобы написать Серпету очередной отчётик. Смехота — неужели без Костиных отчётиков он об отметках не узнает? Но порядок есть порядок.
     В общем, обычные уроки — сплошная скука. То ли дело на Энергиях! Там никто тебя не учит во сне, там всё самостоятельно...
     На Энергиях, однако же, не случилось ничего интересного. Если не считать очередной Васёнкинской двойки. Совсем Саня распустился! Это же надо — кролика погладил! Вчера он хоть пробовал что-то сделать, а сегодня оборзел до крайности. Так прямо и заявил Василию Андреевичу: "Что хотите делайте, а мне его жалко!" И, взяв кролика на руки, погладил.
     Василий Андреевич уж на что старый да опытный, а и у него прямо челюсть отвисла от таких наглых Васёнкинских фокусов. А Костя почему-то подумал, что кролик, наверное, тёплый, и что у него испуганно колотится сердце. Впрочем, нечего глупостями голову забивать. Главное, это новая Санина двойка. О которой надо писать Серпету рапорт.
     — Ты хоть понимаешь, что доигрался? — хмуро сказал он после урока Васёнкину. Тот молча кивнул.
     — И что думаешь делать? — почему-то поинтересовался Костя. Хотя чего там интересоваться, и так всё с Саней теперь ясно.
     — Может, попросим Сергея Петровича ещё подождать? — не дождавшись ответа, спросил он с какой-то непонятной досадой. — За двойку, само собой, накажу, как обычно, а на Первый-то тебе зачем? Ты пойми, вся Группа из-за тебя страдает. А на Первый попадёшь — нас в худшую категорию переведут. Может, хоть сейчас исправишься?
     — Вряд ли, — тихо ответил Васёнкин, уставившись в пол. — Не могу я их убивать. Они ведь живые... Как мы с тобой.
     — Ну, как знаешь, — пожал плечами Костя. — Тогда я пишу рапорт Сергею Петровичу.
     — Пиши, — равнодушно отозвался Васёнкин. — Ты-то тут при чём? Он же тебе сам велел.
     Костя резко повернулся и пошёл прочь по коридору. Что-то тут было не так, странное чего-то сегодня творилось с Васёнкиным, не похож он казался на самого себя, а может быть, наоборот, слишком похож — но Костя только сейчас это заметил. Может, не только в Сане дело?
      После полдника всё получилось как-то глупо. Взяв свой жетон у Наблюдательницы — сегодня за дежурным столом восседала Марва со своим вечным вязанием — он спустился по крутой лестнице ярусом ниже, в раздевалку. Там уже многие сидели, хотя до начала занятия оставалось ещё четверть часа, если не больше.
     — Физкультпривет, мужики, — поздоровался Костя с народом.
     — Кастету наше вам с кисточкой, — протянул Серёга Александров, а остальные промолчали. Косте это почему-то не понравилось.
     — Ну как, всё путём, насчёт курева? — на всякий случай поинтересовался он. — Будем?
     — Будем, будем, — хмуро отозвался Лёха Смирнов, завязывая шнурки на кедах. — Больно шустрый выискался. Ещё тренировка не началась, а уже лезет.
     — Куда это я лезу? Мне что, больше всех надо?
     Смирнов промолчал. И это тоже насторожило Костю. Обычно Лёха не отличался особой выдержкой.
     ...Сама тренировка запомнилось плохо. Валера был мрачен, чем-то, похоже, достала его жизнь, и потому он то и дело срывался на крик, отвешивал подзатыльники, заставлял бегать кругами по залу. Нерадивых подгонял пинками. Косте хоть и не попало, но и без того подпорченное настроение окончательно скисло.
     Занятие тянулось долго, хотя Костя понимал, что это ему кажется. Ведь всё происходит по расписанию. В нужное время раздастся резкий, бьющий по ушам звонок, и Валера перестанет зверствовать.
     Звонок, наконец, раздался, и ребята, потные и злые, потащились в раздевалку.
     — Ну что, вся толпа в комплекте? — поинтересовался Миха Гусев.
     Народ подтвердил, что вся.
     — Руднев, действуй тогда уж, — лениво скомандовал Миха.
     Димка Руднев вытащил из угла швабру и вставил её в ручку двери. Теперь снаружи в раздевалку никто войти не мог.
     — Доставай свою заначку, — велел Миха Смирнову, и тот суетливо бросился к своему шкафчику, долго возился там, после чего торжествующе помахал нераспечатанной пачкой сигарет.
     — А спички? — поинтересовался Сашка Орехов.
     — Всё в ажуре, не боись, — усмехнулся Смирнов, доставая откуда-то новенький коробок.
     — Ну вот, теперь порядок, — подытожил Гусев и забрал у Смирнова пачку. — Значит, так, кореша. В очередь стройтесь, сам буду выдавать. Поштучно, — распорядился он, обмахиваясь майкой. Жара в раздевалке стояла не слабее вчерашней.
     До чего же это было здорово — затянуться горьковато-сладким, забытым дымком, лениво стряхнуть пепел в ладонь (не на пол же! Вдруг заметят. А руку вымоешь — и порядок).
     — Да, мужики, здорово у нас получилось, — лениво выдавил из себя Смирнов, крутя сигарету в пальцах.
     — Куда уж мелким соплякам из Групп, — поддакнул Александров, сидевший возле двери. Ему полагалось быть на шухере, и если кто ломанётся, сразу свистнуть.
     — Не отвлекайся, Серый, — посоветовал из своего угла Гусев. — Твоё дело маленькое, ты у нас на стрёме.
     — И вообще, — неожиданно для себя выпалил вдруг Костя, — давно ли сам мелким был? Ты что, здорово их лучше, да?
     — А ты чего? Ты чего баллоны катишь? — окрысился Серёга.
     — А того! Сам в соплях по колено, а тоже туда же. Месяц как у себя в Группе Помощником, а какой, значит, крутой! Потому и пацанов своих на коленях стоять заставляешь, да?
     — Ты, Кастет, фильтруй базар, — миролюбиво возразил Димка Руднев. — Будто сам не Помощник. Мы тут все заодно, а эти, в Группах... Они же так, мусор. Как наш воспитатель говорил, Григорий — сырьё вонючее.
     — А ты вообще заткнись, Димон, — чуть не дав петуха, крикнул Костя. — Своих на горячую батарею сажаешь, потому и за этого козла заступаешься?
     Его охватила какая-то унылая, тоскливая ярость. Он сам не понимал, что на него нашло, с какой стати он накинулся на Александрова, и вообще, откуда взялись его слова. Но, однако же, чувствовал, что остановиться не может, и пальцы сами собой сжимались в кулаки. Сейчас, наверное, до махаловки дойдёт. Ну ничего, так просто он им не дастся. Они этот день надолго запомнят.
     Но драки почему-то не возникло.
     — В общем, ты, Кастет, лажу не гони, — всё так же лениво протянул Гусев. — Вообще, странный ты какой-то сегодня. Честно скажу, не нравишься ты мне что-то. Смотри...
     — А может, он нас заложить решил? — вставил Смирнов.
     — Кто, я? — от гнева у Кости перехватило дыхание. — Да ты сам кого хочешь заложишь, глиста собачья!
     — Да я тебя сейчас! — рванулся Смирнов. — Да я из тебя котлету...
     Его удержали за локти.
     — Не дёргайся, Лёха, видишь — мальчик не в себе, — усмехнулся Гусев. — Курение кое-кому не пошло на пользу. Видать, не дорос пока что. Утихните, пацаны, на дураков не обижаются. А ты, Кастет, не прав, — добавил он немного погодя. — Головой, что ли, повредился? Чего это тебе выступать вздумалось? Своих в Группе не лупишь разве?
     — Ну, луплю, — нехотя буркнул Костя. — Но только для дела, не из удовольствия, как некоторые...
     Возбуждение схлынуло, он стоял посреди раздевалки усталый, потный и растерянный, не зная, что же делать дальше. Легко было скандалить, а вот как с ними теперь? Дураком ведь оказался, круглым дураком.
     — Ну и завянь, — подытожил Гусев. — Ты для дела, и другие для дела. Все мы тут одинаковые, и нефига выступать. Усвоил?
     — Ладно, всё, проехали. Молчу, — глухо пробормотал Костя. Что ему ещё оставалось, кроме как признать поражение?
     — Молчи-молчи, — ухмыльнулся Смирнов. — С тобой разговор ещё будет. Ещё умоешься соплями.
     Остальные промолчали. Вроде бы им и дела до того не было.
     И вновь Костя подумал, что всё это очень даже неспроста...

Часть вторая
П Р О Щ А Н И Е

1.

     Он стоял на мокрой, почти безлюдной платформе. Сумерки, незаметно сгустившись, перетекали в ночь — мокрую, тяжёлую, пахнущую гнилью и ржавчиной. В мертвенно-синем луче фонаря мутно поблёскивали подмерзающие лужицы, с бурого неба сыпало чем-то мелким. То ли дождь, то ли снег — Сергей не мог разобрать.
     Стрелка станционных часов, казалось, прилипла к циферблату. И лишь изредка, со скрипом перепрыгивала на следующее деление. Без четверти восемь — стало быть, до электрички ещё минут пять. Сергей знал, что эти минуты будут тянуться бесконечно. На летящую с неба пакость он внимания уже не обращал. Теперь уже всё равно. И если необходимо ждать — лучше уж здесь, в слякотной промозглой темноте. Дома оставаться невозможно — любая вещь притягивает взгляд, и зябко становится при мысли, что всё это видишь в последний раз. Конечно, никакого разговора насчёт сроков не было, но Сергей сразу почувствовал — это навсегда. И теперь сосало под ложечкой, сердце колотилось точно у догоняющего автобус пенсионера.
     Хотя держать себя в руках оказалось не так уж сложно. Со стороны, наверное, никто ничего и не заметил. Но это как раз неудивительно: никому до него нет дела. Даже когда он исчезнет, всполошатся они не сразу. Очень даже не сразу. Впрочем, это их трудности. Сергей криво усмехнулся, представив раздражённую физиономию Шефа, которого атакует бухгалтерия. Машина крутится, учёт налажен, деньги пора платить — а человека-то и нет. Наверняка уголовный розыск подключат. Потому как положено. Но розыск как раз не станет суетиться. У них там таких дел об исчезновениях выше головы, по нынешним-то временам. Поручат следствие какому-нибудь замученному язвой желудка и фанансовой катастрофой лейтенанту, тот аккуратно оформит все нужные бумаги, и где-нибудь через два-три месяца дело сдадут в архив.
     В институте его вычеркнут из списков и благополучно забудут. Квартиру опечатают и сдадут в муниципальный жилой фонд. Вещи опишут. За неимением прямых наследников. Да и с непрямыми негусто. И не пройдёт года, как в бывшую его квартирку вселится какая-нибудь шумная многодетная семья и немедленно насчет скандалить с верхними соседями на предмет заливания. Или насчёт шума после одиннадцати. Или вообще безо всякого повода — просто так, чтобы излить накопившееся в транспорте серенькое будничное зло. Лариска, может, и позвонит когда-нибудь, ей сухо ответят: "Вы ошиблись, девушка, у нас таких нет!" Впрочем, с какой это стати она будет звонить? Все точки над i давно уже расставлены.
     Да, ему и в самом деле нечего тут оставлять. Ситуация абсолютной свободы, когда Рубикон перейдён, мосты сожжены и волком выть хочется. Ну ладно, по крайней мере, там он займётся настоящим делом. Уж во всяком случае там не будет всей этой суетни, этих козьих потягушек, как сказал бы отец.
     Все правильно. Не явись ему Старик — он, Сергей Латунин, так бы и торчал здесь, погружённый в мутную бессмыслицу, где всё перемешалось — мятые черновики диссертации, сизый дымок из трубы крематория (тонкой струйкой в низкое равнодушное небо), немытые тарелки на кухонном столе, Ларискин торопливый звонок из Челябинска, тот гнусный вечер вторника и зыбкая стенка после их странного разговора, хотя, если разобраться, ничего странного нет, всё просто как теорема Пифагора, лишь он, карась-идеалист, на что-то ещё надеялся.
     А грязь на брюках, липкая, издевательски-рыжая, которую утром, матерясь себе под нос, сдираешь облезлой щёткой! (И мозг, точно компьютер, отсчитывает секунды). И нужно успеть на автобус, который, впрочем, всё равно проедет мимо, не останавливаясь, он не может открыть двери — так плотно утрамбовано в его душном нутре злое недоспавшее население. Или, для полноты картины, свинячие глазки Шефа над пухлыми щёчками, его кривая, гаденькая улыбочка: "Мы сделаем соответствующие выводы, Сергей Петрович. И надо полагать, довольно скоро!" Так и хочется сказать в ответ: "Кто это мы? Вы же ещё, слава Богу, не император, чтобы во множественном числе именоваться!" Но этого, разумеется, не скажешь, потому что, во-первых, бесполезно. А во-вторых, ты живёшь по принципу: "Не тронь дерьмо — не завоняет." А потом ещё этот сосед по лестничной клетке, говорят, майор оттуда, хотя как проверишь, они, оттудашние, формы не носят, но тем не менее сосёт под ложечкой от его хитровато-дружелюбного взгляда, можно подумать, он знает о тебе больше, чем ты сам, но молчит со значением.
     А бессонные ночи, слякоть за окном и противный вкус разгрызаемого димедрола, и утром от него муть в голове и тупая злость.
     А дымок из трубы крематория таял в сером небе, и в голове точно магнитофонная лента прокручивалась: "Один. Один. Совсем один. Совсем один. Совсем. Один!" Почему-то на слово "один" выплывала рифма: "Иди!" Зачем идти, и куда?
     Но росла гора немытой посуды на кухонном столе, и угрюмые рыжие тараканы шуршали по ночам, да так, что Сергей не мог уснуть, а иногда и шлёпались на него с потолка, ползали по лицу. Наверное, они забирались и в его сны. Что было в этих снах, проснувшись, Сергей забывал, но видно, что-то уж очень скверное. Он просыпался среди ночи как ошпаренный, грыз димедрол, чтобы провалиться в новый кошмар.
     Странно, что он не начал пить. Впрочем, к водке его никогда особо не тянуло. Хотя в прошлый понедельник он всё же налил себе полстакана. Всё из-за этого типа, непонятно кому и зачем звонившего. Шестой час, сознание заполнено липкой паутиной, и назойливые телефонные звонки — как выстрелы, как удары по щекам. И пьяненький, совершенно незнакомый голос: "Ты чего же это, кореш, а? Торопись, Серый, пошевеливайся, заждались мы тебя..." Смех — и тут же коротенькие гудки отбоя. Вот тогда-то он и потащился на кухню, щёлкнул выключателем и полез в холодильник, отыскивая припасённую на всякий пожарный бутылку. Руки у него тряслись как у заправского алкоголика, горлышко звякало о край стакана, а сам он тихо, тупо глядя перед собой, бормотал: "Нет, это всё... Больше так нельзя... Некуда. Всё, приехали", — а дальше уже что-то нечленораздельное.
     Самое страшное — его ещё с детства никто не звал Серым. С восьмого класса, когда отцу дали вот эту самую квартиру, и пришлось перейти в новую школу. Что же такое творится? Конечно, он понимал — звонили какому-то другому Сергею, имя нередкое, да ошиблись номером. Алкаш с похмела не ту цифру набрал. И вообще день с ночью перепутал. Всё было правильно, но Сергей не мог в это поверить. Он чувствовал, что звонили именно ему.
     А вдобавок, будто мало всего прочего, уже месяца два как появились странные боли в спине, но к врачам идти не хотелось, бюллетень всё равно не выпишут, зато придётся гробить время в хмурых очередях, таскаться на анализы, и в конце концов за всем этим мельтешением уловить негромкую интонацию, едва различимую мысль: "А иди-ка ты, мужик, отсюда на..." И он пошёл бы, именно по тому адресу бы и пошёл. Если бы не Старик.
     Господи, это было лишь вчера вечером! А кажется, целая жизнь прошла с той минуты, когда Старик не торопясь, с достоинством вышел из обклеенной в синий горошек стены.
     Но хватит воспоминаний. "Пора в дорогу, старина..." Вон издали уже подползает к платформе похожая на мокрую гусеницу электричка, рассекает жёлтым фонарем плотную стену тумана. И клочья его кажутся живыми тварями, сгустками издыхающей осени. Вообще, если подумать, он, Сергей, должен быть благодарен судьбе за промозглую вечернюю муть. Именно в такую погоду и стоит уходить. Если бы печальный багровый закат, или, к примеру, бледный диск луны в прозрачном небе — вот тогда бы зашевелились в душе сомнения. А сейчас, под моросью, наконец-то пришла окончательная ясность. Конечно, с формальной точки зрения он ещё может всё переиграть, может вернуться. Вот прямо сейчас достать из кармана плаща конверт, швырнуть под колёса электрички и быстро зашагать к светящейся вдали станции метро. Да, это ещё можно сделать.
     Но что потом? Сунуть голову в петлю? Прыгнуть с десятого этажа в ноябрьскую ночь? В горячей ванне кухонным ножом резать вены? Или махнуть на всё рукой, выдавить из сердца боль и зажить как среднестатистическая единица населения? Но зачем себя обманывать? Не такой он породы, чтобы приспособиться. Уж куда вероятнее петля. Нет, к дьяволу такие мысли. Решение принято — и точка.
     Он не суетясь вошёл в вагон и огляделся. Было светло, сухо и пусто — лишь тремя сиденьями впереди расположилась пожилая чета с вертлявой маленькой внучкой. Внучка сосала леденец на палочке, не забывая при этом смешно таращить глаза и что-то шептать на ухо бабуле.
     Очень может быть, эти старики и девчушка — вообще последние люди, кого он видит. Кто знает, что будет там? Ну что ж, не самые худшие представители обречённой цивилизации. Будет что вспомнить...
     Он сел у окна. Не спеша поехала назад платформа, едва заметная в иссечённом кривыми струйками окне. Где-то вдали, словно раненый динозавр, взревел маневровый тепловозик — и всё стихло. Лишь гудение ламп над головой да ритмичный стук колёс. И опять ему почудилось, будто слышна в негромком лязге старая песенка: "Один. Один. Совсем один. Совсем один. Теперь — иди!" Впрочем, Сергей не слишком обольщался — от себя не убежишь. Что бы ни ждало его в ночной неизвестности, всё равно останется с ним тягучий, назойливый ритм.
     Страшнее другое. Вдруг там, впереди, мираж? Вот этого он боялся больше всего, в этом страхе не хотел признаваться даже самому себе. Вдруг всё происшедшее — блеф? Мало ли... Вдруг всё окажется сном, болезнью, чьей-то изощрённой и подлой шуткой? И ему придётся ехать обратно — в промозглый, совсем чужой теперь мир. И если до Старика в этом слякотном мире ещё можно было кое-как, с грехом пополам, существовать, то теперь всё неуловимо изменилось. Возвращение — дорога к петле, мосты сожжены, и билет он взял только в один конец. И лежит в кармане плаща конверт. А в конверте — бумага с точным указанием места. Кстати, после электрички придётся топать довольно долго, да ещё в темноте. Надо обязательно успеть до полуночи. Они, как сказал Старик, ни минуты ждать не станут. "Если захотите — успеете. Это, можно сказать, последняя проверка". И выходит, что времени в обрез. Но он не опоздает, нет. Слишком много поставлено на карту.
     
     Он поднял голову от какого-то шума. И несколько секунд хлопал глазами, отгоняя клочья мыслей, пытаясь понять, что происходит.
     Но всё было предельно ясно. В вагон не спеша ввалилась разудалая троица и, продолжая начатый разговор, оживлённо комментировала сучье поведение некоего Коляхи. Троица разместилась на скамейке как раз между Сергеем и пожилой четой. Ну что ж, под газком ребятишки, — механически подумал Сергей. — Сопляки, явно ещё допризывники. Интересно, как будут дальше развиваться события? И будут ли развиваться? Сергей чувствовал, что должны. Надо же судьбе напакостить ему напоследок? Хотя это его уже не волновало. Всё, отрезано. Между ним и миром уже стоит невидимая, но прочная стенка.
     Любопытно, только сейчас он в состоянии оценить слова: "Не от мира сего". В самом деле, скоро он исчезнет, и никто здесь не почешется. Мир — слишком устойчивая конструкция. Но верно и обратное. Ему мир тоже теперь до лампочки. Не волнуют его уже ни вагонные скандалы, ни утверждения диссертаций, ни неуклонное повышение потребностей потребляющих. Неизвестно, стоит ли ради этих потребляющих вообще что-то делать? Пускай даже и не в здешнем пространстве-времени.
     Однако, ситуация набирает обороты. Интересно. Почтенный дедуля оторвался от изучения "Советской России" и сделал парням строгое внушение. Дескать, им, подрастающему, понимаешь, поколению, вообще не положено матерно выражаться, тем более при пожилых женщинах и малых детях.
     Один из парней поднял на деда скучающие оловянные глаза и посоветовал старому таракану заткнуть хлебало, пока не огрёб на полную катушку.
     Дед, однако, хлебало не заткнул, а напротив — поднялся со скамейки и, подойдя к парням, потребовал извинения. Не для того он прошел фронты и целину, чтобы всякая там шпана...
     Ребятишки оживились, дурная энергия в них бурлила и пенилась, так что деда с его моралями они сочли подарком судьбы. Кто-то надвинул ему на глаза кепку, кто-то сорвал очки и швырнул их в конец вагона — давай, мол, ветеран, топай за окулярами.
     И тут завизжала внучка. Словно котёнок, которому собираются отрезать лапу. Бабка растерянно хваталась то за сумку, то за спинку сиденья, разрываясь между мужем и девчонкой, обречено ловя сухой воздух разинутым ртом.
     Ну ладно, хватит, — решил Сергей, поднимаясь. Противно засосало в животе, как всегда в таких делах. Кстати, любопытно, что до сего момента ребятки не брали его в расчет. Видно, решили что спит. Или нализался до зелёных чёртиков.
     — А со мной вы не хотите пообщаться, молодые люди? — ядовито осведомился он, подходя поближе.
     — Тебе что, мужик, больше всех надо? — тут же услышал он стандартное приглашение.
     — Ну, больше — не больше, а кое-чего неплохо бы, — равнодушным тоном ответил Сергей и тут же, безо всякого перехода, резко ударил самого мощного каблуком в коленную чашечку, а потом, не давая опомниться — ребром ладони в основание шеи. Так, — подумал он механически, — один имеется.
     Когда оставшиеся двое поняли, что уже началось, Сергей принял низкую стойку и иронически оглядывал компанию.
     — Имеются ещё кандидаты на соискание? — ласково поинтересовался он и, как бы между делом, уклонился от удара ноги. Впрочем, уклонился лишь на самую малость — чтобы, захватив её ладонью, резко дёрнуть вверх. Да, сопляки и есть сопляки. И волком выть хочется, и хвост щенячий. Он сразу, ещё до того, как поднялся, смекнул, что драться всерьёз эта молодёжь не умеет, а умеет только издеваться да калечить. Даже и без всякой китайщины — армейской десантной подготовки оказалось против них вполне достаточно.
     — Мотаем отсюда! — скомандовал один из парней, самый мелкий и, по всему видать, самый сообразительный. — В натуре, на каратиста нарвались, так твою налево!
     Сергей чуть отодвинулся и будничным тоном произнёс:
     — Нет уж, детишки, слегка погодите. Сперва извинитесь перед дедушкой и бабушкой. Мне любопытно, умеете ли вы это делать? Потом поднимите и подайте очки, а после, так уж и быть, уматывайте. А то ведь я вас могу и не отпустить. Вот так-то, братцы-поросятцы.
     Ему было противно. До тошноты, до резей в желудке. Он молча наблюдал, как выполнялись условия капитуляции. Потом так же молча позволил парням удалиться. После чего пришлось выслушивать благодарности супругов, молча кивать распалившемуся деду, мечтающему лично покосить эту мразь из пулемёта. Отворачиваться к мокрому окну от внучки ("Поблагодари дядю! Скажи дяде спасибо! Он нашего дедулю защитил. Дядя хороший!")
     Сергей бы с радостью ушёл в другой вагон, но оставалась ещё вероятность, что вернутся молокососы — брать реванш. Ничтожно малая вероятность, но всё-таки... Назвался груздем — полезай в кузов.
     Неужели эта скучная, банальная сцена окажется последним его здешним воспоминанием? Грустно, коли так. Грязь, пошлость, наглость... Повсюду, со всех сторон. И в то же время Старик прав — как разделишь на овец и козлищ? Но его трясло точно в лихорадке. И он даже не мог понять, кто сильнее обжёг ему душу — шкодливые пацаны или вот эти милые старички, радеющие о пулемётной справедливости и так униженно благодарящие?
     Ну и хрен с ними со всеми! Сергей повернулся к окну, но во тьме ничего нельзя было различить. Лампы над головой негромко гудели, мёртвый, бледно-лиловый свет заливал вагон, а колёса выстукивали своё: "Один. Один. Совсем один".

2.

     Всё же уснуть не удалось. Непрошенные мысли тучами роились в голове, жёлтыми вспышками мелькали во тьме, и справиться с ними было невозможно. От этой невозможности становилось тоскливо — видать, болезнь берёт своё. Странная болезнь, поначалу тихая и незаметная, ну подумаешь, настроение плохое или слово какое-то непонятное выплывает. А потом как разыгралась! Все эти подозрительные воспоминания о том, чего не было, визиты Белого... И чего Белому надо? Зачем является? Может, ему просто нравится мучить Костю своими идиотскими разговорами? Может, он от них кайф ловит? И не прогнать его никак. Может, в следующий раз поиграть в молчанку? Ни слова не говорить ему, не отвечать на вопросы, просто стоять, глядя под ноги, точно воды в рот набрал? Да не получится, наверное. Хочешь — не хочешь, а приходится с ним общаться. И к тому же эти его глаза. Поначалу вроде бы глаза как глаза — ну, большие, ну, серые. Самые обычные глаза. А притягивают. И ничего тут не поделаешь — приходится в них смотреть.
     Стоп! Как-то странно он, Костя, рассуждает. Получается, будто Белый на самом деле есть? Но разве он не галлюцинация? Видно, придётся завтра всё рассказать Серпету. Хватит тянуть. Интересно, а что Серпет скажет? А вдруг сразу Санитаров вызовет? Тем более, он, наверное, по какой-нибудь инструкции просто обязан это сделать. Может, не говорить ему всего? Про Белого рассказать, а про ложную память не стоит. Или наоборот? Но тогда что толку говорить? Ведь болезнь так и останется. Всё останется — и клюшка, и мама, и Белый со своими моралями.
     Но откуда же Белый про всё знает? Про клюшку, про тётю Аню и градусник? Ведь как получается? Белый — это глюк. Значит, всё, что он говорит, Косте лишь чудится. А на самом деле этого нет. Вроде бы всё правильно. Но тут выплывает мелкий вопросик. Мелкий, но пакостный. Откуда берётся всё это? Всё, что чудится? Конечно же, из его собственной, Костиной головы. И что тогда выходит? Выходит, Костя раньше и сам знал про клюшку и про всё такое? Но как можно знать то, чего нет? Значит, они есть на самом деле? И вообще, что такое клюшка? Слово вроде бы непонятное, а ведь помнит он белые полосы на темно-синем...
     Но хватит себя мучить. Завтра Серпет всё ему объяснит как следует. Наверное. Не может быть, чтобы не объяснил. А сейчас надо выкинуть всё из головы и обязательно уснуть.
     Только сперва в туалет сходить. А то вроде бы надо. Лень, конечно, из-под нагретого одеяла выползать, но потом ведь ещё сильнее захочется, и всё равно вставать придётся.
     Он откинул одеяло и сел на койке, нашаривая ногами тапочки. Потом осторожно, чтобы никого не разбудить, пошёл по лунной дорожке к двери.
     В коридоре было темновато — жёлтый плафон горел лишь в дальнем конце, над столом дежурной Наблюдательницы.
     Хорошо хоть, дверь туалета оказалась открыта. Иногда, особенно, если дежурила Марва, её запирали. Совершенно неясно, на кой чёрт. Конечно, это не смертельно. Тогда пришлось бы вернуться в палату, взять из тумбочки расчёску с двумя выломанными крайними зубьями, и поддеть этой самодельной отмычкой язычок замка. Вот и вся проблема. Такие расчёски-отмычки были у каждого. Костя ребятам не запрещал. Всё-таки, хочешь жить сам — давай другому. Но сейчас расчёска не понадобилась. И сделав всё необходимое, он отправился обратно.
     
     Однако не успев сделать и пары шагов, он замер, услышав голоса. За столом дежурной Наблюдательницы шёл негромкий разговор. Вглядевшись, Костя увидел три фигуры в серых форменных халатах. Кажется, там были Светлана Андреевна, Марва и ещё какая-то незнакомая тётка, наверное, из другой Группы.
     Плафон над столом горел хоть и тускло, но всё было видно. А сам Костя стоял в темноте, прислонясь к стеклянной двери туалета, зная, что оттуда, из-за стола, его не замечают. Он и сам не понимал, зачем не идёт в палату, почему он замер и вслушивается? Какое ему дело до их разговоров? А вот однако же стоял и чувствовал, что не может уйти.
     — Не переживай, Светланочка, — доносился скрипучий, точно гвоздём по стеклу, голос Марвы. — Что уж теперь дёргаться? Всё равно прошлого не воротишь, так на кой ляд себя растравлять?
     — Да, а если они узнают? — всхлипнув, отвечала Светлана Андреевна. — И что тогда? Я ведь, между прочим, ещё не старая, мне жить хочется.
     — Ну сама посуди, — убеждала Марва, — откуда им узнать? Что, у начальства никаких других дел нет, кроме как за тобой следить?
     — Будто сама не знаешь, тётя Маша, — раздражённо проговорила Светлана Андреевна. — Там же система постоянно работает, всё автоматически записывается.
     — А ты что же, Светка, думаешь, они и вправду все записи просматривают? — раздался третий голос, низкий и какой-то очень уж гладенький. — Проверки делаются выборочно, раз в месяц. Это же всем известно. Да к тому же операторы тоже люди, сама понимаешь. Не тебе объяснять.
     — А вдруг всё-таки? — не унималась Светлана Андреевна. — Что тогда?
     — А ничего. Сиди себе тихо как мышка, — ворчливо сказала Марва, — авось обойдётся. И поменьше трепись о своих похождениях. Мы-то ладно, мы свои, а то ведь, конечно, всякое бывает. Вон на четвёртой была такая Валечка, Наблюдательница, только-только её приняли, и месяца после Обработки не прошло. Ну вот, она тоже этим занималась. Только по-глупому, безо всяких предосторожностей. Ну, раз попробовала, второй, а потом, само собой, попалась. Ясное дело, она в слёзы, я, мол, не знала, что нельзя, я исправлюсь. А ей текст Уложения суют под нос, и там, в Уложении, есть параграф про эти самые дела. Сама договор подписывала, сама и отвечай. Она даже к Ярцеву пробилась, а тот ей через секретаршу — по личным вопросам, мол, не принимаю. А какой же это личный вопрос, если Санитарная Служба именно по таким делам и работает? Тогда Валечка совсем уж отчаялась, решила к самому Сумматору пойти, да её, конечно, не пустили. В общем, сперва ее в карантин, а потом уж и на Первый Этаж. Вот оно как, девоньки, бывает.
     — А может, её простят? Она там, на Первом, перевоспитается, ну, и вернут её снова? — с надеждой спросила Светлана Андреевна.
     — Ну ты такая наивная, Светочка, просто жуть, — хихикнула третья Наблюдательница. — Как это её вернут, если она там уже была? Навсегда это, девчонки. Она ведь видела, что на Первом творится. Мало ли что ей в голову взбредёт? Вдруг болтать начнёт, да ещё при объектах? Услышат, станут думать — и пожалуйста, процесс пошёл... Это же объекты! А тут — сбой в программе, и привет. Такие случаи уже бывали.
     — Ну уж прямо, Елена Александровна, — хмыкнув, возразила Светлана. — С чего бы им задумываться? Они же глупые, тем более, Питьё каждый день. Ни о чём таком они не догадаются. Да и те, кто программы составлял, небось, не глупее нас были.
     — А вот у Петровича другое мнение, — помолчав, сказала Елена Александровна. — Вы вчера на собрании были? Ах да, у вас же смена... А я была. Ну вот, он там такое выдавал, девчонки! Попросил слова, влез на трибуну, и видно — его аж распирает всего. А глаза злющие, как у кота побитого. Ну, во-первых, он сомневается в Стрессовом Методе. Не верит он, понимаете ли, что Откровение снимет отрицательный потенциал. Нет, говорит, убедительных доказательств. Это раз. Во-вторых, он, оказывается, сомневается в программной схеме. Мол, есть в ней неопределённости, стало быть, можно ждать непредсказуемых эффектов. И вообще, он сказал, всю методику надо пересматривать. Сейчас, говорит, не времена Первого Замка, не будем повторять их ошибок. Вот в таком плане.
     — Ну, он у нас Второго Ранга, где уж нам за его мыслями угнаться, — задумчиво протянула Светлана Андреевна.
     Костя насторожился. Спросонья он мало что понимал, да и речь шла о чём-то ему неизвестном. Но теперь, когда они переключились на Серпета, он вслушивался изо всех сил.
     — Эх, девочки... Молодые вы, — вздохнула Марва. — Поработали бы с моё, иначе бы говорили. Неизвестно ещё, как Сумматор посмотрит на фантазии Петровича. Кто знает, сколько нашему Петровичу осталось во Втором Ранге ходить? Сумматор не любит, когда в таком тоне да насчёт Первого Замка. Я тут многих прытких повидала, знаю, что говорю.
     — Это ты верно, тётя Маша, — поддакнула Елена Александровна. — Странные у него мысли, а может, и вредные. Тем более, внешнее положение нестабильно. Читали сегодняшнюю сводку? Город опять активизировался. Скоро, наверное, вообще объявят боевую готовность. Нам на собрании намекнули.
     — Да, девоньки, рискует наш Петрович, — Марва плеснула себе в кружку из электрического чайника, бросила кусочек сахара и зазвенела ложкой. Отхлебнув, она продолжала:
     — Жаль, конечно, если что. Мужчина он не вредный, пять лет уже у нас работает, а ни одного рапорта на Наблюдательниц не подал.
     — Писанины не требует, как другие, — вставила Светлана Андреевна. — Хороший дядька.
     — Хороший-то он хороший, — не спеша, задумчиво проговорила Елена Александровна, — да только наше дело маленькое. Решать с Петровичем будет Сумматор. А вообще, если честно, я Петровича что-то не понимаю. Чего ему не хватает? Деньги получает такие, что нам и не снились. Дачку ему выделили в Природном Секторе. Я, конечно, сама не видела, но говорят — шикарная дачка. Чин, опять же, не малый. Так нет же, всё ему не хватает. Учёность свою демонстрирует. Он, значит, самый умный, а мы тут все дурочки. А идейки, что он пропихивает? Что значит "сейчас другие времена"? Да разве можно так про Первый Замок? Это же наша слава, наша гордость, разве не так? Ну, были ошибки, а где их не бывает? Но можно ли всё перечёркивать? Тем более, Петрович-то Первого Замка и не видел, на готовенькое пришёл. Что за чистоплюйство? Нет, милые мои, так дело не пойдёт. Потом опять же. Мы за кем числимся? За Петровичем. Он доиграется со своими вольностями, начнут его просвечивать — так и за нас примутся. Неужели не ясно?
     — И значит, все записи просмотрят? — испуганно спросила Светлана Андреевна.
     — А ты как думала, Светка? — неожиданно ленивым тоном произнесла Елена Александровна и не спеша налила себе чаю. Потом бросила пару кусочков сахара и так же медленно принялась размешивать. — Это же такие дела! Шум на весь Корпус! Моментально пришлют комиссию. И пожалуйста, Глобальная Проверка. Всех на просветку потащат. И нас, и обслугу, и объектов.
     — Их-то зачем? — вздохнула Марва и хрустнула сухариком.
     — То есть как зачем? — удивилась Елена Александровна.
     — Да жалко их. Дети всё ж таки.
     — Ну ты даёшь, тётя Маша, — усмехнулась Елена Александровна. — А ещё столько лет в Системе проработала. Неужели не понимаешь? Их-то в первую очередь просветят. Мало ли какие новшества Петрович в ихние программы внёс? Кто его знает... — Она понизила голос. — Может, он вообще Городу продался? Не случайно же на собрании такие речи толкал. Может, он уже успел всяких дел наворотить? Может, он программы запортил, и теперь этим заново прошивку менять? Недаром же он так программы поносил. Может, вообще этих стереть придётся и новых набрать.
     — Как это стереть? — удивилась Светлана Андреевна. — Они ведь живые!
     — А вот так и стереть, — снова усмехнулась Елена Александровна, — как ластиком. Вжик-вжик — и нету. Вы, милые мои, подумайте лучше о том, как бы и нас за компанию не того... вжик-вжик.
     — А что, могут?! — охнула Светлана Андреевна.
     — А то нет! — горько вздохнула Елена Александровна. — Забыла, где находишься? Это тебе не как раньше, тут церемониться не станут. У них Великие Цели, что им какие-то Светка, Ленка, Машка?
     — Как же так? — Светлана Андреевна готова была разрыдаться.
     — А вот так. Между прочим, нас никто сюда насильно не тянул. Знали, на что идём. И чем рискуем, тоже знали, Денежки, они ведь нигде легко не достаются.
     — И что же нам теперь делать? — дрожащим голосом спросила Светлана Андреевна.
     Костя вдруг вспомнил, какая она была на обеде. И странности эти все, и лицо в красных пятнах. Сейчас, наверное, у неё такое же лицо. Конечно, отсюда не разглядишь, но ведь и так ясно.
     — Ну, пока ещё можно кое-чего сделать, — устало произнесла Елена Александровна. — Во-первых, мне кажется, Старик должен знать о его гнилых настроениях. Нечего их покрывать.
     — Откуда же он узнает? — удивилась Светлана Андреевна. — Он же на собрания наши не ходит. Мы ведь кто для него — нижнее звено, мелочь рыбья.
     — Значит, нужно сделать, чтоб узнал, — слегка раздражённым голосом, точно разговаривая с глупым ребёнком, проговорила Елена Александровна. — В конце концов, можно же сигнализировать.
     — А это как? — удивилась Светлана Андреевна.
     — А вот так, лапочка ты моя. Мы, трое Наблюдательниц, пишем Сумматору письмо. Не по служебным каналам, а личное. Так, мол, и так. У Воспитателя Второго Ранга Латунина нездоровые настроения... Тут надо кое-чего перечислить. Просим разобраться, ибо Общее Дело, и всё такое. Вот.
     — А дальше?
     — А дальше подписи. Мы же не анонимку лепим. Себе дороже.
     — Но зачем же так? — испуганно спросила Светлана Андреевна. — Может, не стоит подписываться? Мало ли... Вдруг Сумматор встанет за Петровича? Говорят, они чуть ли не друзья. Нас тогда с дерьмом смешают.
     — Эх, Светочка-деточка, — лениво зевнула Елена Александровна, — не знаешь ты жизни. Комиссию-то пришлют в любом случае, что по анонимке, что так. Ты думаешь, письмецо наше сразу на стол к Сумматору ляжет? Его сперва прочитают те, кому по должности положено. Так что без комиссии не обойтись. И так или иначе, но всех просветят. А накатаем мы анонимку, комиссия же не будет знать, что это мы сигнализировали, так что уж кого-кого, а нас подозревать нечего. Ну, а если подпишемся — всё в ажуре, нас не тронут. Даже если и просветят со всеми остальными, то без последствий. Сама посуди, твои грешки по сравнению с сигналом — мелочь. Тебя простят. Ещё бы, матёрого преступника разоблачила.
     — Что-то ты, Ленка, очень уж уверена, что Петровича в преступники зачислят, — задумчиво произнесла Марва.
     — А как же иначе? — Елена Александровна хмыкнула, — как же иначе? Комиссии свою работу показать надо? Что же это за такая комиссия, которая ничего не вскрыла? Это раз. Во-вторых, они там тоже побоятся. А вдруг потом окажется, что Петрович и впрямь наворотил делов? Получается, они прохлопали? С них же за такое шкуру спустят. Так что верняк, девочки.
     Елена Александровна хлебнула из чашки, потом произнесла:
     — Впрочем, ты, Светка, можешь не подписывать. Я разве заставляю? Только смотри, узнает о твоих подвигах комиссия...
     — Нет-нет, Елена Александровна, — затараторила Светлана, — вы меня не так поняли. Я не отказываюсь, я как все!
     — Ну вот, это уже другой разговор, — удовлетворённо хохотнула Елена Александровна. — А ты как, тётя Маша?
     — Ох, девчонки, — вздохнула Марва, — я даже прямо не знаю. Не нравится мне что-то ваша затея.
     — Наша затея, — строгим голосом поправила её Елена Александровна. — Можно подумать, ты насчёт Петровича была не в курсе. Сама же говорила: "Видала я таких прытких..." Ведь говорила же? Стало быть, знала. Если что, мы со Светкой на тебя ссылаться будем. И получится, что ты знала и не сигнализировала. То есть выходит пособничество. Кстати, сколько тебе здесь осталось, тётя Маша? Год? А потом обратно под солнышко, да с кучей денег? Разве не так? Всего год — и дома. Внуков увидишь. Ведь ради них-то и нанималась. Ты подумай, тётя Маша, стоит ли рисковать?
     — Ну что с тебя взять, — вздохнула Марва, — подпишу. Только зря ты это, Ленка, делаешь.
     — Не зря, тётя Маша, — обиженно, и в то же время с какой-то затаённой гордостью сказала Елена Александровна. — Я, если хочешь знать, не о себе только думаю. Я и вас со Светкой вытягиваю. Подруги всё же. Жалко вас. Работаете в Системе, а ни хрена в ней не смыслите. Ладно. Завтра не спеша, на свежую голову текстик составим. А сейчас давайте чай пить. Сколько времени-то? — она бросила взгляд на стенные часы. — Скоро уже смена заступает, Людка с Наташкой. Кстати, слыхали? Наташка заявление подала — внеочередной отпуск ей нужен. С чего бы это?
     — Да нам-то какое дело? — протянула Светлана Андреевна.
     — Ну, не скажи, Светка, — задумчиво отозвалась Елена Александровна. — Мало ли что. Я чего смекаю, девочки, — заговорила она чуть тише, — другие тоже кой-чего почуяли. В смысле Петровича. Унюхали, что события надвигаются. Вот и торопится Наташка поскорее в отпуск, пока не началось. Так что нам торопиться надо, чтобы наш сигнал первым зафиксировали. Кто первый, тому и доверия больше. Вот так-то.
     ...Костя устал уже стоять неподвижно. Он жалел, что сразу не вернулся в палату. Теперь они подумают, что он подслушивал. Однако не стоять же так всю ночь. Что-нибудь он Наблюдательницам сочинит. Не в первый раз.
     Он не спеша пошлёпал в палату. И тут же его окликнули:
     — Кто здесь?!
     — Это я, Костя, — ответил Костя, неспешно подходя к столу.
     — А ну-ка, фамилию говори! — взвизгнула Светлана Андреевна, тараща на него злобные перепуганные глаза. Костя не ошибся — щёки её и в самом деле покрывали нервные бордовые пятна.
     — Да вы что, Светлана Андреевна, — удивился Костя. — Вы разве не помните меня? Я же Временный Помощник на Группе!
     — Не знаю я никаких Помощников! Для нас вы все одинаковы! Ишь, выискался какой! — и пятна на её лице запылали ярче, точно на него брызнули малиновым вареньем. — Грубить мне ещё будет, паршивец! Сейчас вон мигом задницу настегаю! Говори, что здесь делал!
     Костя остолбенел. Он уставился в бледно-зелёный линолиум пола, чувствуя, как пылают уши. Ни фига себе заявочки! Да как она смеет такое говорить?! Он что, простой пацан какой-нибудь, чтобы она его так оскорбляла? И кто? Не Марва какая-нибудь занюханная, а Светлана! Да пошла она к свиньям!
     — А вы на меня не кричите, — огрызнулся он, отходя на всякий случай подальше от стола. — Я в туалет ходил. Нельзя, что ли?
     — Нечего по ночам в туалеты шастать! — визжала Светлана Андреевна. — С вечера надо было ходить! И почему я не видела, как ты туда прошёл?
     — Откуда я знаю? — буркнул Костя. — Я что, докладывать вам должен: так, мол, и так, Светлана Андреевна, разрешите мне сходить по-большому? Пошёл себе, и всё!
     — Ну ты и хам! — Светлана Андреевна схватила лежащий перед ней журнал и принялась судорожно листать страницы. — Всё про тебя напишу! — и шариковая ручка нервно запрыгала по бумаге. — Завтра Сергей Петрович тебе такой туалет розгами пропишет — век помнить будешь! А ну, марш в палату, и чтобы ни звука у меня!
     — Больно надо, — и Костя небрежной походочкой направился прочь от стола. Было противно. Сзади раздавался свистящий шёпот Елены Александровны: "Не закатывай истерик, дура! Зачем орала? Он же ничего не слышал, а даже если и слышал — к утру всё забудет. Даром им, что ли, Питьё дают?"
     Косте было плевать на этот змеиный шёпот, на Светланины угрозы. Но уши продолжали гореть. А он ещё такое себе про неё воображал. Про Светандру. Тоже цаца нашлась — розгами пугает. Ну ничего, он ей это припомнит...

3.

     Сергей дёрнул шёлковый шнурок выключателя. Пора ложиться, иначе потом и впрямь с бессоницей не сладить. Не переходить же на таблетки, как тогда...
     Впрочем, сейчас он не ощущал особой разницы. Внутри жила та самая пустота, что и раньше. Его былой энтузиазм давно уже погорел синим пламенем. Который год приходилось плыть по течению, заниматься привычной работой — сидеть за пультом в машинном зале, проверяя состояние Программ, составлять отчёты и, не слишком доверяясь автоматике, самолично контролировать Группы. Получать раз в месяц зелёный конвертик с деньгами — бессмысленно огромными и столь же бесполезными здесь. Однако система работает чётко — бухгалтерия выписывает деньги, всякий труд должен оплачиваться. "Вы понимаете, Серёжа, — говорил, бывало, Старик, — мы не можем организовывать наших людей только на основе энтузиазма. Слишком их много, работников, и все они разные. Приходится считаться со сложившимися стереотипами. Да и, как вам известно, низший персонал вообще не в курсе истинной ситуации. Пускай, так будет надёжнее. Кому платят, с того и спрашивают. Так что позвольте дать вам добрый совет — не отказывайтесь от конвертиков, не разрушайте чужих иллюзий. Да к тому же деньги эти могут вам пригодиться. Когда вернётесь..."
     Да вот состоится ли возвращение? Он до сих пор не мог понять. Конечно, с мелочёвкой всё ясно. Их, Наблюдательниц, Техников, рядовых Санитаров, нанимали по контракту, лет на десять-пятнадцать. Потом они возвращались домой со стёртой памятью об этих годах, а также с весьма приличной суммой. Там, в Натуральном Мире, они хоть в лепёшку расшиблись бы, а таких денег нипочём бы не урвали. Причём, как объяснял Старик, проведённое здесь время вообще выпадает из натурального континуума, то есть возвращаешься в тот же день, что и уходил. Увы, добавлял он, с биологическим возрастом сложнее, из организма годы не вычеркнешь.
     Однако, насколько помнилось Сергею, здешних трудов никто ещё не завершал. Хотя он и не любопытен. Друзей за эти пять лет у него тут не завелось, почти все контакты были сугубо деловыми. Конечно, не считая амурных эпизодов, но и шут с ними. Приключения тела... А так — выбирался, конечно, изредка на пикнички с коллегами-Воспитателями. Пьянки под луной, у костра, анекдоты, рыбалка — вот и всё общение. И пускай в своём деле они, коллеги, соображали неплохо, но культурка их явно подводила. Неудивительно, что в их круг он не вписался — со временем приглашения иссякли, и он опять остался один. Просыпаясь по ночам в горячем поту, из последних сил разрывая липкую плёнку кошмара, он слышал ритмичный стук собственного сердца: "Один. Один. Совсем один".
     Конечно, здесь был Старик, и, наверное, только это не давало ему взвыть от тоски. Со Стариком он хоть на короткое время ощущал себя человеком, а не клавишей какого-то исполинского компьютера. Со Стариком ему приоткрывался глубинный смысл всей здешней суеты — и были мгновения, когда его переполняла пьянящая смесь гордости, уверенности и какой-то необъяснимо приятной силы. Правда, такие минуты утекали как вода в раковину, и снова наваливалась постоянная тяжесть.
     В последние полгода стало ещё хуже. Мгновения ясности давно уже его не посещали, да и в разговорах со Стариком он стал заметно сдержанее. Зато появилась бессоница, а вместе с ней — раздражительность.
     С каждым днём держаться становилось труднее. Пока что он ещё владел собою, хранил обычную свою бесстрастно-ироничную маску. Но тем острее он сознавал: обязательно случится срыв. Раньше ли, позже — но случится. Тем более, симптомы налицо. Даже взять сегодняшний день. Этот странный разговор, что затеял Андреич. Тоже ведь едва ему не нагрубил. А зачем? Андреич вполне по-дружески советовал... Или ещё. Совсем уж ни к селу, ни к городу было выставлять за дверь эту Наблюдательницу. Кажется, её здесь Еленой Прекрасной прозвали. Конечно, её игривые интонации вызывали тошноту, её намерения были предельно ясны. Разумеется, она так ему и не поверила. Во всяком случае, вид у нее был соответствующий. Но в том-то и беда, что на деликатное обхождение не осталось уже ни сил, ни желания. Конечно, ситуация выеденного яйца не стоит, можно было и пожалеть бабу-ягодку, но если что она в нём и вызывала, то разве что лёгкую брезгливость. Свежевымытая свинка, не более.
     Нет, надо всё же что-то делать со своим взбесившимся, вышедшим из-под контроля подсознанием. Дай себе волю, ослабь контроль — и придёшь к тому, от чего спас Старик тем давним ноябрьским вечером.
     Сергей даже не сразу его заметил. Сидя в потёртом кресле, он механически болтал в стакане чайной ложкой, время от времени поглядывая на экран телевизора. За окном надрывался хищный ноябрьский ветер, с маху лупил в оконное стекло мокрыми снежными хлопьями, в голове прокручивались привычные мысли.
     По телевизору крутили концерт, и вроде бы даже неплохой. Однако Сергей воспринимал голубоватое мерцание экрана как бы в полусне, хотя ещё не спал. Но мозги постепенно заволакивало туманом — сказывался недавно выпитый димедрол. Наверное, поэтому он не слишком удивился и появлению Старика. Впрочем, в Старике и не было ничего удивительного, если не считать оригинального способа наносить визиты. Во всём остальном он казался совсем обычным пожилым человеком. Высокий, загорелый и крепкий, с копной седых волос, раскинувшихся по плечам точно львиная грива, с окладистой, как у Деда Мороза бородой. Одет он был весьма прилично — темный дорогой костюм, очки в золотой оправе, и в этом обличье чем-то смахивал на Березнякова, завкафедрой прикладной математики, замучившего в своё время Сергея теорией сеточных алгоритмов. Правда, Березняков был пониже и потолще, да к тому же лет десять как обретался в иных мирах.
     Все эти мысли пронеслись у Сергея в голове за какую-то мельчайшую долю секунды — словно вспыхнула перегорающая лампочка. Но удивительное дело, он не чувствовал никакого страха.
     — Добрый вечер, Сергей Петрович, — произнёс меж тем Старик низким приятным голосом. — Не напугал вас?
     — Ну что вы, что вы, у меня нервы крепкие, — машинально ответил Сергей, всё ещё продолжая вертеть ложкой в стакане.
     "Ну вот, как и следовало ожидать — галлюцинации, — появилась первая трезвая мысль. — И зрительная, и слуховая, да ещё, наверное, окажется, что и осязательная."
     — Вы ко мне? — добавил он, стараясь говорить как можно медленнее, так легче было справляться с дрожью в голосе.
     — К вам, Сергей Петрович, к вам, — ласково подтвердил Старик. Подойдя поближе, он внимательно взглянул Сергею в глаза.
     — Между прочим, я не галлюцинация, так что не волнуйтесь понапрасну. Психика у вас в порядке, уж мне ли не знать. Хотя, что касается нервишек — не такие уж они у вас и крепкие. Пошаливают, между нами говоря, нервишки. Но это поправимо. Поверьте, мы никогда бы не обратились к человеку с болезненными отклонениями. Успокойтесь, вы укладываетесь в доверительный интервал.
     — Мы? — переспросил Сергей. — Кто это мы? Вы пришли сюда от лица кого-то?
     — Об этом, если позволите, чуть позже, — откликнулся Старик.
     — Ну ладно, — не спеша протянул Сергей, — раз уж настаиваете, что вы не галлюцинация, так может, объясните, каким образом вы здесь появились? Неужели и впрямь ходите сквозь стены?
     — И не только сквозь стены, — улыбнулся Старик. — Я много ещё чего умею, Сергей. Кстати, не возражаете, если без отчества?
     — Пожалуйста, — хмыкнул Сергей. — Как говорится, хоть горшком назови...
     — Просто я намного старше вас, — как бы и не слыша его, продолжал Старик, — а старость, помимо всего прочего, означает права, от которых очень хочется отказаться. Но как откажешься — традиция... Ладно, это я так, к слову.
     Сергей поспешно привстал с кресла.
     — Да вы садитесь, — предложил он. — Садитесь в кресло, или вон на диван. А то неудобно как-то получается: вы стоите, я сижу. У меня, простите, некоторый беспорядок...
     — Это меня нисколько не интересует, — ответил Старик, без излишней застенчивости усаживаясь в кресло. — Перейдём к делу, Сергей, — продолжал он, устроившись поудобнее. — Но чтобы разговор у нас вышел полезный, ещё раз хочу напомнить: всё, что сейчас происходит, не бред, не галлюцинация, не сон и не шизофрения. Впрочем, если хорошенько подумать, вы и сами это поймёте. Вы же не курите, практически не пьёте, в детстве припадками не отличались, да и вообще здоровье у вас железное. Хотя я бы на вашем месте не глотал так много таблеток. Ну, да всё равно теперь. Надеюсь, вы понимаете, что я не случайно появился у вас именно таким... э-э... нестандартным, что ли, образом. Просто не хотелось тратить время на доказательство своей нормальности. Иначе вы ни за что бы мне не поверили, приняли бы за афериста или за психа, что из лечебницы сбежал. Конечно, торопиться нам с вами некуда, в конце концов я бы вас убедил, да только не люблю я пустопорожних разговоров. Итак, вернёмся к нашим баранам. Только давайте без этих, знаете ли, мещанских тезисов: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда", или, к примеру, "Чушь, бред, фантастика!" Ну, сами знаете, как оно бывает. Хотя, конечно, чисто внешнее сходство с фантастикой вы, скорее всего, обнаружите. Не пугайтесь, ладно? В общем, мы договорились?
     — Ну разумеется, — хмыкнул Сергей, примостясь на краешке дивана. — Меня вообще напугать непросто.
     "Чем дальше, тем любопытственнее" — вертелась в голове фраза. Он уже и в самом деле ощущал себя этакой раскомплексованной Алисой в стране чудес, хотя временами всё же склонялся к мыслям о галлюцинации.
     — Тогда вот как мы с вами сделаем, — продолжал Старик. — Сперва я изложу несколько тезисов, а вы послушайте, да не перебивайте. Потом уж отвечу на любые вопросы. Устраивает вас такая культурная программа?
     — Да вы не тяните, — отозвался Сергей. — Давайте ближе к делу.
     — Ну, раз уж вы так настаиваете, — улыбнулся Старик. — Ладно, суть дела такова. Впрочем, для начала пару слов о себе, хотя, конечно, это весьма нескромно. Но чтобы сразу внести ясность. Вас, естественно, интересует, что я за такое явление природы? Успокойтесь, ничего страшного. Я не инопланетянин, не волшебник и уж, конечно, не какой-нибудь там экстрасенс. Кажется, теперь это у вас так называется? В общем, я самый обычный человек, такой же, как и вы. Правда, человек-то я обычный, а вот судьба у меня не совсем обычная. Ну а как следствие — не совсем обычные отношения со Вселенной. Зовут меня... Ну, предположим, Александр Иванович. Во всяком случае, сейчас. Как звали раньше — для вас несущественно.
     Это, значит, был у нас первый тезис. Ну, а теперь тезис второй. Во Вселенной существуют, как бы выразиться поточнее, силы особого происхождения и особых возможностей. В настоящий момент я являюсь, так сказать, полномочным их представителем. Вы, надеюсь, понимаете, что у нас нет ничего общего с какими-либо организациями, партиями, государственными структурами и прочей чепухой. Упомянутые силы существовали ещё в те времена, когда нашей милой планеты и в проекте не было. Кстати, мой вам маленький совет — не стройте гипотез. Хотя бы уже потому, что любая из них окажется ложной. Может, когда-нибудь, со временем, вы приблизитесь к некоторому относительному пониманию. А может, и нет. Между прочим, и мне не всё доступно. Хотя я работаю с ними очень давно. Гораздо дольше, чем вы могли бы предположить. Просто, знаете ли, человеческий разум имеет некоторые естественные границы, и ничего тут не поделаешь — так уж мы устроены.
     Но вот что вы можете и должны понять. Силы, о которых я говорю, не связаны никакими законами природы. Во всяком случае, известными вам законами. Масштабы у них космические, ни пространство, ни даже время для них не преграда. Понимаю, как трудно в это поверить. Но обманывать вас мне ни к чему. Тем более, с вами такой фокус всё равно бы не удался, вы из тех людей, что чувствуют ложь.
     И третий тезис. У этих сил имеется глобальная цель, вся их деятельность только на неё и направлена. Что же это за цель? — Старик привстал с кресла и внимательно посмотрел на Сергея. — А цель такая: помогать мирам, которые терпят бедствия. К сожалению, это случается довольно часто. Вселенных, как вы наверняка догадываетесь, бесконечно много, а разуму присущ инстинкт самоуничтожения. Возможно, тут действует какой-то универсальный философский принцип. Не знаю... И они не знают. Во всяком случае, делают то, что могут. Ну а говоря конкретнее — сейчас мы спасаем Землю. А с нею, Серёжа, дела плохи. Все варианты естественного развития мы просчитали, промоделировали и поняли — земная цивилизация обречена. Конечно, вы знаете — человечество уже сейчас может превратить свою планету в мёртвый безвоздушный шар. Да что говорить, об этом в каждой газете пишут. Технически-то дело несложное. Но вот чего вы не знаете, о чём в газетах не написано — это что ядерная война — далеко не самое худшее. Войны, кстати, скорее всего, и не будет, но впереди маячат беды пострашнее.
     Наша с вами цивилизация, конечно, погибнет, и погибнет ужасно, но и это ещё не самое главное. А самое главное — она потянет за собой в могилу и остальных. Знаете, как один прокажённый может заразить целый город, так и здесь. Сейчас-то вы варитесь в собственном соку, а вот лет через полтораста, когда начнёте к звёздам летать... Начнёте-начнёте, не сомневайтесь... Страшно и подумать, что вы туда потащите. Получится нечто вроде цепной реакции. Да, Сергей, как это ни печально, но оснований для исторического оптимизма у нас с вами нет. Наша цивилизация уже давно, тысячи лет назад сделала роковую ошибку, и самостоятельно её исправить не сможет. Поэтому, Серёжа, Силы Спасения и начали действовать. Причём не сегодня, а довольно давно. Что ж, опыт у них богатый, Земля для них не первый пациент. И кстати сказать, шансы на излечение весьма неплохие.
     Такие вот дела, Сергей, — сказал Старик, немного помолчав. — Потом, конечно, вы узнаете и подробности, но если вкратце, то так.
     Ну, а теперь — к делу. Почему я пришёл именно к вам, зачем рассказываю эти невесёлые истории? Ну что ж, наберитесь терпения.
     Думаю, вам понятно, что чисто внешним воздействием никакую цивилизацию не спасёшь. Внешнее воздействие должно сопрягаться с внутренним. Это как больной человек, он вылечится только если сам будет стараться. А без этого стремления, да будет вам известно, ни таблетки, ни уколы, ни тем более операции пользы не дают. Вот и здесь так же. Мы, люди, должны сами исправить путь планеты. Разумеется, с помощью известных сил. Тут, если хотите, тоже проявляется некий универсальный закон — самого себя за волосы не поднимешь. Но, конечно, минутного порыва мало. Я уже сказал — Силы Спасения действуют давно. А знаете, что в нашем деле самое сложное? Найти способных к сотрудничеству людей. Критерии отбора весьма жёсткие. Им ведь не нужны всякие там непризнанные гении, социальные экстремисты, политические и религиозные фанатики. С другой стороны, от прагматиков и холодных скептиков тоже мало пользы. Во-первых, они не поверят. А даже если и поверят, будут действовать ради собственных целей. Конечно, для не слишком сложной работы используют и таких. Существуют же и чисто технические вопросы. Эти люди даже деньги за свой труд получают, а потом им обновляют память. Что у нас делали, они не помнят, в остальном же остаются такими, как были. Но это так, мелочь.
     Для серьёзной работы нам необходимы совсем иные люди. Во-первых, люди с нестандартным мышлением — только такие поймут суть проблемы. Во-вторых, люди надёжные и сильные — иначе им не справиться со своими задачами. В третьих, нам нужны люди знающие, способные учиться и работать квалифицированно. А такие сочетания нечасто встречаются. Серёжа, вы ведь, наверное, уже поняли — мы наблюдали за вами. И довольно давно — ещё со студенческих ваших лет. И было принято положительное решение. Именно поэтому я и здесь. Мы предлагаем вам сотрудничество. Вы относитесь именно к тому редкому типу людей, что нам нужен. Тем более, у вас и специальность подходящая. Нам нужны люди, работающие на стыке фундаментальной математики и практической психологии. Это одно из наших главнейших направлений.
     Теперь дальше. К делу вы приступите не сразу, вначале надо будет пройти некоторое обучение, тренинг — мы на своём жаргоне называем это Обработкой. Кроме того, должен сказать честно — поначалу ваша работа может вам показаться слишком уж неожиданной и в чём-то даже отталкивающей. Но не разбив яиц, не сделаешь омлет. Придётся научиться видеть мир под иным углом.
     Конечно, всё это лишь в том случае, если вы согласитесь. Мы же никого никогда не заставляем. Решение должно быть свободным и сознательным. И честным. И поэтому взгляните на свою теперешнюю жизнь честно. Я сейчас буду неприятные вещи говорить, вы уж извините. Но вы тут погрязли в пошлости. Вы — участник гнусной мышиной возни. Я имею в виду все эти ваши институтские дела. Вы в плену у целой стаи комплексов и предрассудков, причём о большей их части вы даже и не догадываетесь. Вы боретесь с тараканами и глотаете таблетки. Вы боитесь начальства и соседей — и это вы, смелый и сильный человек! Вы забросили и вашу науку. Ведь были же идеи, были намётки работ — и где всё это? Вы тут никому не приносите пользы, а если честно взглянуть на некоторые моменты личной жизни — так скорее уж наоборот. По-моему, жить так стыдно и обидно. Не лучше ли отбросить подальше все эти козьи потягушки и заняться настоящим делом? У нас найдётся применение вашим многочисленным способностям. Конечно, я не гарантирую вам лёгкой жизни, и уж тем более не гарантирую психологического комфорта. Придётся поначалу несладко, но лучше уж гореть, чем гнить. Сейчас вы гниёте... Таким вот образом. В принципе, я сказал всё, что хотел. Теперь жду ваших слов.
     Сергей сидел, обхватив потными ладонями колено. Из телевизора доносилось пронзительное контральто заслуженной и народной певицы, негромко гудела лампа, в темное окно бились тяжелые снежные хлопья.
     — Вам, кстати, этот аппарат не мешает? — поинтересовался Старик, бросив недовольный взгляд на телевизор. — По-моему, вы уже давно его не смотрите. Может, выключим?
     — Давайте выключим, — не сразу отозвался Сергей. В голове у него бурлило и пенилось варево мыслей, страхов, надежд. Он чувствовал — Старик не врёт. Да и способность проходить сквозь стены впечатляла. Но, как и предполагал Старик, веяло от всего этого махровой фантастикой, и временами Сергею казалось, будто бы нечто подобное он или читал уже, или от кого-то слышал. И в то же время в Стариковских словах всё было правильно, всё логично. Не придерёшься. Да и говорил тот очень просто, по-человечески. Но поверить ему до конца Сергей всё-таки не мог.
     А Старик меж тем щёлкнул пальцами — и экран телевизора померк. Контральто заслуженной певицы оборвалось на середине ноты.
     — Вот и всё, — усмехнулся Старик, — теперь ничего не будет отвлекать. Ну, так я слушаю вас.
     — Трудно сказать что-то определённое, — не спеша произнёс Сергей, глядя на давно не мытый пол. — Эта информация... она как-то сразу оглушает. Да и действительно отдаёт литературой известного рода. Впрочем, в чём я не сомневаюсь — так это в вашей искренности. Хотя, если счесть вас сдвинувшимся паранормалом... это многое бы объяснило.
     — Многое — но далеко не всё, — усмехнулся Старик.
     — Да, конечно, — кивнул Сергей. — Насчёт моей нынешней ситуации — всё верно. Я и не думаю оправдываться. Действительно, гнию. Ну а что касается вашего предложения... Как вы это конкретно себе представляете? В чём будет заключаться моя работа? Надеюсь, мне не придётся играть в секретного агента, добывать информацию или там бегать с картами и пистолетами? Я такого, знаете ли, не люблю, да и не способен, скорее всего.
     Старик оживился.
     — Ну, вот ещё глупости! Ни о чём подобном и речи быть не может! Нам вообще никакие агенты не нужны — проблем с информацией у нас не бывает. Да ведь я же говорил вам — будете работать по специальности. Но не здесь, не в этой плоскости... Впрочем, не буду забивать вам голову. Скажу только — жить и работать придётся у нас на Базе. Хотя, конечно, слово "база" не отражает сути. Там всё другое — и время, и пространство. Лучше сказать — это особый слой бытия. Ладно, сами увидите. А насчёт всего остального — в общих чертах расскажу. Ну, во-первых, Обработка. Вы и не почувствуете, как она состоится — такие вещи у нас делают во сне. Нечто вроде гипнопедии, но на ином уровне. Системная перестройка сознания... Потом вас введут в курс дела. Пока могу лишь вам сказать — и психология понадобится, и математика, и многое другое, о чём вы пока и представления не имеете.
     Вам придётся многое переосмыслить, многому научиться. Кроме того, смешно сказать, предстоят и некоторые формальности. Ну, как у вас тут все эти заявления о приёме на работу, личные карточки. Не слишком беспокойтесь об этом, просто имейте в виду. У нас, знаете ли, и свои бюрократические загибы имеются — с людьми же работаем. Тем более, низший персонал вообще не в курсе дела, ни о каких Силах Спасения они и не догадываются. Думают, что это секретная какая-то лаборатория. И между прочим, не удивляйтесь — за свой труд будете зарплату получать, и весьма приличную. Это чтобы не смущать прочих. Кстати, когда вернётесь обратно, эти деньги вам могут очень пригодиться. Хотя и чувствую, что такие подробности вам неинтересны. Мне, кстати говоря, тоже.
     В общем, давайте договоримся так. Немедленного ответа я не требую. Это было бы и некорректно, и глупо. Думайте сами в спокойной обстановке. Если вы примете положительное решение, то завтрашним вечером до полуночи вам нужно быть за городом, в условленном месте. Там вас встретят. Вот, возьмите конверт, в нём точные инструкции. С собой ничего брать не надо. Ну а если вы откажетесь, — Старик помолчал, пожевал губами, потом тихо произнёс, — дело ваше. Больше мы вам надоедать не станем, наблюдение снимем, и мало-помалу вы забудете нашу сегодняшнюю встречу. Она будет казаться вам сном, галлюцинацией, а после и вовсе выветрится из головы. Останутся тараканы и немытые тарелки... Вот так-то, Сергей. Ладно, пойду я. Времени на раздумья у вас достаточно. Засим надеюсь на лучшее.
     С этими словами Старик поднялся, энергично пожал Сергею руку, подмигнул и растаял в воздухе. Всё случилось мгновенно — Сергей ещё чувствовал тепло Стариковской ладони, а самого его уже не было.
     — Да, дела... — вслух протянул Сергей и надорвал конверт.

4.

     Старику не спалось. Оно и понятно. Попробуй-ка уснуть, если в позвоночнике скопилась муторная, свинцовая боль, и не спешит вырваться наружу — нет, она даёт о себе знать лишь короткими острыми вспышками. Но не секрет, что скоро боль наберёт силу и жидким свинцом разольётся по нервам, суставам, костям. И это продлится до самого утра. Дело привычное.
     Конечно, унять боль ничего не стоит. Достаточно слабого волевого импульса — и она исчезнет навсегда. Можно и вообще поменять тело. Пара пустяков. Стоит лишь пожелать — и воплотишься молодым, здоровым. Но Старик знал, что не сделает подобной глупости. Слишком уж он старомоден. Слишком уж он привык к своей нынешней оболочке, чтобы вот так запросто её менять. И пускай болит, пускай жжёт и ломит. В конце концов, эти мучения — единственное, что у него осталось своего. А всё остальное... Ладно, он не жалеет. Ни о чём не жалеет. Свой путь он выбрал давно. И пускай порой приходят непрошенные мысли, грызут мозг неясные сомнения — но в целом он уверен в конечной победе. Да и может ли быть иначе? С помощью Тех, Кто Без Имени И Формы, он своего добьётся! Планета будет покоиться в Замыкании. Любой ценой! Впрочем, цена — понятие бесполезное, а значит, и отжившее. Побрякушка для дурачков из Натурального Мира.
     Старик сел на кровати, опёршись спиной о жёсткую, слежавшуюся подушку. Давно пора её заменить, только вот всё забывается. И вообще, это не его дело, а обслуги. Сами должны были заметить. Что же они, как говорится, мышей не ловят? Может, поменять персонал? Материала вроде бы достаточно. Тем более, порядок нужно поддерживать. Причём на всех уровнях, во всех слоях.
     В окно медленно сочился грязновато-жёлтый лунный свет. И вчера то же самое было, и позавчера, и тысячу лет назад. Надоело. Может, поменять луну? Хотя ладно, пускай висит. Конечно, осточертела, а с другой стороны — традиция.
     Надо бы таблетку глотнуть — одну из тех, что в стеклянной баночке на подоконнике. Слишком уж разнылись старые кости. Старомодность старомодностью, традиции традициями, но о себе тоже позаботиться не мешает. Эта теорема доступна всем, даже безмозглым Наблюдательницам. Уж они-то своего не упустят. Каждый месяц одиннадцатого числа они спешат занять очередь у окошка кассы, да ещё грызутся, кто за кем стоял. Смешно глядеть на бабью суету. Тем более что эти огромные (по их понятиям) деньги никогда им не понадобятся. В самом деле, разве он, Верховный Сумматор, столь наивен, чтобы по истечении договорного срока выпускать их в Натуральный Мир? С какой стати? Да ещё возиться с их куриными мозгами, проверять качество очистки, совмещать с оригиналом, возиться с темпоральной юстировкой... Нет, голубушки и голубчики, кобылицы вы мои и жеребчики! Мавр сделал своё дело — мавр может уйти. И должен уйти! Так что на Первый Этаж и никаких разговоров. Пускай там из них продукт выкачивают. Всё же хоть какая польза.
     Да разве только Наблюдательницы? Всем туда дорога, на Первый, всем! И Санитарам, и Техникам, и Воспитателям. В конце концов, каждый из них толкнёт железную дверь и окажется там... Конечно, некоторых хотелось бы оставить. Серёжку, например. Или Ваську. Ведь сколько сил, сколько энергии потрачено на их Обработку! Если бы такую прорву энергии выпустить в Натуральный Мир — вполне хватило бы на создание пары-тройки спиральных галактик... Да... И ведь результат, судя по всему, неплохой. Но закон есть закон, ничего не поделаешь. А закон — это желание Тех, Кто Без Имени И Формы. Им нужно нечто, и своё "нечто" они получат. Как Верховный Сумматор он им это обеспечит. Всё, что угодно, отдаст он им всего лишь за минуту Слияния. И хотя такие минуты бывают нечасто, но запоминаются намертво.
     Медленно, угрюмо и глухо начинает звучать в голове тёмная, не из этого мира музыка. В ней нет ничего привычного, в ней не разобрать ни одной знакомой ноты — но сознание постепенно меркнет, и вокруг остаётся пустыня, озаряемая темно-лиловым, почти чёрным пламенем. Музыка меж тем умолкает, но она теперь и не нужна — ведь приходит Понимание: лиловый огонь — это он сам и есть! Тогда он медленно, а потом всё быстрее и быстрее начинает расти, расширяться, заполняя собой пространство, время, вселенную. Он вбирает в себя всё — от какого-нибудь ничтожного жалкого электрона до огромных галактик, входит как хозяин во все души, во все сознания сразу, и они вливаются в него, становятся его покорными частичками, слагаемыми его бесконечной силы, его бесконечного знания и воли. И уже нет нигде — ни в одном слое, ни в одной плоскости — ничего, кроме языков его чёрно-лилового пламени. Ему остаётся совсем немного — ещё один крохотный шаг, ещё один рывок — и тогда... Тогда начнётся нечто невообразимое — то, к чему он, к чему все они стремились из бездн, из бесконечностей и нулей.
     Но именно этого последнего рывка и не случается. Всё разом гаснет, уже во тьме дробясь на мельчайшие осколки, сознание вспыхивает задушенной молнией — и отключается. Он приходит в себя только здесь — в постели или в кресле, бледный, дрожащий, с маленькими капельками пота на лбу. Но всё помнится ярко, отчётливо, и долго ещё кажется, будто внутри у него мечется лохматое лиловое пламя.
     Да, за такие видения можно отдать всё, что угодно. Пускай это всего лишь видения, да к тому же и не его, а Тех, Кто Без Имени И Формы. Но они дают ему возможность слиться — ровно настолько, сколько может вынести его слабое человеческое сознание. А почему дают? Потому что он им нужен. Он — их инструмент, и с помощью этого инструмента планета рано или поздно будет включена в Замыкание. Конечно, всё завершится не скоро. Не исключено, что и теперешняя попытка провалится, как тогда, с Первым Замком, и ещё раньше. Нет, не должно вроде бы. На сей раз всё учтено, всё рассчитано до мелочей. Ну а если сорвётся — что ж, попробуем снова, и опять, и опять...
     Так или иначе, с каждой попыткой все ближе до цели. Уже действуют в Натуральном Мире тысячи агентов, готовят почву для будущего десанта. Убирают с дороги тех, кто мешает. Или кто способен помешать в дальнейшем. Покупают тех, кто полезен. Деликатно направляют тех, кто и не догадывается о своей полезности. В общем, работа кипит.
     И если бы не Город, планета уже давно покоилась бы в Замыкании. Но этот проклятый Город! Враг, о котором ничего неизвестно, кроме того, что он есть и невыразимо опасен. Разумеется, Те, Кто Без Имени И Формы, знают о Городе, обо всех этих делах куда больше, чем он, простой Верховный Сумматор.
     Знают. Но не говорят. Очевидно, у них есть на то причины, а он — он всего лишь их слуга, их тень, послушный инструмент. Он не возражает. Всё правильно, с инструментами не принято советоваться. Их применяют. Но тогда дайте настоящее оружие, такое, чтобы не отказывало в последний момент. Он никогда не сможет забыть разрушение Первого Замка. Как сверкали белые молнии — словно тонкие мечи в невидимых руках, и дробились в невесомую пыль гранитные плиты стен, рвались точно бумага стальные цепи... Он сам остался цел только потому, что сразу же начал переход, не дожидаясь конца. Что его спасло? Чутьё? Инстинкт? Или Те, Кто Без Имени И Формы? Видно, он и впрямь неплохой инструмент, раз уж они так его берегут. В конце концов, не случайно же они давным-давно, так давно, что страшно и вспоминать, заметили наивного, самоуверенного юнца, пытавшегося вот так сразу, с налёту, овладеть великими тайнами... а самое смешное, верившего, что это у него получается...
     Всё же надо глотнуть таблеточку... Старик встал, нашаривая босыми ногами шлёпанцы, и поплёлся к столику с графином. Выпив лекарство, он вернулся в постель. Вот теперь всё стало на свои места. Боль скоро отступит, и он сможет, наконец, уснуть. Крепким здоровым сном, который в последнее время куда-то совсем пропал. Уснуть, отрешившись от вороха надоевших дел.
     А их уйма, дел и делишек. Мелких, скучных. Просмотреть, наметить, вызвать, вздрючить, проконтролировать... Но почему же до сих пор сон не идёт? Неспроста, ох, неспроста.
     Чутьё подсказывало Старику, что надвигается серьёзная работа. И ещё чутье подсказывало, что работа сия не обещает быть приятной. Каким-то особым слухом ловил он в душном воздухе Корпуса звон. Звон неясной тревоги. Как, кто, где — пока совершенно неясно. Но предварительные выводы можно сделать и сейчас. В Корпусе неспокойно. Что-то вызревает. Внешне-то всё, кажется, в норме. Откуда ждать удара? Город? Город — угроза постоянная, но в последнее время он не проявлял особой активности. Это же только низовому персоналу на собраниях страшные сказки рассказывают, чтобы их в должной форме держать. На самом деле такие сказки сочиняются в информационном отделе Санитарной Службы.
     А тогда что же? В Группах дела идут нормально, во всяком случае, если верить докладам воспитателей. А почему бы им не верить? Конечно, никогда не вредно и самому взглянуть. Стоп! А не в Ярцевской ли затее дело? Насчет Глобальной Проверки? Хотя вряд ли. Такие проверки делались и раньше. Да и как без них? Давно пора проводить ранжирование, самых перспективных переводить слоем выше. Всё правильно.
     Но Старика грызла мутная неудовлетворённость. Не отменить ли? Но как отменишь? Хотя бы для приличия нужно выдвинуть какую-нибудь причину. А в том-то и всё и дело, что такой причины нет. И тогда запрет выглядел бы старческим самодурством. Конечно, ему наплевать, что подумает Ярцев. Кто такой Ярцев? Мелкий человечишко. Воровал мясо из кастрюль на коммунальной кухне, писал безграмотные кляузы в домоуправление. Впрочем, не только туда. Зубы отродясь не чистил... Да, дрянь материал. Зато недалёкий и исполнительный. Зато аккуратный и без претензий. Именно поэтому Старик и посадил его в кресло Первого Координатора. Пускай заведует Санитарной Службой. В общем, неважно, что подумает Ярцев. Дело в другом — самому будет неловко. А Старик такого не любил.
     Так что пускай уж всё идёт по плану. Звон этот тревожный не столь уж и страшен — видно, просто старческая фантазия. Ожегшись на молоке, нечего дуть на воду.
     Лекарство понемногу растворялось в холодной крови — и через полчаса Старик, откинувшись на жёсткую подушку, спал сном праведника.

5.

     Оглядев себя — всё ли правильно, не топорщится ли воротничок, все ли пуговицы застёгнуты на форменной куртке — Костя постучал согнутым пальцем в белую дверь. Чуть пониже таблички "Воспитатель Второго Ранга Латунин С.П." Почему-то у него заныли зубы. Очень не хотелось туда идти. Сказать по правде, было страшновато. Кто знает, зачем Серпету понадобилась эта беседа? В Группе всё путём, с Васёнкиным покончено, так что же? Неужели узнал про курево? А ведь запах, наверное, до сих пор ещё держится. На расстоянии вроде бы незаметно — Костя долго чистил зубы, полоскал рот. Но если вблизи принюхаться... Нет, вряд ли Серпет станет его обнюхивать. На такое способны лишь Наблюдательницы. Так может, о них и пойдёт речь? О том, что ночью было? Но тоже сомнительно. Ведь Серпет назначил ему встречу вчера вечером, ещё до ночных событий. Но тогда что? Откуда ждать удара?
     Стоп, а почему непременно удара? Разве Серпет ему враг? Может, он наоборот, вызывает, чтобы помочь?
     — Да-да, войдите, — раздался из недр кабинета густой знакомый голос. И Костя вошёл.
     Серпет улыбался ему из-за своего огромного письменного стола. А стол был примечательный. Очевидно, он не убирался никогда. Всевозможные папки валялись вперемешку с бумагами и обкусанными карандашами, возвышались стопки книг — и как это они до сих пор не обрушились? Из пенала для ручек торчала кривая, тёмно-коричневая курительная трубка, рядом валялась отвёртка, и уж совсем не к месту были засохшие яблочные огрызки.
     Кажется, беспорядок царил в кабинете и раньше. Странное дело — Серпет вроде бы мужик аккуратный, и в Группах требует чистоты, а у себя такой кавардак развёл. Ничего здесь с прошлого раза не изменилось. Всё те же вечно запертые стальные шкафы (и что он там, интересно, хранит?), вся та же трескучая лампа на потолке. На стене в чёрной рамке — портрет какого-то пожилого мужчины. Косте всякий раз хотелось спросить — кто это? — но приходилось себя сдерживать. Всякие там старики на снимках его не касаются... Старик... Старик... Что-то такое вертится в памяти, какие-то обрывочки.
     — Ну, чего встал? Присаживайся. В ногах, как известно, правды нет, — и Серпет небрежным жестом указал Косте на кресло.
     Костя осторожно уселся. Кресло у Серпета было шикарное — огромное, обтянутое чёрной кожей, из которой мутно поблёскивали бронзовые шляпки специальных обойных гвоздей. Да, это тебе не жёсткие металлические стулья в Групповой. Про те стулья Серпет однажды с ухмылкой заметил, что сидеть на них — уже подвиг. А может, и не шутил он так, может, опять ложная память?
     — Тебе удобно? — поинтересовался Серпет. — Ну что ж, Константин, давай поговорим.
     — Давайте. А про что? — насторожился Костя.
     — А ты сам не догадываешься? — спросил Серпет, рассеянно крутя в пальцах сломанный карандаш.
     — Нет... А что случилось? — по спине у Кости побежал холодок. Неужели что-то стряслось в Группе, а он не знает? Но после отправки Васёнкина все остальные аж на цырлах ходят, лишний раз чихнуть боятся. Нет, не в этом, видно, дело.
     — Да ты успокойся, ничего не случилось. Я не в том смысле. Только всё же попробуй сам подумать, вспомнить, — и Серпет ущипнул себя за левый ус.
     — Я не знаю, — осторожно ответил Костя. — Может, про то, что было ночью?
     — А что было ночью? — удивился Серпет. Глядя на него, нельзя было понять, по правде он не знает или придуривается.
     — Вы же знаете, — нехотя произнёс Костя. — В Журнале же записано.
     — А, так ты об этом, — засмеялся Серпет. — Ну, это-то как раз чепуха. Светлана Андреевна женщина неопытная, нервная. Мало ли что ей по ночам чудится. Так что не бери в голову. На такие пустяки я не обращаю внимания, и уж тем более не стал бы приглашать на разговор.
     — Тогда про что же? Про дела в Группе? Так я же вчера вам докладывал, а сегодня сами знаете.
     — Причём тут Группа? — Серпет встал из-за стола, треугольной отмычкой открыл один из шкафов, долго копался в нём, и так ничего и не достав, с досадой захлопнул дверцу. Потом повернулся к Косте.
     — Нет, Костик, не в Группе дело. Разговор будет о тебе.
     — Я не совсем понимаю, чего обо мне говорить? — Костя вцепился побелевшими пальцами в подлокотники кресла. Вот оно! Сейчас начнётся!
     Серпет нечего не ответил — отвернулся к окну и долго молчал. Потом раздражённо произнёс:
     — Да вот и мне тоже не всё ясно. Слушай, а вообще как тебе здесь?
     — Я не понимаю, — удивился Костя. — Где это здесь?
     — Здесь — это здесь, одним словом, в Корпусе.
     — Нормально. А что?
     — Нормально, — усмехнулся Серпет. — Сказать "нормально" означает поддержать разговор и в то же время ничего не сказать. Да и что считать нормой? Знаешь ли, это сам по себе спорный вопрос. Нет, ты не волнуйся, — поспешно добавил он, глядя на побледневшего, вжавшегося в кресло Костю. — Я ничего такого не имел в виду. Претензий к тебе нет. Учишься ты хорошо, поведение отличное. С обязанностями Помощника в общем-то справляешься, скоро, видимо, будем переводить тебя в Постоянные. Ты не бойся, я ведь про другое спрашиваю. Костя, давай по-честному — тебе не надоело всё это?
     — Ничего не понимаю, — напрягся Костя. — Совсем не понимаю. Вы о чём?
     Как-то Серпет странно себя ведёт. К такому повороту Костя не был готов. И раньше никогда таких вопросов за Серпетом не замечалось. К чему же он клонит?
     — Это — значит это, — с некоторым раздражением ответил Серпет. — Ты же не маленький, чтобы тебе всё разжевать и в рот положить. Сам соображать должен. Вот, например, зачем ты здесь, в Корпусе?
     — Как зачем? — Костя довольно удачно изобразил удивление. На чём Серпет собирается его поймать? — Ну, это... Предназначение... Распределение... Одно Большое Общее Дело... Это же всем известно.
     — Это, дорогой мой, слова, — махнул рукой Серпет. — Тем более, слова, которые ты плохо понимаешь. Что, кстати, нормально. Другие понимают и того меньше. А вот скажи, что ты сам думаешь? Не стесняйся, нас тут с тобой никто не слышит, и что бы ты ни сказал, никак на твоей судьбе не отразится. Да и вообще этот разговор нужен в большей степени мне самому. Так что смелее.
     — Ну... — протянул Костя. — Предназначение... Это значит, нас готовят к какой-то очень нужной работе. Чтобы приносить пользу.
     — И кому же ты собираешься её приносить, позволь поинтересоваться?
     — Как кому? Всем. Людям то есть.
     — А каким это "всем людям"? — хмыкнул Серпет. — Давай разберёмся. Каких людей ты знаешь? Ну, ребята из твоей Группы. Помощники из других Групп. Ну, я ещё. Наблюдательницы — ты их всего-то и видел не больше десятка. Стажёр Валера. Учителя — ну, их тоже немного. Вот и всё. Именно этих людей ты и имел в виду?
     — Нет, вообще людей, — немного помедлив, ответил Костя.
     — Как это — вообще? Разве ты ещё кого-нибудь знаешь?
     — Нет, конечно. Откуда же?
     — Вот и я про то же. Выходит, ты просто знаешь, что есть и другие люди? Пускай ты никогда их не видел, ни от кого о них не слышал...
     — Получается, что так, — задумчиво проговорил Костя. — Знаю, что есть и другие.
     Почему-то напряжение чуть отпустило его, и это было странно — вопросы Серпет задавал донельзя опасные, и значит, нельзя расслабляться.
     — Но откуда ты знаешь? — не отставал Серпет. — Если, конечно, это не тайна.
     А в самом деле, откуда? Никто ему, Косте, не говорил.
     — Честное слово, Сергей Петрович, — сказал он, — я знаю, но не помню.
     — Не помнишь, а знаешь... Знаешь, а не помнишь... Интересно. Ладно, оставим пока эту тему. Тогда другой вопрос. Как ты считаешь, тебе ничего не мешает двигаться к этому самому Предназначению? Только подумай хорошенько, прежде чем ответить. Я же не про дисциплину и учёбу. Тут дело тонкое. И ничего не скрывай — пользы не будет.
     Костя замолчал. А потом вдруг, неожиданно для себя, решился. Точно с разбегу пробил головой тонкое стекло.
     — Сергей Петрович, я давно хотел сказать, — слова застревали у него в горле словно куски непрожёванной пищи. — В общем, мне кажется, у меня какая-то болезнь. Голова болит и сны какие-то странные снятся. Я думал — пройдёт, а оно не проходит. Вот я и решил вам всё рассказать.
     — Так-так, — протянул Серпет, откинувшись на спинку кресла. — Успокойся и давай всё по порядку. Во-первых, что именно за сны?
     — Ну, приходит ко мне какой-то Белый. Я его Белым называю, так уж само собой получилось. Приходит и начинает всякие морали читать. Что я был болен и только-только начинаю выздоравливать. А главное — он про такое рассказывает, чего не было, а он говорит — было.
     — Ну, а конкретнее?
     — Конкретнее? Ну, например, когда мне было семь лет, я накурился. И мама не пускала меня гулять с ребятами, думала, что я заболел, а тётя Аня мне новую клюшку подарила. И когда он говорит, кажется, что всё так и было. А проснёшься — и понимаешь, что это бред. Какая ещё мама? Что за клюшка? Но он зачем-то впихивает мне всё это в голову.
     — Так-так, понятненько, — Серпет подпёр щёку ладонью и надолго замолчал. Потом спросил очень спокойным, даже слишком спокойным голосом:
     — А ты не припомнишь, сколько раз этот "Белый" к тебе являлся?
     — Не помню. Часто. Раз пять — это точно, а может, и больше. Я же не считал.
     — В общем, так, — произнёс Серпет, откинувшись в кресле и пожевав губами. — Это и в самом деле болезнь. Она не особо опасная, но, как видишь, малость необычная. Значит, и лечение должно быть столь же необычным. Ты, кстати, не пробовал его прогонять?
     — Пробовал. Всё без толку, он не уходит. А один раз я даже ударил его, но кулак прошёл насквозь, точно он из дыма или из тумана. А он на самом деле не из дыма, он живой, как мы с вами, это же видно!
     — Гм... Из дыма, говоришь, из тумана? — задумчиво протянул Серпет. — Вот, что, Константин. Слушай меня внимательно. Во-первых, обо всех этих делах ни с кем, кроме меня, не говори. Ни Наблюдательницам, ни ребятам, никому. Ну, это, конечно, ты и сам понимаешь. Теперь второе. Когда он снова тебе приснится, сделай вот что. Не спорь с ним, не ругайся. Дождись, пока он тебе всё выскажет, а после, когда он исчезнет, проведи круг на том месте, где он стоял. Ну, пальцем или чем-нибудь там. А дальше, как проснёшься, сразу иди сюда, ко мне в кабинет. Только сразу, ни секунды не медли.
     — А вы что же? — удивился Костя, — ночью в кабинете будете?
     — Придётся. Так что сразу жми сюда.
     — А как же Наблюдательницы? Они же в коридоре сидят, у стола своего, они же меня остановят, а вы сами сказали — им ничего говорить нельзя.
     — Ах, да, — спохватился Серпет. — Ладно. Их я беру на себя. В общем, иди мимо них, как будто бы ты в коридоре один. Не думай о них. Если получится, они не увидят тебя. Ну а если остановят... Не обращай внимания на их вопли, иди как идешь.
     — А если за руку схватят?
     — Что ж, ты не маленький. Оттолкни. Сил хватит — вон какие бицепсы накачал. В общем, справишься.
     — Как?! Это же Наблюдательницы! — Костя едва сдержал крик. — Да меня же за это! Вы же сами знаете!
     — Ничего тебе за них не будет, — устало улыбнулся Серпет. — Моё слово.

6.

     Оставшись в кабинете один, Сергей долго стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Ничего путного в голову не приходило, мысли прыгали точно мартышки в джунглях, дразнились и корчили рожи. Ничего себе, а! Провёл, называется, плановую беседу. Проверил, значит, ментальные реакции! Тупой ведь метод, примитивный как булыжник, и на тебе! В кои-то веки сработал. Хотя и совсем не по методике.
     В общем-то, дело простое. Задаёшь объекту вопросы, на которые он ответить не может. Ибо память отшиблена Концентратом, а волевой потенциал блокирован. Задаёшь, значит, вопросы и наблюдаешь за реакцией. Насколько напуган, какова задержка в ответе, какой лексикой пользуется... и всё такое прочее. Полученные данные заводишь в компьютер, смотришь, как ложатся они на теоретическую кривую — и рассчитываешь коэффициент коррекции. Хотя всё можно было бы сделать куда проще и эффективнее. Глубокое ментоскопирование даёт на два порядка большую точность. Но Старик скуп, энергию жалеет, и ментоскопирование проводится лишь раз в год. Да и не слишком он, Старик, в ментоскопы верит. Предпочитает дедовские методы.
     Сергей, однако, эти беседы не любил. Хоть и понимал, что для дела нужно, но неприятно было ощущать себя не то следователем, не то инквизитором. Не Санитар же он всё-таки! Ну ладно, через несколько часов объект о беседе забывает, мозги его остаются чистыми как лист бумаги. Но в эти-то часы он мается, строит жуткие прогнозы собственной участи, недоумевает, в чём провинился...
     Да, конечно, Стрессовый Метод есть Стрессовый Метод, и никуда от него не денешься. Все кругом уверены, что так и должно быть. Хотя... Не случайно же вчера Андреич затеял тот странный разговор.
     Вообще-то с Василием Андреевичем, преподавателем Энергий, Сергей был знаком плохо. Дальше чисто деловых отношений контакты не заходили. А какие там деловые отношения? Справиться, какова успеваемость в Группах, согласовать месячные планы, выдать Андреичу копию очередного отчёта... Да и сам Андреич не больно-то стремился к общению. Среди Воспитателей его за глаза называли Отшельником. Что ж, прозвище довольно точное. Со всеми — от Сумматора до последней девчонки-Наблюдательницы — Андреич был сух и официален, обходился минимумом слов. В душу ни к кому не лез, но и свою держал на замке. И уж, разумеется, ни на какие пикнички с преподавателями не ездил, в свободное от занятий и прочих служебных дел время сидел в своей однокомнатной квартирке. Говорят, втихую закладывал за воротник. Хотя мало ли о чём болтают Наблюдательницы да Техники...
     И Сергей был изрядно удивлён, когда Андреич подошёл вчера к нему после дневной планёрки, помялся, потоптался, а после, видно, пересилив себя, сказал:
     — Сергей Петрович, не окажете ли честь старому отшельнику? Хотелось бы кое о чём переговорить... Мне, право, неудобно навязываться, но, однако же... Надеюсь, вы в настоящее время не слишком заняты?
     — Ну что вы, Василий Андреевич, — стараясь попасть ему в тон, ответил Сергей, — напротив, буду весьма признателен. Честно говоря, заинтригован предметом предстоящей беседы.
     — В таком случае, не сочтёте ли за труд посетить мою... гм... скромную раковину? Уверяю вас, что надолго не задержу.
     — За чем же стало дело, Василий Андреевич? До половины девятого я совершенно свободен. Потом у меня короткий обход Групп, который, впрочем, при желании может быть перенесён и на другой день.
     — Тогда целесообразно было бы встретиться прямо сейчас, — кивнул Василий Андреевич. — И обход не пришлось бы переносить. От них, от обходов, знаете ли, тоже иногда бывает польза.
     Квартирка Василия Андреевича оказалась и впрямь похожей на раковину моллюска. Тесная прихожая, маленькая — двоим и не развернуться — кухня, комната, снизу доверху заставленная книгами, несколько маленьких картин, повешенных зачем-то под самым потолком. Старая, казарменного типа, койка, аккуратно застеленная тёмно-зелёным шерстяным одеялом, письменный стол — тщательно убранный, с единственной запоминающейся деталью — бронзовым чернильным прибором, должно быть, позапрошлого века, массивная тумбочка, два неказистых табурета — вот, пожалуй, и вся обстановка.
     — Вот здесь и обитаю, — улыбнулся Андреич. — Как видите, истинная келья отшельника. Впрочем, вас, кажется, подобная аскеза не шокирует. Да вы присаживайтесь на кровать, она мягкая, а я уж на табурете, мне привычнее будет. Кстати, для оживления разговора, не желаете ли? — Андреич, не вставая с табурета, протянул руку, ловким движением распахнул дверцу тумбочки и извлёк оттуда малость початую бутылку, а также две небольшие рюмки.
     — Настоящий французский коньяк, не то пойло, с коим вы, по всей видимости, имели несчастье сталкиваться в Натуральном Мире. Настоятельно рекомендую.
     — Ну, я... — замялся Сергей. — В принципе я не такой уж знаток, да и особой склонности не испытываю. Это ни в коей мере не похвальба, просто так уж сложились мои обстоятельства. Но...
     — Но за встречу! — неожиданно весело перебил его Андреич. — Хотя бы одну рюмочку! Надеюсь, она не поколеблет ваши принципы?
     — Истинную правду глоголете, не поколеблет, — поддакнул Сергей. — Но лишь одна.
     Подобный стиль речи понемногу начинал его утомлять. Запасы светскости стремительно истощались. А когда они и вовсе иссякнут, что тогда? Да и вообще было немного не по себе. Зачем Андреичу весь этот разговор? Не ради же выпивки нарушил он своё отшельничество. Нет, явно у Андреича имелась какая-то хитрая цель.
     — Вы погодите, я сейчас лимончику, — хлопотливо проговорил меж тем Андреич и устремился на кухню. — Я мигом, — крикнул он оттуда.
     Впрочем, с лимончиком Андреич провозился минут пять. За это время Сергей, по давней своей привычке, встал и подошёл к полкам, бегло разглядывая книжные переплёты. Подбор у Василия Андреевича оказался и впрямь нетрадиционный. Зарубежная классика девятнадцатого века соседствовала со средневековыми руководствами по чёрной магии и алхимии, тут же имел место университетский курс теории поля — у Сергея ещё там, в Натуральном Мире, был такой же, но, честно говоря, оказался ему не по зубам. С тензорным исчислением ему почему-то ещё с институтских лет не везло. Зато роскошно изданный девятитомник "Истории забытых цивилизаций" привёл Сергея в восхищение. Такого ему вообще не приходилось видеть.
     — А вот и лимончик, — провозгласил Андреич, вплывая в комнату с блюдечком, на котором сочились прозрачной слезой похожие на маленькие луны дольки. — Книги рассматриваете? Это правильно. Тут многое достойно вашего взгляда. Кстати, всё, что заинтересует, смело берите на прочтение. Не бойтесь меня стеснить.
     — Кстати, — продолжал он, — усаживаясь на свой табурет, — прошу извинить меня за некоторую задержку на кухне. Дело в том, что я, учитывая предмет нашей предстоящей беседы, позволил себе принять некоторые меры... Знаете ли, у стен обычно бывают уши... Однако сейчас сии уши временно бездействуют... или, лучше сказать, слышат несуществующее, и мы можем говорить совершенно свободно. Кстати, просто для информации не могу не поделиться весьма интересным наблюдением. Активность "ушей" необъяснимым образом возрастает в Группах, во время вечерних обходов. Ваших, обходов, Сергей Петрович.
     — Это как же понимать? — совсем уж не по-светски поинтересовался Сергей.
     — Просто как эмпирический факт. Его можно принять к сведению, можно не принять. — Андреич не спеша наполнил рюмки, и, грустно улыбнувшись, добавил:
     — А вообще это, по-моему, звено всё одной и той же цепи. Той, на которой мы с вами сидим.
     — То есть?
     — То и есть. Между прочим, что меня умиляет в деятельности некоторых сопутствующих служб — это неумение хранить информацию. Как-то даже странно сталкиваться с некоторыми курьёзами. Сегодня утром, к примеру, некий известный нам обоим господин — да, тот самый, что за полвека так и не приучился чистить зубы — совершенно открыто беседовал в столовой с двумя своими подчинёнными. У меня сложилось убеждение, что упомянутый господин испытывает к нам, интеллигентам, вполне понятную неприязнь. Сию чисто биологическую идиосинкразию он, однако же, облекает в подозрения на предмет нелояльности. Короче говоря, я бы советовал вам некоторое время быть поосторожнее в Группах. Признаться, я уловил лишь отдельные фразы, но что-то там было такое... Упоминались некоторые ваши объекты, что-то там насчёт занятий Боевыми Методами. Вы бы ребятишек пока не выпускали, а? Что-то же затевается. Ладно, давайте всё же не отвлекаться от главного. Предлагаю опробовать благородную жидкость, — Андреич слегка привстал, осторожно сжимая двумя пальцами хрустальную рюмку.
     — И за что же поднимем бокалы? — ехидно осведомился Сергей. — Надеюсь, не за Осуществление Предназначения? Не за Первый Замок?
     Интересно, как среагирует Андреич на эту крамолу? Сергей понимал, что подставляется и, может быть, своими же руками копает себе волчью яму. Но случилось то, чего он меньше всего ожидал — им овладело какое-то бесшабашное озорство. Словно вернулась лихая студенческая молодость, когда жизнь бьёт ключом, а думать о последствиях попросту скучно. Холодная тень Корпуса куда-то сместилась, и вокруг ощутимо потеплело.
     Андреич на крамолу вообще не среагировал. Лишь слегка скривил узкие губы, и, немного подумав, предложил:
     — Что ж, выпьем друг за друга. Так оно будет вернее.
     Не спеша приложились к рюмочкам. Коньяк и впрямь оправдал возложенные на него надежды. Видно, Андреич и в самом деле знаток.
     — Да, напиток стоил дифирамбов, — серьёзно сказал Сергей.
     — Знаете, как на моём месте ответил бы кто-нибудь из ваших объектов? — усмехнувшись, вдруг поинтересовался Андреич.
     — Знаю. "Фирма веников не вяжет".
     — Вот именно. А помните как дальше? "Фирма делает гробы". Так что шутки шутками, а всё-таки прошу вас: будьте поосторожнее. Что-то, знаете ли, нехорошее повисло в здешнем воздухе. — Андреич с явным сожалением засунул в недра тумбочки бутылку.
     — Между прочим, не чистящий зубы господин опаснее, чем кажется, — добавил он, убирая туда же рюмки. — Да и не только сей цербер. Вы, если уж говорить откровенно, для многих являетесь бельмом на глазу. Может, завидуют, не знаю...
     Кстати, сегодня у меня был любопытный случай в девятнадцатой Группе. Тамошний Помощник, Константин, как-то вдруг спонтанно перешёл на иной уровень управления Силами. Перескочил несколько этапов, сам того не заметив. Это, конечно, похвально, но... Есть тут предмет для размышлений. Согласно Базовой Теории, такого быть не должно. Если, конечно, сюда не замешаны некие посторонние факторы. Да и другой ваш питомец меня, признаться, удивил. Я насчёт Васёнкина. Своеобразная, знаете, личность. Есть такое мнение, что скоро им заинтересуются Санитары. Не уверен, правда, что сие пойдёт им на пользу... Этот отрок отнюдь не столь прост, каким кажется, и, рискну предположить, несколько не вписывается в отведённую ему социальную роль. Впрочем, не рискну утверждать наверняка. Я всего лишь поделился некоторыми своими старческими наблюдениями.
     — А, собственно говоря, с какой целью? — вновь не удержался от прямого вопроса Сергей. — Не будете же вы уверять меня, что решили со скуки поболтать, благо нашёлся интересный собеседник. Упомянутый вами господин, случись ему узнать о нашем разговоре, составил бы иное мнение.
     — Ну, как вам сказать... Вы задаёте вопросы, на которые так сразу и не ответишь. Да и стоит ли углубляться? Во всяком случае, скажу лишь одно. Испытывая к вам определённую симпатию, я не мог не обратить внимание на отдельные жизненные мелочи. Вы их не замечаете, а у меня, чего уж там прибедняться, опыта побольше. Знали бы вы, с какого я тут года... А, ладно... Согласитесь, однако, что в моём положении вполне естественно... как бы лучше выразиться... Ну, допустим, расширить пространство ваших представлений. Как бы далее ни сложились обстоятельства, надеюсь, что наша беседа будет иметь положительный резонанс. Да, ещё маленькая просьба: если что, не судите меня излишне строго. Слаб, знаете ли, человек, да и цепочки бывают весьма крепкими.
     Он замолчал, точно к чему-то прислушиваясь. И, хотя лишь тиканье будильника нарушало тишину, лицо у Андреича заострилось и стало вдруг непривычно жёстким. Так прошло несколько томительно долгих секунд, пока, наконец, Андреич не зевнул, расслабляясь. Он поднялся с табурета и чуть торопливо сказал:
     — Ладно, не обращайте внимания на мою болтовню. Ведь, по сути дела, мы встретились с вами лишь затем, чтобы продегустировать почтенный напиток. Я, не будучи вполне уверен в подлинности марки, пригласил вас для консультации. Кто-то мне упоминал в давно забытом разговоре, что вы разбираетесь в подобных вещах.
     Ну, а засим не смею злоупотреблять вашим терпением, да и временем. Стенам, знаете ли, иногда свойственно просыпаться... Всего вам доброго, Сергей Петрович. Всегда рад буду видеть вас в своём скромном обиталище. Вы уж, друг мой, не гнушайтесь обществом старого отшельника.
     Сейчас, стоя у окна, Сергей так и не мог понять, что нужно было Василию Андреевичу. В самом ли деле тот проявлял участие? Или же это скрытая угроза? Не суйся, мол, парень, не в свои дела, иначе съедят. Но куда, собственно, он суётся? Об экспериментах с программами никто не в курсе, хотя и особого криминала в том нет. Сумматор ещё тогда говорил: работа, мол, будет творческая. Вот он и оправдывает возложенные ожидания. Самим же руководством и возложенные.
     Нет, всё же странная какая-то история. И неслучайная. Может, и в самом деле имеется связь между словами Андреича и недавними признаниями Костика?

7.

     И вновь, куда ни кинешь взгляд, тянулась плоская снежная равнина. Однако на сей раз местность сильно изменилась — и Костя понял, что изменилась она не случайно. Леса теперь не было — белый горизонт неуловимо сливался с таким же белым небом. Если поднять глаза, а после опустить — не заметишь никакой разницы. Словно стоишь в центре огромного, а может, и бесконечного шара, и не понять, где низ, где верх. Даже голова слегка кружилась. И ещё Костя знал: в этом белом мире нет времени, а значит, и жизнь не могла тут появиться. Её никогда не было и никогда не будет. Но, однако же, он стоял здесь — живой, настоящий.
     Странно, но холода он не замечал, хотя оказался в Белом Мире совсем раздетый, словно чья-то невидимая рука осторожно вытащила его из постели и перенесла сюда, спящего. Ноги по щиколотку вязли в рыхлом снегу, и снег этот слегка пружинил, точно пенопласт.
     Но Костя почему-то знал, что всё так и должно быть, всё тут настоящее — и снег, и небо, и неподвижный воздух. Может, не настоящий он сам? Может, он просто кому-нибудь снится? Например, тому, кто сделал Белый Мир. А что мир сделан, было и так ясно. Неясно другое — зачем?
     Белый, как всегда, появился незаметно — просто вышел из воздуха шагах в трёх от Кости. Молча постоял, поглядел вокруг, а потом уселся прямо на снег, по-турецки скрестив ноги. Костя ждал, когда же он примется за своё. И даже догадывался, о чём пойдёт речь. Васёнкин! И его, Костин, рапорт. Маленький тетрадный листочек в клеточку, несколько строк аккуратным почерком — и эта мелочь решила Санину судьбу! Стоит ли теперь удивляться появлению Белого?
     Однако на сей раз Белый повёл себя как-то странно. Вздохнув, он взял горсть снега и медленно сжал ладонь. Потом столь же медленно разжал. Снежные комочки плавно опустились вниз — и через пару секунд невозможно было понять, запускал ли он туда вообще руку.
     — Не липнет, — тихо, с какой-то отчаянной досадой произнёс Белый. — Всегда рассыпается. Даже снежка не слепить.
     — А зачем вам это? — удивился Костя. Странные какие-то сегодня у Белого желания. Хотя... Разве это странное желание — слепить снежок? То есть, для него, Кости, не странное. А для Белого?
     — Неужели не понимаешь? — с едва заметной досадой спросил его Белый. — Забыл, что ли, как сам играл в снежки?
     Конечно, он помнил это. Он даже был чемпионом, когда соревновались на меткость. А соревновались давно, ещё в пятом классе, в том первом зимнем походе. Состязание устроили специально. Бегать просто так, орать и кидаться им быстро надоело. Желудки прогибались от тяжести съеденного только что обеда. Налопались от пуза. Как всегда, у них вышло что-то среднее между супом и кашей. Да у них это так и называлось: супокаша. Дежурные вытряхнули в котёл несколько пакетиков сухих супов, бухнули туда же вермишель, а когда всё это сварилось, вскрыли пару банок тушёнки и аккуратно размешали специальной ложкой — на длинной, тщательно обструганной палке. Костя сам в своё время выстругал её слегка затупившимся перочинным ножом. Тем самым, с обшарпанной синей ручкой. Это было ещё в сентябре, когда Наталья Владимировна начала водить их в походы. И с тех пор всегда пользовались Костиной "палкой-мешалкой"— такая уж у них возникла традиция. В походах нельзя без традиций.
     Сперва походы были короткие — на один день. И Костя даже возмущался: чепуха, а не походы! Всё, буквально всё не совпадало с мамиными рассказами. И в книжках писалось по-другому. Где палатки? Где огромные, в сорок килограммов, рюкзаки? Сейчас и вспоминать смешно. Будто он, худющий исцарапанный пятиклашка, мог тогда нести настоящий груз! Сломался бы на первом же переходе.
     Зато потом были и ночёвки, и тяжести. Кое-кто, конечно, пробовал ныть. И не только девчонки, но и пацаны тоже. Даже лучший Костин друг Андрюха Зайцев однажды стащил со спины рюкзак, уселся на него и заявил, что всё, дальше он никуда не пойдёт, потому что устал, и вообще. Правда, Андрюха быстро опомнился, когда знакомый Натальи Владимировны, дядя Саша, взял у него рюкзак и спросил: "Без груза топать можешь? Тогда топай. А если очень уж притомился — скажи, я и тебя могу на плечи взять". Разумеется, ехать на дяди Сашиных плечах, да ещё на глазах у всех ребят (а тем более девчонок), Андрюхе не улыбалось. И он поплёлся вслед за всеми, а ещё через пару минут выпросил у дяди Саши свой рюкзачок обратно. А Наталья Владимировна нытикам отвечала так: они, дорогие друзья, видимо, ошиблись, спутав две совершенно разные вещи — поход и пикничок. Но теперь уже поздно пить боржом, дело сделано, и ей остаётся только выразить свои искренние соболезнования беднягам, которых, по всему видно, ждёт ужасная смерть от острого нойного воспаления... Обычно после таких соболезнований нытьё прекращалось.
     Кстати, именно Наталья Владимировна и предложила тогда устроить соревнование на меткость. Сказано — сделано. В снег воткнули несколько лыжных палок. Специально втыкали так, чтобы они едва держались. Умело брошенный снежок должен был такую палку сбить. Провели черту, за которую нельзя было переступать, построились в шеренгу — и начали.
     У Кости только два броска вышли неудачными. "В молоко", как выразился дядя Саша. Зато остальные восемь оказались что надо. Между прочим, некоторые, слишком много трепавшиеся про свой меткий глаз да про свою точную руку, вообще ни одной палки не сбили. Вот так-то!
     Стоп! Костя вздрогнул. Что оно, опять?! Опять лезет из него бред про несуществующую жизнь? Да ведь на самом деле не было ничего такого! Нет, немедленно выбросить всё из головы. И ещё. Нужно было что-то сделать, причём именно здесь, в этом месте. Кто-то ему велел. Но кто? Что? Зачем? Он не мог вспомнить.
     — Может, у тебя получится? — спросил вдруг Белый.
     — Что получится? — растерянно произнёс Костя, оглушённый своими мыслями.
     — Да я про снежок, — усмехнулся Белый. — У меня, видишь, ничего не выходит. А хотелось бы. Молодость вспомнить...
     — Ну-ка, дайте, — Костя сгрёб ладонью снежный ком. Снег и в самом деле рассыпался, но Костя знал, что не стоит спешить. Нужно сперва как следует согреть его в руках, чтобы он стал липким, чтобы размок. А потом уже можно и лепить.
     — Учитесь, пока я жив! — небрежно сказал он, показывая Белому снежок. Небрежный тон давался ему с трудом.
     — Ну что ж, неплохо, — одобрил Белый. — А теперь кидай.
     — Куда?
     — А куда хочешь. Для того снежки и лепят — чтобы кидать.
     — А в вас можно? — сам себе удивляясь, спросил вдруг Костя. Ему было и страшновато — он помнил тот непонятный случай, и в то же время ужасно интересно — что из этого выйдет?
     — Да ради Бога, — улыбнулся Белый. — Я-то ведь не рассыплюсь.
     ...И правда, Белый не рассыпался. Снежок пролетел сквозь его грудь точно через полоску тумана и воткнулся в белый ковёр далеко-далеко за ним.
     — Как же это получается? — Костя не мог сдержать накопившиеся вопросы. — Почему он так полетел, через вас?
     — Нормально он полетел. Всё правильно, — как-то нехотя ответил Белый. — А объяснить я тебе не могу — слишком сложно. Да я и сам не всё понимаю. Однако поиграли — и хватит, пора говорить о деле.
     — Ну, давайте поговорим, — насторожился Костя. Вот и началось. Что ж, это расплата за рапорт.
     — Ты помнишь, — сказал Белый, подымаясь со снега, — в прошлый раз я тебе говорил: ты начинаешь выздоравливать?
     — Ну, может, и помню, — сумрачно ответил Костя. — А дальше-то что?
     — А дальше то, Константин, — вздохнув, продолжал Белый, — что шанс твой не так уж и велик. Давай честно признаем факты. И не только в рапорте дело, хотя и это тоже повлияло. Но главное — внешние обстоятельства. А они, друг мой, в последнее время осложнились. Боюсь, плавного перехода уже не получится. Но шанс у тебя всё-таки остался. Как им воспользоваться — зависит только от тебя.
     — Может, объясните всё-таки, в чём дело? — сердито спросил Костя. — А то всё какими-то загадками говорите. Что ещё за "внешние обстоятельства"?
     — Обстоятельства разные, — пожал плечами Белый. — Места, времени и образа действия... А если серьёзно — пока объяснять не буду. В своё время, надеюсь, узнаешь.
     — В своё время, в своё время, — проворчал Костя. — Вот вы всегда так. А сейчас оно, время, что — не своё?
     — Нет, сейчас оно — чужое, — серьёзно ответил Белый. — Да и не время это — одна видимость. Ну ладно, не буду долго трепаться — силы кончаются. В общем, так. Слушай, пожалуйста, внимательно, и попытайся запомнить. Скоро тебе будет очень плохо. Просто ужасно. Тьма, холод, безнадёжность. Я не пугаю тебя — я просто знаю, что будет. Но выход есть. Когда вспомнишь об этом, сделай вот что. В уме считай до десяти, а после поверни руку вот так, — Белый резко выбросил вперед ладонь, как бы ввинчивая её в густой неподвижный воздух. — Запомнил движение? Впрочем, когда надо, оно само вспомнится. После этого иди вперёд, и главное — ничего не бойся, защита уже начнёт действовать. Хотя, должен предупредить, будет страшно.
     — Вы что же, напугать меня думаете? — усмехнулся Костя и сплюнул на снег. Однако внутренне поёжился. Почему-то он знал, что Белый не шутит, не играет роль, а говорит правду.
     — Да что ты! — вновь улыбнулся Белый, — тебя разве напугаешь! Ты у нас калач тёртый. А вообще-то, — улыбка сползла с его лица, — по-настоящему страшных вещей ты пока не видел. Хотя, там у вас всякой дряни достаточно.
     — Где это у нас? — не понял Костя. — Тут, что ли?
     — Нет, тут как раз всё спокойно, — ответил Белый. — Это нейтральная зона, сюда они вползти не могут. Я про Корпус.
     — Кто — они?
     — Ну, назовём их, к примеру, сгустками. Впрочем, возможно, ты и сам их увидишь. В своё время, естественно.
     — Опять загадки? — буркнул Костя. — Ни фига я не понял.
     — Ничего, — отозвался Белый, — после поймёшь. Главное, ты запомнил порядок действий. Очень скоро это тебе понадобится. И последнее. Когда будешь идти сквозь тьму... Может оказаться, что собственных сил тебе не хватит. Тогда позови меня. Попробуй сосредоточиться и вспомнить эту равнину. И позови меня. И я приду. Вот таким вот образом. Ну, всё, Костик, пока. Мне пора уходить.
     ...Горизонт вдруг вздыбился, равнина дрогнула, точно по ней пробежала невидимая волна — и растаяла, и откуда-то появился ветер, ударил в глаза, подхватил его точно соломинку и понёс — вдаль, навстречу лиловому свету.

8.

     Свет был подобен выстрелу. Косте почудилось, что ему чиркнули по глазам остро заточенным лезвием. Рывком отбросив одеяло, он сел на кровати.
     А свет заполнял всю палату. Непонятно откуда лившийся — плафоны не горели, но, однако же, он жгучими волнами пробегал по стенам, по потолку, отражался от надраенного пола — тёмно-лиловый, словно гноящаяся рана, и в то же время нестерпимо яркий.
     Костя таращил глаза, ничего не понимая. Это снится или на самом деле? Вскоре он сообразил, что всё происходит наяву. Сон остался там, на белой равнине, а здесь — знакомые стены, знакомый линолеум, и эти, стоящие в дверях.
     Их было трое. Наблюдательницы — Светандра и Елена Александровна, а рядом с ними... Нет, этого типа Костя видел впервые. Мужчина в белом халате и в белой, точно у хирурга, шапочке. Однако на левом рукаве у него имелась повязка с многолучевой серебристой звездой, такая же, как у Стажёров, только поменьше. Сам же мужчина оказался невысоким, щупленьким, и чем-то напоминал отбившегося от курицы цыплёнка. Но когда Костя увидел его глаза — вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Железные оказались у него глаза, а толстые стёкла очков лишь усиливали тяжесть взгляда.
     Костя понимал — нужно справиться со своим страхом, взять себя в руки. Он ведь не кто-нибудь — Помощник на Группе, значит, никто не должен видеть его растерянности. Что бы ни случилось — Помощник обязан быть бодрым и спокойным. Иначе он выдаст себя. Кому? В чём? Такие вопросы не приходили ему в голову. Он просто всеми нервами, всей кожей чуял опасность. Тёмные, свинцовые волны тревоги захлёстывали сознание. Тогда, пытаясь сбросить тяжесть, он стал глядеть по сторонам.
     Ребята все проснулись. Один за другим они вылезали из-под одеял, недоумённо вертели головами, встрёпанные, сонные, дико озирались, не понимая, что происходит.
     Но всё это длилось очень недолго — не больше секунды, как показалось Косте. А потом мужчина в белом халате сделал шаг вперёд и заговорил:
     — Всем немедленно встать и построиться в одну шеренгу! — голос у него оказался подстать взгляду, резкий и тяжёлый.
     Когда приказ отдаётся таким тоном — ему просто невозможно не подчиниться. Ребята, сообразив, что медлить опасно, тут же выскакивали из кроватей, стряхивая остатки сна, строились по росту. Чёткость и быстрота радовали глаз — сказались Костины старания.
     Сам Костя занял своё обычное место, в голове. Он заставлял себя держаться спокойно и уверенно, улыбался, но по коже бегали мурашки — не то от холода, не то от страха.
     — Группа, равняйсь! Смир-р-на! — скомандовал меж тем человек в халате. — Равнение на середину! Слушать и запоминать!
     Потом он выдержал мучительно долгую паузу и заговорил вновь:
     — Внимание, Группа! Сегодня произошло чрезвычайное происшествие! ЧП! Точнее сказать, преступление! И случилось оно в вашей Группе! — он опять помедлил, обводя взглядом опущенные ребячьи головы.
     — Один из членов вашей Группы совершил тягчайшее нарушение законов Корпуса. Все вы знаете, что вам разрешено и что запрещено. Вы знаете, что курение запрещено категорически!
     Костя вздрогнул. Ну всё, попался! До этого момента ещё можно было надеяться на чудо, на случайность. Но теперь надежда лопнула точно мыльный пузырь, и не осталось ничего, кроме свинцового страха.
     — Категорически запрещено! — повторил мужчина. — Вы также знаете, что категорически запрещено прикасаться к вещам любого сотрудника, будь то Воспитатель, Наблюдательница, Стажёр. Но ваш товарищ, зная обо всём этом, тем не менее нарушил запрет! Как стало нам известно, он украл сигареты у Стажёра. И курил! Но делал он это не в одиночку, нет. Замешаны и другие, много других. На ваше счастье, из прочих Групп.
     Человек в белом халате замолчал, набирая воздуху. Ребята удивлённо переглядывались. А Костю грызла хмурая, перемешанная с обидой тоска. Ну ладно, пускай он и в самом деле виноват — курил. Но сигареты ведь тырил Смирнов! Кто же на него наклепал? Какая сволочь подгадила? Неужели сам Лёха? Шкуру свою спасал? Но почему именно на него? Из вредности? За те слова? Что же теперь будет с ним? Со всеми ими?
     — Тем самым нарушены наши основополагающие принципы. Но запомните раз и навсегда: нераскрытых преступлений не бывает! Тот, кто это совершил, обнаружен. И этот бывший ваш одногруппник будет строжайше наказан. — Взгляд его остановился на Косте.
     — Выйди из строя! — приказал он. Костя сделал шаг вперёд. Сопротивляться железному голосу он был не в состоянии.
     — Да, — усмехнулся человек, — это Помощник на Группе. Бывший Помощник, разумеется. Ныне же он будет наказан. Сейчас его отведут в специальный карцер. А завтра его ждёт публичная порка. Вы все будете смотреть на это. Потом мы решим его дальнейшую судьбу. Может быть, он будет отправлен в Дисциплинарную Группу. А может быть, и на Первый Этаж. Ведь преступление его не простое, оно отягощённое. Он был Помощником на Группе, и удачно притворялся хорошим Помощником. Вашу Группу на совещаниях даже ставили в пример. Отдельные недальновидные работники даже предлагали перевести его из Временных в Постоянные. Ещё бы — вы занимали под его руководством места на соревнованиях. Но всего одним лишь поступком он зачеркнул своё прошлое. Он подорвал авторитет Помощника на Группе. Поэтому если он когда-нибудь и вернётся к вам — Помощником ему не быть. И Распределение его ждёт плачевное. Советую всем сделать для себя выводы. А сейчас — живо спать!
     Он помолчал, пожевал губами, потом повернулся к Наблюдательницам:
     — Можете выводить, — и кивнул на Костю. В дверях палаты Костя обернулся. Последнее, что он увидел — это как погас жуткий лиловый свет и всё затянуло ночной чернотой. Костя понимал, что больше сюда не вернётся.
     Он шёл между обеими Наблюдательницами по тусклым, плохо освещённым коридорам. Шёл как автомат, как заводная игрушка, механически перебирая ногами. Мысли в голове сплелись так тесно, что ни одна из них не могла выбраться на поверхность — и Костя чувствовал, как сознание его затягивает серым туманом. Но почему-то он запоминал всё, происходящее вокруг. Слышал негромкое гудение ветра за окном, поёживаясь от холода — одеться Наблюдательницы ему не разрешили, пришлось идти в чём есть. Он видел, как наглые мухи, словно брызги чернил, ползают по окрашенным бледной салатовой краской стенам, как вздрагивает свет ламп над стендами про гигиену и дисциплину, чуял, как сонно дышат в палатах пацаны.
     Но всё это было отделено от Кости слоем серого тумана. Так они и шли по длинным ночным коридорам — он и безмолвные Наблюдательницы по бокам. Спустя какое-то время сознание маленькими, осторожными шажками начало к нему возвращаться. Пелена тумана слегка рассеялась — и на Костю хлынул поток плотной, вязкой безнадёжности. Безнадёжность давила грудь, сжимала горло холодными липкими пальцами, вытягивала из глаз жгучие слёзы. Ему пришлось собрать всю оставшуюся волю, чтобы не дать этим слезам ходу. Шаг за шагом, уставившись в светло-зелёный линолеум пола, он чувствовал, как всё глубже погружается в трясину тоски.
     Случайно подняв голову, он увидел, что идут они уже по каким-то чужим, незнакомым коридорам. В этой части Корпуса ему бывать никогда не приходилось. Тут не было стендов, не было дверей и окон — только узкие, кривые коридоры, точно кишки огромного спящего зверя. Лишь плафоны на потолке казались привычными — пыльные, желтовато-бурые, засиженные отъевшимися, раздобревшими мухами.
     Сколько же ещё идти? Ему казалось, что шагают они уже несколько часов, петляют в одинаковых коридорах как будто наугад, однако Наблюдательницы двигались быстро и уверенно. Время от времени Косте приходила мысль, что путь их так никогда и не кончится. И это было бы хорошо.
     — Всё, пришли! — нарушила молчание Елена Александровна. Они остановились возле массивной, обитой стальными полосами двери. Елена Александровна вынула из кармана халата огромную связку ключей и принялась ими греметь, отыскивая нужный. Косте почему-то вдруг вспомнился недавно прочитанный роман Вальтера Скотта — нетёсаные глыбы замковых стен, долгий спуск по винтовой лестнице в подземелье, в темницу, лязганье цепей, шмыгающие с отвратительным писком крысы, тусклые чадящие факелы...
     Наконец Елена Александровна отыскала нужный ключ и принялась ковыряться им в замке. Дверь не поддавалась — то ли у Наблюдательницы не хватало сил, то ли проржавел сам замок. Видно, его открывали нечасто.
     В конце концов она справилась. Дверь протяжно вздохнула, всхлипнула и медленно отворилась вовнутрь. Пахнуло сыростью.
     — Иди туда, — негромко велела Елена Александровна и, помолчав, добавила:
     — Здесь будешь сидеть до утра. Не вздумай делать глупостей — за каждым твоим движением наблюдают.
     Костя неуверенно шагнул вперёд — и тут же дверь за его спиной захлопнулась. Щёлкнул замок — словно лязгающие зубы хищника, послышались удаляющиеся шаги Наблюдательниц — и Костя оказался один, в полной тьме.
     Вскоре он понял, что здесь мороз точно как на Северном полюсе. Холод лился отовсюду, со всех сторон — острый, пронизывающий, впивался в кожу тысячами ледяных иголок. Пошарив вокруг себя руками, Костя наткнулся на гладкую металлическую стенку. Вроде бы никаких щелей в ней не было, и воздух стоял тут тяжелый, спёртый, но всё же холод откуда-то брался. И никуда от него не спрятаться.
     Костя вновь ощупал руками стены и поразился, до чего же крошечная камера ему досталась. Куда ни протянешь руку — всюду наткнёшься на стену. Здесь даже нельзя было лечь на пол. Либо стой, либо садись, подтянув коленки к подбородку. Костя сел — так всё же удобнее.
     Но страшнее холода, страшнее тесноты были мысли. Все они насквозь пропитались серой тоской. Их было вроде бы и немного, мыслей, но одна тянула за собой другую, а та третью, и ещё, и ещё, и снова о том же.
     Больше никогда ему не быть Помощником. Значит, и о Стажёрстве речи нет. С этими мечтами можно распрощаться навсегда. А ведь ещё бы немного... Эх, если бы не идиотская затея с куревом! Ну чего ему стоило не пойти на тренировку? Лучше бы Рыжова лишний раз погонял, как советовал Серпет. А ведь, наверное, Серпет советовал не просто так. Он ведь что-то знал. Или догадывался.
     Но кто же всё-таки настучал? Хотя какая теперь разница? Тем более, что ребят он больше не увидит. Какое бы ни избрали им наказание — всё равно разошлют по разным местам.
     А ведь, наверное, все они сейчас сидят в таких вот ледяных мышеловках и с тоской ждут утра. А утром... Об этом не стоило и думать, но сколько Костя ни отгонял мысли, они всё равно вползали непрошеные, едким дымом заволакивали сознание, картины сменялись одна другой — и ничего с ними не поделать.
     Он знал, как это бывает. После завтрака всю Группу торжественно выведут в зал. Стулья заранее сдвинут к стене, чтобы не мешались. Ребят выстроят в шеренгу у другой стены. Они встанут по стойке смирно, не шевелясь, неподвижностью скрывая страх и распалённое любопытство. Все — и Рыжов, и Царьков, и Галкин, и конечно, Серега Ломакин. Завтра он, наконец, дождётся своего — на рукаве его куртки появится нашивка Временного Помощника. Именно его и выдвинут, больше некого. Не случайно он всё время чего-то ждал, таился. Может, он и будет завтра строить Группу — потный, суетливый от радости, гордый оказанным доверием, ошалевший от открывшихся перспектив.
     А на середину зала поставят ту самую узкую чёрную скамейку, принесут цинковое ведро с длинными тонкими прутьями. Серпет, а может, тот самый начальничек в белом халате, зачтёт приказ. Потом Наблюдательницы приведут его, Костю. Прозвучит команда — резкая, чёткая, отданная тем самым железным голосом. И ничего не поделаешь — не драться же с ними со всеми. Придётся, стянув трусы до колен, лечь животом на холодную скользкую скамейку. И каждым нервом чувствовать, каждой клеточкой кожи ждать, как в замершем воздухе просвистят розги, жадно врежутся в тело. Боль — ладно, фиг с ней, её, наверное, можно вытерпеть, но позор... После такого позора нельзя жить. А ведь ещё придётся сползать со скамьи, натягивать трусы на горящее тело. Кстати, всё это может случиться и не раз. Он ведь слышал рассказ об одном мальчишке, который что-то такое натворил серьёзное, и его целый месяц водили по всем Группам, и в каждой пороли. Публично. В назидание остальным. Сейчас Костя уже не помнил, кто и когда всё это рассказывал, но сама история впечаталась ему в голову крепко.
     А потом — Первый Этаж, или, в крайнем случае, Дисциплинарная Группа. И об этом уж точно нельзя думать — слишком страшно. Полный неизвестных, загадочных ужасов Первый Этаж, где, между прочим, мучается сейчас Васёнкин. Неужели придётся увидеть его, встретиться с ним глазами?
     Или Дисциплинарная Группа, о которой было известно чуть больше — кое-какие истории рассказывались свистящим шёпотом после отбоя. По сравнению с Дисциплинарной Группой завтрашняя порка — детское развлечение, цветочки.
     Но Костя знал, что не вынесет её. И не вынесет всего остального. Не вынесет и этого холода, одиночества и свинцовой безнадёжности. Всё, что бы ни случилось с ним завтра — всё к худшему. Надежды больше нет. Жизнь отступилась от него, а пустота, подобно хищному зверю, разинула жадную пасть — и готова прыгнуть.
     И ничего не изменить. Бесполезно каяться, просить, плакать. Костя совершенно точно знал, что никакие мольбы ему не помогут. Единственный человек, на которого в первые минуты вспыхнула у него надежда — это Серпет. Но, поразмыслив, Костя понял, что всё теперь изменилось. Теперь он для Серпета не Помощник на Группе, не будущий Стажёр, а всего-навсего скверный мальчишка, нарушивший основополагающие принципы. Такого мальчишку просто необходимо наказать. Чего ради Серпету за него заступаться? У него и без того хватает неприятностей. Не случайно же в залитой лиловым светом палате командовал не он, а тот начальничек с железными глазами. По всему видать, большой чин. Нет, и ежу понятно, не станет Серпет с ним связываться. Наоборот, сделает вид, что никаких особенных надежд на Костю и не возлагал, что не собирался делать его Постоянным, вспомнит ещё какие-нибудь мелкие грешки, вроде Светандриной записи в Журнале. Нет, на него рассчитывать нечего — и не остается ничего другого, как сидеть здесь, мёрзнуть и мучиться неизвестностью.
     А холод с каждой минутой усиливался, драл спину ледяными когтями, сжимал рёбра. Постепенно ослабли даже мысли о завтрашнем кошмаре — уже не до того стало. Он понимал, что вполне может и не дотянуть до утра. А что — запросто. Утром откроют Наблюдательницы дверь — и на них упадёт смёрзшийся труп.
     Да, такое было бы наилучшим исходом. Ни к чему теперь жить. Что ждёт его, кроме ржавой цепи ужасов? У него не осталось никакой надежды — даже самой крохотной её частички. Не такой он дурак, чтобы обманывать себя. Впереди — безнадёга. Так что замёрзнуть, уснуть и не проснуться — об этом можно было бы только мечтать.
     Вот именно что мечтать. Ничего такого не случится. Помереть ему не дадут. У них ведь, наверное, всё рассчитано. Холод — это чтобы помучить, а не убить. Иначе сорвётся "показательное мероприятие". Так что не стоит убаюкивать себя несбыточными надеждами — всё будет. И чёрная скамья, и ухмыляющийся Ломакин, и мутная, тяжёлая неизвестность. Вот что заполнит оставшуюся жизнь.
     Хотя, что было раньше? Тоже ведь неизвестность! Костя вздрогнул от этой мысли, на мгновение даже забыв про холод. Ну почему так всегда? Стоит лишь разрешить себе думать и вспоминать — и сразу выползают жуткие вопросы. Кто он вообще такой? Откуда взялся? Да и все они, остальные, из Корпуса — откуда они и куда? Что он вообще помнит о себе? Какое у него самое первое воспоминание? Как четыре года назад оказался новичком в Группе? Как был он самым маленьким, самым хилым, как гонял его тогдашний Помощник Андрюха Кошельков?
     Он заставлял до блеска мыть унитаз зубной щёткой, а потом ею же чистить зубы, и когда это случилось впервые, Костю вырвало, и Кошельков, усмехаясь, велел снять ему майку и майкой вытирать блевотину.
     А ночью, в тускло-оловянном лунном свете палата казалась ненастоящей, приснившейся, но он знал, что всё вокруг — не сон, а самая настоящая правда. И беззвучно плакал в подушку, чтобы не услыхал страшный Кошельков.
     И ещё вспомнилось, как не мог он в первые дни избавиться от странного ощущения. Будто рядом затаился кто-то — невидимый и неосязаемый. И этот кто-то (а может быть, эти, если их много) наблюдает за ним и подстраивает одну пакость за другой... То Кошельков придерётся к чему-нибудь, к складкам покрывала на постели хотя бы, велит снять штаны и всласть начнёт лупить "морковкой". То Сашка Иванов сам намусорит в тумбочке, а Наблюдательнице свалит на Костю. И Группу за это на неделю лишат прогулок, и Кошельков, услышав о такой подначке, скверно улыбаясь, скаля свои гнилые зубы, скажет: "Ну что, допрыгался, Глиста. Придётся заняться твоим воспитанием всерьёз..." И займётся. А Невидимые то затаятся на пару дней, то опять придумают какую-нибудь штуку.
     Потом, конечно, ощущать Невидимых он перестал. Жизнь понемногу наладилась. Да только не навсегда.
     Впрочем, дело в другом. Самое страшное — он не знает, что с ним было раньше, до мрачных дней Начала. А ведь тогда ему было уже одиннадцать лет. Что же, все прошлые годы стерлись? Или в голове ему какую-то стенку поставили, и стенка эта как резиновая — ударишь по ней, а она мягко отбросит назад.
     Но ведь что-то есть там, за стенкой! Что же было до того? Всегда ли он был тут, с самого рождения? Что-то же с ним происходило, а он ничего не помнит — пустота в голове.
     А почему, собственно, он решил, что появился на свет здесь, в Корпусе? Доказательств-то никаких. Но где же тогда? Ведь кроме Корпуса ничего нет! Или всё-таки есть?
     Не оттуда ли выползают воспоминания о "прошлой жизни"? Но нет, их нельзя принимать всерьёз. Это же болезнь. Да и слишком уж странный мир из них выглядывает, непохожий ни на что привычное. Правда, Белый говорил как раз наоборот: всё, что кажется Косте бредом, есть на самом деле. Но ведь и сам Белый — только дурной сон, порождение Костиного больного сознания.
     И опять появилась мысль, давно уже мучившая Костю. Ведь Белый и его слова непохожи ни на что известное. Но можно ли выдумать то, о чём не знаешь, чего никогда не видел, о чём никогда не думал? Так сон ли это?
     Впрочем, кажется, это можно проверить. Вроде бы имеется способ. Что совсем недавно говорил Белый? Надо быстрее вспомнить, пока холод совсем не затемнил мозги. Значит, так. Было снежное поле. И он не чувствовал холода, и сам себе удивлялся — возможно ли такое? Стоять безо всего, по щиколотку в снегу — и не мёрзнуть? Так не бывает. Тем более, что снег-то самый настоящий, он ещё хрустел в ладонях, а Белому всё никак не удавалось слепить снежок, хотя тот и старался изо всех сил.
     И вот этот рассыпающийся снежок и вытянул из глубоких ям памяти именно то, что нужно. Прощаясь, Белый сказал, что скоро будет плохо. Очень плохо. Можно сказать, смертельно. И тогда он придёт на помощь. Только сначала нужно кое-что сделать. А что? Да, теперь он вспомнил всё! Надо мысленно досчитать до десяти и сделать движение рукой.
     Костя вдруг очень ясно увидел, как разгибается с хрустом рука в локте, как ввинчивается по спирали вперёд.
     Может, и в самом деле попробовать? Хуже всё равно не будет. А вдруг что-нибудь и впрямь получится? И неважно, что именно. Что угодно, лишь бы не чёрная безнадёга, лишь бы не завтрашние кошмары. Не может быть, чтобы Белый пошутил. Сейчас Костя уже почти верил, что Белый — не сон и не бред, что за ним стоит хоть и неизвестная, но мощная сила.
     Костя резко встал, с трудом удержав равновесие. Ноги затекли, ломило спину. Надо спешить, пока мороз не скрутил его окончательно. Он начал отсчёт.
     — Раз! — он говорил про себя, но слово ударило его изнутри, точно звук большого медного колокола.
     — Два! — и колокол послышался столь явственно, что Костя вздрогнул. Но не от страха, нет, чего ему было бояться теперь? Наоборот — от какого-то незнакомого, радостного и вместе с тем тревожного чувства. В медном звоне ему почудился запах горелой травы, и почему-то перекрученные рельсы, лязг сотен мечей, пронзительный свист стрел в белесом от полуденного жара небе, и чьи-то глаза, нет, не глаза, а лицо, всего в каком-то метре от него, и вдруг он понял, кто это, вспомнил всё и радостно засмеялся... Потом картины исчезли, но колокол продолжал гудеть в такт Костиному счёту.
     — Десять! — произнёс он уже вслух и изо всех сил проткнул ладонью густой чёрный воздух.

Часть третья.
ПРОРЫВ

1.

     Сергей уронил голову на сцепленные руки. Ничего не хотелось видеть. Было скверно. Так скверно, как никогда раньше. Какая-то жгучая дрянь влилась в глаза, крутым кипятком растеклась по жилам, острыми клещами сдавила виски. Пронзительно-жёлтый свет настольной лампы давил, отзывался в мозгу тупой, пульсирующей болью, а комната — она то разрасталась до необъятных размеров, то стягивалась в колючую, словно игла циркуля, точку. Слепые тени предметов прыгали за спиной злыми обезьянами, кривились, выплясывали свой жестокий танец.
     Он понимал, что больше так нельзя. Нельзя вот так горбиться за столом, сжимать кулаки, глухо, по-волчьи выть на лампочку. Стыдно это. Надо что-то делать. Надо. Обязательно. Иначе конец всему.
     Он с хрустом выпрямился, напряг мышцы. Задвинул подальше чёрную кожаную папку с косыми серебристыми буквами: "Объект РС-15". Не было сил на неё смотреть. Но сколько ни отводи глаза — ничего уже не исправить.
     Каким же он был идиотом, думая, что с тем делом бесповоротно покончено! Ещё бы — шестнадцать лет пробежало, время, согласно банальной пословице, лечит. Ну как же, лечит оно, держи карман! Сбежал сюда, идиот и трус... А жизнь в который раз напоминает: от себя не сбежишь. Вот и расхлёбывай теперь эту гнусную кашу.
     Странно подумать — ещё полчаса назад всё было нормально. Напевая какой-то прилипчивый мотивчик, открыл он шкаф с личными делами. Пожалуй, впервые в жизни. Никогда раньше не лез — дело принципа. Избыточная информация — она ведь только искажает восприятие, и ничего больше. За все пять лет здешней работы он так и не поинтересовался предысторий объектов. Зачем она, если имеются программы, ежеминутно выдающие графики и цифровые отчёты? Зачем вся эта лирика? С него достаточно того, что отбираются объекты профессионально. Согласно разработанной методике. Вся соль как раз в том и была, что личная история заменяется программой, наложенной на базовые параметры психики, и всякие лишние корреляции только бы помешали.
     И вот сейчас он наконец удосужился заглянуть в пыльные бумажки. Что заставило его изменить принципам? Он сам не знал. Но сперва непонятные, глухие намёки Андреича, после столь странная беседа с Костиком... Вот и решил на всякий случай проглядеть его медицинскую карту. Может, и впрямь имеется предрасположенность к шизофрении, а программа всё же дала сбой и не сигнализировала о процессе? Уж он-то не обольщается насчёт надёжности программ. В общем, захотелось альтернативной информации. И вот она, информация. Как дубиной по башке.
     Собравшись с силами, он снова открыл зловещую папку. Да, всё точно, сомневаться не приходится. Совпадения и ошибки исключены. Тот самый адрес. Та самая фотография. Те самые биографические данные. А вот и копия метрики. В графе "отец" — аккуратно вписанный Иван Петрович Сидоров. Надо же было ей кого-то сочинить. Значит, Сидоров, старательный такой Сидоров, каллиграфически точный. И лишь хвостик буквы "в" чуть сбился. Неровная такая чёрточка — точно царапина от перочинного ножа, который он выменял в детстве у Юрика Трофимова на коробку пистонов. Мать... Елена Григорьевна Черницина. Или просто Ленка-Черника. Невысокая, темноволосая, с коричневой родинкой над левой бровью.
     Она была до безумия застенчива. Она просто физически не могла обеспокоить кого-нибудь своими проблемами. В том июльском походе, с которого всё и завязалось, Ленка не стала признаваться, что до крови натёрла ногу. Кончилось это, понятное дело, воспалением, а она — она молчала до последнего. Выяснилось всё уже в городе, когда прямо с вокзала её увезли в районную больницу. Там она валялась две недели, и её всей компанией навещали. Кажется, два раза. Или три. С шутками, апельсинами, неестественной весёлостью отзываясь на мрачную, давящую атмосферу казённого дома.
     А потом он встретил её на улице, идя из института. Думал о всякой ерунде, в голове гулял ветер — и вдруг увидел её, как она рассеянно шагает по другой стороне.
     А вот не перейди он тогда улицу? Может, ничего бы и не случилось? Но что выросло — то выросло. И что самое пакостное — невозможно оправдаться огненной страстью, могучим порывом плоти и прочей лирической физиологией. Или физиологической лирикой. Нет, ничего такого с ним не было. Ленка, конечно, девчонка симпатичная, ласковая — но и только. Разумеется, она неглупа, начитана, можно сказать, своего круга — и это всё. Всё!
     Тем более, уже тогда у него что-то наклёвывалось с Верочкой. Что-то ещё весьма зыбкое, бесформенное, словно вечерний туман — однако в тумане уже маячили некие контуры... И всё-таки дёрнул его чёрт...
     Потом, когда всё уже кончилось, он понял, до чего же это была глупая идея — проверять на Ленке свои мужские способности. Нечто вроде генеральной репетиции перед Верочкой. Хотя в ту минуту он не знал, что делает — просто перешёл улицу.
     Впрочем, не так уж часто они и встречались — и всегда у неё. Пригласить Ленку к себе было невозможно — пришлось бы выдержать удивлённый взгляд отца. Тот часто видел у него Верочку и тоже, наверное, на что-то надеялся.
     А Ленкина квартирка подошла как нельзя лучше. Пускай и однокомнатная, но никто не помешает — бабушка у неё всерьёз и надолго слегла в больницу, а больше у Ленки никого не было. И что ещё оказалось кстати — квартирка находилась на другом конце города, так что вероятность наткнуться на общих знакомых практически равнялась нулю. А сама Ленка не из болтливых.
     Сергей так и не смог понять, да и сейчас недоумевал — что нужно было от него Ленке? Удовольствие? Нет, вряд ли это главное, Ленка не из таких. Да и вообще смотрела на жизнь слишком уж серьёзно. Верила ли она ему? Сейчас казалось, что верила. Конечно, верила через силу — никаких торжественных обещаний он не давал, да и сама она не любила ставить точки над i. Впрочем, в те дни он особо и не задумывался — просто жил. В конце концов, — успокаивал он себя, — Ленка взрослый человек. Если она не возражает и не требует определённости — значит, именно этого ей и надо. Стало быть, всё путём.
     А мужские функции у него оказались на высоте. У них не было ни одной из тех проблем, что описывались в ходящих по рукам затрёпанных, тщательно обернутых в плотную бумагу, ксерокопиях. Всё вышло просто и легко — как помыть руки или срезать отросшие ногти. Но что удивило — не случилось ожидаемого экстаза. Того, о котором он столько читал. Не летал он ни в какие бездны, не возносился в небеса. Приятно, само собой, но совсем не то. Ну ладно, главное — успокоился на свой счёт. Первая серьёзная проверка — в двадцать лет. Так уж у него, карася-идеалиста, оказалось, хотя ребята и намекали с улыбкой — пора, дескать, вырасти и подойти к вещам трезво. Кто ищет, тот находит, и, разумеется, про лежачий камень. Он даже и пытался пару раз, но до дела так и не доходило, никак не удавалось преодолеть смущение.
     И до встречи с Ленкой его временами грызло беспокойство. Какой-то маленький ехидный червячок изводил душу сомнениями. А вдруг вообще не получится? Есть же какой-то процент людей, у кого не получается. Вдруг и он из таких?
     Но теперь червячок был изъят из души и торжественно раздавлен. Сергей успокоился. И как только успокоился — понял, что с Ленкой пора завязывать. Иначе всё это перерастёт во что-то совсем уж непредсказуемое. Да и с Верочкой надо было форсировать события.
     И тут как по заказу навалилась учеба, начались мучения с курсовиком, зарядили тусклые осенние дожди... Ленка звонила ему несколько раз, но почему-то не заставала дома. А когда ей всё-таки удавалось его поймать — он сухо информировал её о том, что опаздывает на спецсеминар. Или в библиотеку. Или нужно прямо сейчас ехать в гости к каким-то дальним, но обидчивым родственникам. Поэтому не сейчас. Потом как-нибудь. Скоро.
     Ленка поняла всё правильно и звонить перестала. Последний раз она прорезалась в телефоне под Новый Год. Он тогда спал — ввалился домой после зачёта, усталый и злой, не раздеваясь, плюхнулся на кровать и мгновенно отрубился.
     Пронзительные звонки вытянули его из плотного, какого-то густого и тяжёлого сна, где отвратительные, покрытые чешуёй твари копошились в помойке, что располагалась во дворе. Слизь на зелёных чешуйках мутно поблёскивала в последних лучах дымного солнца, сволочи по-тараканьи проворно бегали, выискивая среди отбросов куски получше и вопили дурными голосами. Казалось, они звали его к себе, в мусорные кучи.
     Он сел на кровати и потряс головой, приходя в себя. За окном уже повисли грязные сумерки.
     — Да? Вас слушают! — хмуро выдавил он в трубку.
     — Привет, Серёжа, — услышав Ленкин голос, он мысленно чертыхнулся. Чего ей ещё надо? Неужели так и не просекла, что всё у них завязано?
     — А, это ты... Ну, привет, — тем не менее, вежливо проговорил он. — Как жизнь, как учёба?
     — Да как тебе сказать? На четвёртом месяце.
     — Чего-чего? — не понял он сперва. Потом всё же сообразил, о чём речь. И что надо произнести какие-нибудь слова.
     — А, вот оно что, — откликнулся Сергей, сам удивляясь своему спокойному тону. — И чего же ты хочешь?
     — Я уже ничего не хочу, Серёжа, — помолчав, медленно произнесла Ленка. — Просто информирую. Наверное, ты тоже должен быть в курсе.
     Он похолодел. Только сейчас до него дошло. Вон оно! Побочный эффект проверочки! Догадывался же, нутром чуял, что у них с Ленкой обязательно кончится какой-нибудь пакостью. А про изделие номер два он в последний момент как-то забыл. Но сейчас некогда распускать нюни. Надо взять себя в руки!
     — А... Ну, спасибо за информацию. Нужна какая-нибудь помощь?
     — Нет, я сама справлюсь. — Она опять помолчала. — Да, представь себе, помогать не нужно. А ты... Ты и вправду ничего не хочешь мне сказать?
     Он с треском бросил трубку на рычаг. Сдерживаться уже не было сил.
     А за окном свистела, веселилась хищная метель, наотмашь лупила по заиндевелым окнам, смеялась над ним во всю свою разбойничью мощь. И с кухни тянуло подгоревшей картошкой. Запах стоял ещё с утра — отец в который раз не уследил.
     ...Да, ничего себе подарочек! Что же теперь делать? Вернувшись в свою комнату, он бросился на мятую постель и несколько минут лежал, разглядывая невысокий потрескавшийся потолок. В голове царила пустота — упругая, радужная, точно мыльный пузырь. Потом этот пузырь, как и положено, лопнул, и первая мысль была совсем уж не к месту: "Летом надо ремонт делать!" Мелькнув, она исчезла, а на смену ей выплыла старая прибаутка: "Нам чего, нам не рожать, сунул, вынул, да бежать". Засело в мозгах ещё со времён розового детства, с пионерлагерей... Неужели будет рожать? Одна, без помощи, с неоперабельной бабкой? Может, у неё всё-таки хватит ума поступить трезво? Надо бы ей дать денег. Подзанять у ребят. Не у отца же просить — тот слишком глубоко видит. Дать, конечно, даст, но какие у него будут при этом глаза! Сколько же это может стоить? У кого бы узнать?
     Впрочем, хватит себе мозги полоскать. Ленка денег не возьмёт. Ни у кого не возьмёт, а у него тем более. Так что бегать с высунутым языком и занимать не придётся (додумавшись до этой мысли, он почувствовал какое-то стыдливое облегчение). А у неё самой денег не хватает даже на колбасу. Что же теперь с ней будет? Да и с ним?
     Страх ещё не оплёл его своей густой паутиной, но Сергей знал, что скоро это случится. Так и палец, если порежешься, не сразу начинает болеть, а чуть погодя. Так и гнилой зуб, если выпьешь горячего чая, немного подождёт, притворяясь здоровым, а после заноет в самый неподходящий момент.
     Но сейчас боль нахлынула сразу — безо всяких там отсрочек. Впрочем, Сергей и не хотел облегчения. Зачем? Боль закономерна, заслужена, и не стоит её гнать. Рано или поздно что-то такое должно было случиться. Здесь ли, в Замыкании, или в Натуральном Мире, годом раньше, годом позже — какая разница? От себя никуда не денешься.
     И значит, скрутив боль, надо во всём разобраться. Во всём, что случилось. Пора быть честным до конца, и все вещи назвать своими именами. Только тогда станет ясно, как жить дальше. И стоит ли жить вообще.
     Итак, у него, оказывается, есть сын. И это никто иной, как Костик. Объект РС-15. А придурок-папаша только сейчас, спустя пятнадцать лет, узнал об этом. А до этого он, папаша, работал над "объектом", уродовал его психику. Как, впрочем, и остальных. Уж правду так правду. Сколько ребятишек прошло через его руки за пять лет! И всех он готовил к Предназначению. Выращивал будущих Десантников. Десант на Землю. Кажется, там, в нормальной жизни, он читал какую-то фантастику с похожим названием. Не то Рассел, не то Шекли... И насколько помнится, тамошний десант ничего хорошего Земле не принёс. А этот? Кто его знает... Ведь он, Воспитатель Второго Ранга, фигура по здешним меркам влиятельная, понимает немногим больше чем тогда, гнилым ноябрьским вечером, после визита Старика. Не случайно же испарился энтузиазм. Чем дальше — тем больше странных загадок, подозрительных неувязок — и ни одного толкового ответа! Ни одного! Не будь здесь Старика, он задохнулся бы в своих сомнениях как в ядовитом дыму.
     Но Старик его всякий раз вытягивал из тоскливого омута. Интересно, как это у него получается? Если на факты смотреть — нет у Старика ни одного убедительного довода. Но убеждал. Если не сутью, не логикой, то чем же он брал? Манерой разговаривать? Голосом своим густым? Или вот этой своей привычкой сцеплять и расцеплять пальцы? Такая же привычка была и у отца... Да, уже теплее. Теперь Сергей видел то, что раньше едва замечал: Старик чем-то неуловимо смахивает на отца. Не внешностью, нет, какое уж тут сходство, но вот этими мельчайшими, такими привычными чёрточками... И глаза у них у обоих похожие — спокойные, серые, слегка усталые... И улыбка.
     Однако Сергей понимал — сходство получалось каким-то довольно странным. Слишком уж оно навязчиво... Казалось, где-то Старик переигрывает. Вроде бы и похоже, и не так уж в глаза лезет — да только не то. Не шоколад, а сладкая соевая плитка. В общем-то, грубая работа, топорная. Будто Старик сознательно натянул на себя чужую маску, и даже смог ею обмануть, но маска так и не стала лицом. Да, теперь это видно отчётливо. Значит, вот чем он взял — через психологию, через ассоциации.
     Откуда вот только он узнал, каким был отец? Впрочем, и ежу понятно. С их фантастической техникой получить любую информацию и впрямь несложно. Достаточно хотя бы считать первые пласты подсознания.
     Конечно, всё могло быть и иначе. Например, наблюдали за ним много лет. Чего, кстати говоря, Старик и не отрицал. Значит, начать могли давно, ещё когда отец был жив. Дождались его смерти, организовали вокруг него, Сергея, безнадёгу — и пожалуйста. Между прочим, эта контора вряд ли станет ждать, если в её силах ускорить события... Хотя нет, ерунда. Отец давно, очень давно знал, чем болен, и каков конец, но скрывал. Впрочем, всё равно подозрительно быстро как-то оно получилось.
     А ведь об этом он и раньше догадывался, если уж совсем честно. И раньше бывали секунды просветления, да только он боялся их, гнал от себя — и забывал. Но ехидные рыжие червячки всё равно грызли душу, и с каждым годом их становилось всё больше. Избавиться от вопросов не удавалось. Где он сейчас? Что значит "Замыкание"? Кто такие эти "Силы Спасения"? Можно ли тут хоть кому-нибудь верить? Для чего на самом деле предназначена вся здешняя кутерьма? И какова его собственная роль? Истинная роль?
     Разумеется, такие вопросы он Старику не задавал. Почему? Неужели боялся? А пожалуй, что и боялся. Сам не зная чего, но всё-таки. Теперь-то ясно — боялся правды, такой правды, после которой ему не останется уже ничего.
     Зато пытался развеяться — брал отпуск и заваливался в "Поместье". Конечно, лес, река, садовые работы — всё это здорово. Но ими не выгнать червяков из души. Тем более, он с самого начала понимал — всё тут искусственное. И ёлки в лесу, и подосиновики, и водовороты реки, и бобровые плотины, и пахучая земляника. Материя, мёртвая слепая материя, которую заставили временно принять такую форму. С равным успехом могли бы создать совсем иную обстановочку — вулканы, например, лава, густые серные испарения. И ведь в любой момент именно так и может случиться. Если захотят эти самые Силы Спасения. Посмотреть бы им в глаза, Силам. Конечно, глаз у них может и не быть. Никто же их не видел — ни Наблюдательницы, ни Техники, ни Санитары. Впрочем, эти и не подозревают ни о чём.
     Шелупонь всякая думает, что здесь секретная лаборатория (и очень гордится своей сопричастностью к великому делу обороны), коллеги-Воспитатели люди в основном практического склада. Дружно разделяют мысль, что незачем анализировать природу "чёрного ящика". Надо играть по предложенным правилам — и не останешься в накладе. Торжество феноменологического метода. Наверняка наедине с собой они всё же задумываются, но — люди осторожные, рот на замке...
     Наверное, этих видел только Старик. Но никогда о них не говорил — напротив, с некоторым раздражением переводил разговор на другое. Обжегшись несколько раз, Сергей перестал спрашивать.
     Оставалось делать выводы самому. И год от году сомнения росли. Трещала по швам такая вроде бы логичная Базовая Теория Формирования — БТФ. И мысли были в ней глубокие, и формулы красивые, и алгоритмы подавляли интеллектуальным блеском — а всё же она ломалась.
     Взять хотя бы её практическое следствие, Стрессовый Метод — СМ. Сергей никогда не причислял себя к разряду сентиментальных тётушек, но когда впервые увидел всё это — мясорубку не слабее армейской, жестокость и подлость Помощников, карьерные фантазии одних и рабскую покорность других — ему стало дурно. И лишь после долгих бесед со Стариком — глаза в глаза — он смог убедить себя, что так и надо. Пускай сильные издеваются над слабыми, а те трепещут. Пускай доносы и розги. Пускай затравленные взгляды новичков.
     Зато кривые неутомимо ползли вверх, зато они совершенствовали свою природу, овладевали Энергиями и Силами. А самое главное — всё это временно. После Откровения зло начисто сотрётся из их душ — точно ластиком с бумажки, а ум и воля тысячекратно умножатся. Да, они должны выплеснуть все свои тёмные, звериные инстинкты именно сейчас, до Откровения, выплеснуть их вовне, чтобы не копились внутри. Чтобы уничтожить зло, его надо сперва обнажить. Иначе образуются чёрные комплексы, а Откровение, умножив невидимую червоточину в сотни раз, загонит их вглубь подсознания. И в любой момент мог бы случиться взрыв, а это ужасно — спятивший супермен, владеющий Энергиями. Ничего не поделаешь, надо им перебеситься, надо переболеть тьмой, чтобы получить к ней иммунитет. Откровение всё загладит, всё излечит. И стало быть, всё в порядке. Не говоря уже о том, что непрерывный, но контролируемый стресс — лучшее средство снять стихийные блоки сознания, мешающие работе программ. "Лишь мятущаяся душа способна выйти за свои стихийно сложившиеся пределы", — вещал Старик, пристально глядя Сергею в глаза. И от его взгляда в душу вливалось спокойствие, вспыхивала в мозгу уверенная ясность. Но ненадолго. Стоило зайти в Группы, увидеть крысятник воочую, вдохнуть гнилой запашок мерзости — и ясность улетучивалась. Вместо неё подкатывала к горлу тошнота, которую приходилось маскировать ироничной улыбкой или холодным взглядом.
     Да в самом ли деле это необходимо? — спрашивал он себя. Нет ли тут какого-то замаскированного подвоха? Впрочем, кроме него, никто ничему не удивлялся. С низовым персоналом ясно — специально тупых набирали, для чисто механической работы. Но среди Воспитателей и Координаторов попадались довольно проницательные типы. Однако ни у кого из них и тени сомнения не возникало. Ну и что, — говорили они между второй и третьей рюмками, — на Земле ещё и не такое бывало. Сам, что ли, армейской лямки не тянул? Повредила она тебе? Вот так-то. И вообще, с пацанвой этой без строгости не обойтись, впрочем, тебе, Серёга, не понять — своих не было, а мы-то мужики тёртые, жизнь нюхали, знаем, что дисциплины без ремня не бывает. А что Помощники лютуют — в жизни оно всегда так. И вообще, самый умный, что ли? Другие что, университетов не кончали? И никто не возникает, один ты. Гонишь примитивные эмоции, сам как дитя.
     Неужели он, Сергей Латунин, математик и психолог — неужели он идиот, неспособный подняться выше своих примитивных эмоций, неспособный применить абстрактное мышление? Нет, цену себе Сергей знал. Что же из это получается? Ответа не было.
     Но сейчас рухнула последняя стенка в мозгу. Всё стало вдруг ясным — и оттого особенно страшным. Значит, здесь, в этом жутком месте — его родной сын, его Костик! И Сергей своими руками калечил его душу! Свою обгадил давно — и не заметил, как принялся за сына.
     Больше так продолжаться не должно. Надо что-то делать, рвать заколдованный круг. Пора определить, наконец, свою собственную роль. С кем он? Со Стариком и таинственными "Силами Спасения", с этими подозрительными Благодетелями? С тупыми, агрессивными Санитарами? А может, с похотливыми бабёнками-Наблюдательницами? Со Стажёрами, этими выслуживающимися сопляками? Нет уж, спасибо. Он по другую сторону. Но с кем, за кого?
     Это и было самой тёмной загадкой. Если уж решился воевать с Благодетелями, с их чудовищной машиной, то ради кого? А хотя бы ради Костика. Разве мало?
     Собственно, больше у него никого нет. Ни родных, ни друзей. Они, друзья, поразбежались ещё там — в Реальности. Один только Костик и есть. За него и надо драться.
     Но как? Можно ли увести его отсюда? Ведь в исполинском механизме Корпуса он, Сергей, всего лишь маленький винтик. Что от него зависит? Что может винтик? Разве может он разорвать пространство? Или повернуть время? Нет, такое ему не по зубам. И никому не по зубам. На такое способны только Благодетели. Или те, кто им равен. Иначе не стоит и огород городить. Стоп! Что-то такое мелькнуло в голове! Огород... При чём тут огород? Тёмно-зелёные картофельные грядки... Огород... Род.. Град... Город! Вот именно, Город! Пожалуй, в нём единственная надежда. Если, конечно, он и впрямь существует.
     Но ведь являлся к Костику во снах этот самый Белый! А если Белый не бред, то остаётся одна единственная возможность. Его прислали из Города. За Костиком. Ну что ж, хоть какой-то проблеск. Видно, Белый знает выходы из этого пространства. Именно он и уведёт сына.
     Нет! Ничего, к лешему, не получится! Костик же подключён к Центральной Сети. Как и всякий объект. Ему не дадут сделать и шагу вне программы. Могут ведь и прихлопнуть. Сейчас он понимал, что Благодетели, в случае чего, не постесняются превратить мальчишку в кровавый блин. Как и любого, кто встанет у них на пути, кто выйдет из-под контроля.
     Странно, но именно эта мысль вытянула его из вязкой безнадёжности. Сергей рывком встал, сжал кулаки и зашагал по комнате. В тело вливалась яростная, бурлящая сила. Значит, вот так? В кровавый блин, значит? Ну что ж, раньше тоже всякое случалось. Не такая уж академически-безмятежная была у него юность. И ножом горло щекотали, и кастетом лупили. Но он дрался — он умел это делать, и неплохо! Почему же сейчас он должен бояться? Нет уж, дудки. Поиграли в жмурки, спасибо, пора и лицом к лицу выходить. А если придавят? Очень может быть, что именно так всё и кончится. Но что с того? Просто будет подведён итог его грязноватой жизни. Вот и всё. Этого бояться не стоит, и не об этом следует сейчас ломать голову. Сейчас у него только одна цель — открыть Костику дорогу.
     Вот снять бы блокировку... Или того лучше — стереть программу. Порвать ментальные связи с этим миром. Тогда Белому будет проще. Да и обычными средствами Костика взять не удастся. Ни увидят, не услышат, ни один прибор его не зафиксирует. А там уж Белый найдёт способ увести его на волю, в Натуральный Мир.
     Всё здорово, только вот как стереть её, программу? Надо же знать пароль, а это тайна за семью печатями, объектные пароли. Быть может, и сам Старик не в курсе.
     Но Сергей знал и другое. Чем глубже прячут тайну, тем она проще. Нет на свете таких паролей, которые нельзя было бы обойти. В конце концов, он программист или кто? Неужели ему не обхитрить машину? Пускай даже такую, нашпигованную субквантовой электроникой. С чего он взял, что задача ему не по зубам? Зубы-то пока весьма крепки.
     Итак, решено. И не стоит откладывать это дело в долгий ящик. Если он правильно понял намёки Адреича, события набирают скорость. Ярцев что-то затевает, и как знать, что случится завтра? Или даже сегодня, сейчас? Всё, что угодно, может случиться. И с ним, и с Костиком. Что, если того потащат на просветку?
     Сергей щёлкнул выключателем. Комната сразу же вернулась к своим обычным размерам, боль отступила. Решение принято, появилась цель. Как говорится, за работу, товарищи. Мозг действовал спокойно и чётко — словно и не тонул ещё совсем недавно в трясине отчаянья.
     Во-первых: как открыть пульт, если дверь опечатана? Ладно, сия задача не из особо сложных. Где-то тут был пластелин. Вряд ли проверяют идентичность печати. Пылью её ещё припорошить... Получится классическая детская игра во взломщика.
     Хуже другое. Как незаметно пробраться к Пульту? Хоть и ночь сейчас, но сколько народу шастает в коридорах — Техники, ночные Наблюдательницы, ремонтники... А к Пульту всего один путь, и запросто можно с кем-то столкнуться. И породить кучу вопросов. В самом деле, с чего бы это Латунину среди ночи ломиться к Машинам? Тут же стукнут Санитарам — и здрасте, дружеская встреча за дверью в электронном зале.
     Впрочем, нет — тот, кто ему встретится, долго никому ничего не расскажет. Ибо получит гантелью по черепу. Впрочем, можно и собственным кулаком обойтись. А вот верёвка нужна — связать оглушённую тушу придётся. Да и кляп необходим. Ну, тут сойдёт и шерстяной носок. В общем, всё получается как в дурном боевике.
     Конечно, лучше бы эти приготовления оказались излишними. Противно же — бить по голове, связывать, совать сквозь стиснутые зубы скомканный носок и тащить извивающееся тело в какой-нибудь боковой коридор. Но как же иначе? Разве он виноват? Они же сами выбрали этот мир, эту судьбу. Добровольно. Точно так же, как и он. Значит, пускай платят за свой выбор.
     Сборы заняли немного времени. Всё необходимое Сергей сложил в потрёпанный рюкзачок, который таскал с собой "на природу". Переоделся в тренировочный костюм — в нём легче двигаться. Ну, вроде бы и всё. Пора идти.
     Он подошёл к столу и вновь открыл чёрную папку. Ещё раз взглянул на фотографию Костика. Господи, да как же он до сих пор не замечал сходства?! Пускай другая фамилия, пускай прошло столько лет, но всё же...
     Может статься, он Костика никогда больше и не увидит. Если дело сорвётся — не быть Сергею Воспитателем Второго Ранга, сгниёт в подвалах Санитарной Службы. Это уж как пить дать. А в случае успеха — Костик просто уйдёт из этого мира в Реальность и вскоре позабудет о неком С.П.Латунине. На что ему сдался "Серпет"?

2.

     Костя осторожно прикрыл за собой тяжёлую, до блеска наполированную дверь. К счастью, та не скрипнула — видно, петли время от времени всё же смазывали. И лишь тогда он огляделся, а оглядевшись, вздохнул с облегчением: пронесло!
     Тут и в самом деле никого не оказалось. Пустота и тишина. Огромный зал с высоким лепным потолком, длинные ряды синих кожаных кресел — как в кино. Только вот без экрана. Зато имелась сцена, а на ней — накрытый зелёным сукном стол. По стенам были укреплены яркие лампы в бронзовых, похожих на факелы подсвечниках. Впервые Костя видел такие лампы. Выходит, в Корпусе есть не только засиженные мухами плафоны.
     А у противоположной стены одиноко стоял здоровенный зеркальный шкаф. Он как-то не вязался с торжественным залом, точно его поставили сюда по ошибке.
     От нечего делать Костя подошёл поближе. Посмотрелся в зеркало. Оттуда на него взглянул худой пацан, встрепанный, усталый, с воспалёнными глазами. Серая форменная куртка, размера на два большая, чем нужно, висела на нем точно на огородном пугале. Поначалу Костя и сам себя не узнал. Впрочем, стоило ли удивляться? Всё здорово изменилось за последние дни.
     А когда надоело разглядывать свою немытую физиономию, Костя обнаружил довольно неприятную вещь. В зале имелась лишь одна дверь — та, через которую он сюда вошёл. Никаких запасных выходов не наблюдалось. Значит, надо возвращаться назад, начинать поиски сначала. Ну почему ему так не везёт?
     Всё же перед тем, как уйти, Костя зачем-то открыл дверцу шкафа и заглянул внутрь. Ничего интересного он там не обнаружил, если не считать заплесневелой хлебной корочки, невесть какими судьбами сюда попавшей.
     Он закрыл дверцу и повернулся. Надо уходить. Опять блуждать, прятаться, точно сбежавшей из школьного зооуголка мышонок. Как же это ему надоело! Позади — два сумасшедших дня, бесплодные поиски выхода. Он понимал, главное выйти из Корпуса наружу, а там уж как-нибудь. Скорее всего, удирать придётся через парк. Там должна быть стена, которую надо будет перелезть. Тогда, наверное, он вырвется. Куда вырвется? И что делать потом? Вопросы, ясное дело, муторные, значит, с ними лучше обождать. Главное — на свежий воздух. В помещении надеяться не на что — рано или поздно всё равно заловят.
     ...Но легко мечтать — удрать наружу оказалось не просто. Он ведь и знал-то всего лишь один выход — тот, которым водили Группу на прогулки. Именно туда ни в коем случае и не стоило соваться. Неизвестно, где ещё они устроили засаду, но уж там точно. И угрюмые Санитары в синей суконной форме только того и ждут, когда он, дырявая башка, попробует открыть заветную дверь. Тут-то они его и возьмут за шкирдон.
     Значит, надо искать другие выходы. Ясно, что их должно быть много. Для каждой Группы свой, не считая всяких там служебных, грузовых, запасных... Не могут же они поставить охрану всюду? Не слишком в это верится. Что у них, других дел нет, кроме как Костю ловить? Он ведь кто в масштабах Корпуса? Пылинка. Одной больше, одной меньше. Мелочь рыбья, как говорили Наблюдательницы.
     Да к тому же за эти два дня он ни разу не увидел никого из Санитарной Службы. Всё шло обычным, раз и навсегда заведённым порядком, точно ничего и не случилось. Маршировали Группы на занятия, в столовые, в палаты. Бегали туда-сюда озабоченные Наблюдательницы. Обычная жизнь. Все заняты делом, никто не паникует.
     И лишь ему приходилось шарахаться от любого звука, прятаться от каждой тени, всё время ждать какого-нибудь подвоха. Двигаться короткими перебежками по узким коридорам, отсиживаться в боковых тупиках, в подсобках, на складах и в сортирах, вздрагивать при звуке чьих-то шагов. Странно — как это он до сих пор ещё не попался? Похоже, они не суетятся — знают, что время работает на них.
     Впрочем, ему всё же здорово повезло. Вышел из того ледяного карцера, да к тому же ещё сразу оказался на складе. А на складе было все, что для жизни надо. Оделся, умылся, запасся хлебом, набрал в пустую бутылку воды из-под ржавого крана, а главное — прихватил всякие полезные мелочи. Правда, он пожадничал и набрал много лишнего. Вот, например, фонарик. Зачем нужно было его тащить? Толку от него никакого. По ночам во всех коридорах Корпуса горит свет, пускай и слабый, но видеть можно. Днём — тем более помеха. Только место занимает в наволочке, которую он использовал вместо рюкзака. Костя совсем уж собрался фонарик выкинуть, но в последнюю минуту раздумал. Опасно это. Найдут, обязательно найдут. И насторожатся. Ведь сам собой фонарь не мог улететь со склада? Крылышек у него вроде как не наблюдается? Значит...
     Хорошо бы как на уроке Энергий. Сосредоточиться бы, поймать волну — и силой этой волны переправить всё ненужное обратно на склад. Или распылить в воздухе. Жаль, нельзя. Энергию не вызвать иначе как в тренировочном зале, когда рядом стоит преподаватель, а ты сам подключён к Пульту. Вот после Распределения будет автономный источник. У каждого. Кроме него, разумеется. Кончились для него эти игрушки.
     Вот и приходится вслепую бродить. В потёмках. Тем более, что ничего не понятно. Ну ладно, хочет он выбраться, а зачем? Есть ли у него какая-то настоящая цель? Ну, сбежал от наказания. И что дальше? Белый помог выйти из холодной камеры — и за то ему спасибо. Но после камеры надеяться оставалось лишь на себя. Белый больше не являлся и ничем о себе не напоминал. Потому и приходится бродить наугад. А долго ли так побродишь? Ну, три дня, ну четыре, от силы неделю. А дальше? Хлеб-то кончится. Идти обратно на тот склад? А они что, дураки? Разве не поняли своей ошибки? Ясное же дело, сейчас там стоит охрана. А может, и не только там. Да ещё вопрос, удалось бы ему найти обратную дорогу? Слишком уж тут всё запутано — точно в лабиринте. И как ни крути, а если не найдёт он выход за неделю — придётся сдаваться. Не умирать же голодной смертью!
     Конечно, если они не поймают его раньше. Охота, без сомнения, началась в тот самый момент, когда в стене камеры появилась дверь, и он с размаху ударился в неё плечом. Не зря же Наблюдательница Елена говорила: "За каждым твоим движением наблюдают!"
     Как они позволили ему уйти? Может, вредная бабёнка наврала? А зачем ей врать?
     Одно лишь ясно — действует полоса удач. Счастливая такая полоса. Везёт ему необыкновенно. И дверь, и склад, и не попался ещё до сих пор. Однако рано или поздно везение кончится — и тогда... Значит, надо отыскать выход как можно быстрее, пока есть ещё время. Вот найти бы, к примеру, Ключевую комнату. О ней иногда говорили между собой Наблюдательницы. Там огромная доска с гвоздиками, на гвоздиках — ключи с бирочками. На бирочках номера, номера на дверях — может, и удалось бы понять, какая дверь ведёт к выходу.
     Остаётся, конечно, крайнее средство. Разбить какое-нибудь окно и выпрыгнуть. Но это неизвестно ещё как повернётся. Во-первых, высота, разбиться можно. Потом, Наблюдательницы сбегутся, шум подымут. Да к тому же и стёкла... Вдруг они здесь небьющиеся?
     Нет, с этим торопиться не стоит. Если уж совсем плохо будет, жратва кончится, погоня на хвост сядет — вот тогда, может, и стоит попробовать. А пока надо продолжать слепой поиск. И не хныкать раньше времени.
     Костя резко повернулся, собираясь выйти из зала.
     Не успел он, однако, сделать и пары шагов, как раздался подозрительный какой-то звук. И ещё! И снова! Кто-то приближался.
     Костя вздрогнул. Что же теперь делать? Судя по звукам, сюда целая толпа ломится. Вот ещё секунда-другая — и отворится дверь, и на пороге появятся они — с мерзкими ухмылками, довольные, потирающие волосатые лапы. И никуда от них не денешься.
     Только одно и остаётся — прятаться в шкафу. А вдруг они не станут всё обшаривать? Увидят, что в зале пусто — и уберутся восвояси.
     Костя нырнул в шкаф и аккуратно потянул за собой скрипучую дверцу. В шкафу было темно, пыльно и душно. И чем-то назойливо пахло. Наверное, мышами.
     А шаги приближались. Вот распахнулась дверь, раздался топот — и зал наполнился множеством людей. Костя сжался и затаил дыхание. Вот-вот подойдут к шкафу. Станут осматривать зал — и разумеется, про шкаф не забудут. Вот сейчас...
     Но дверцу так никто и не дёрнул — Костя боялся зря. У собравшихся были дела поважнее.
     — Итак, начинаем, коллеги, — послышался глубокий бас. Почему-то он доносился отовсюду. Как такое может быть? Но память тут же хмуро выдала ответ: в зале повсюду установлены скрытые динамики. Вспомнить бы только, что это за слово такое, "динамик"? И знакомое вроде бы, а всё равно непонятное. Ладно, не стоит ломать голову... "Клюшка"... "Мама"... "Рюкзак"... Ещё пару дней назад он цыкнул бы на себя — нечего потакать болезни! Но сейчас — другое дело. Слишком многое изменилось после холодного карцера, когда появилась дверь. Ведь не было там ничего такого с самого начала. Гладкая холодная стена — и всё. Он эту стену собственными руками ощупывал.
     Что же получается? Из-за своей "болезни" он может создавать то, чего раньше не было? Ведь никакими Энергиями дверь не создать, будь ты хоть сто раз к источнику подключён.
     А ведь это Белый его научил, как действовать. Выходит, и Белый — не бред больного ума, а что-то иное. Но что? Никак его не понять, и чем дольше о нём думаешь, тем страшнее становится.
     Но будет ещё время поразмыслить. А пока надо бы послушать, о чём они тут говорят.
     — Вы все, разумеется, понимаете, уважаемые коллеги, по какой причине мы здесь собрались. Ситуация слишком серьёзная, так что не будем тратить времени на обычный ритуал. Поэтому сразу перехожу к сути. Многие факты каждый из вас порознь уже знает, но думаю, не лишне описать общую картину. Итак, коллеги, то, чего мы боялись, наконец произошло. Начался Прорыв. Да, именно Прорыв. Именно то, что обязана предотвращать наша доблестная Санитарная Служба. Впрочем, я давно замечал, что работает она вхолостую. Конечно, главное сейчас — устранить проблему. А потом уж мы определим степень персональной вины каждого.
     Итак, что мы имеем? Имеем мы девятнадцатую Группу, до недавнего времени считавшуюся одной из лучших. А в ней, в Группе, объект РС-15, Временный Помощник. Обычный объект, без каких либо странностей. Так вот, два дня назад объект ушёл. За это время так и не удалось его локализовать. По некоторым, пока не выясненным причинам, прямые методы дают сбой. Вы понимаете, что это значит? Объект может сейчас находиться где угодно, может даже покинуть Корпус — и мы ничего не в состоянии не только его удержать, но даже зафиксировать сей прискорбный факт. Боюсь, захват возможен лишь вблизи Границы. Но хочу спросить вас, коллеги — вы представляете, чего это будет стоить? Потребуется синхронная работа всей Системы. А плотность энергии нужна такая, что мощности галактического ядра заведомо не хватит. Видимо, вдоль всей Границы придётся создать зоны сингулярности. А это значит — не исключено искривление темпорального вектора. Ну а если и оно не поможет — придётся обратиться за помощью сами знаете куда. И сами знаете, что нам за это будет. Так что призываю вас рассчитывать лишь на собственные наши силы.
     Конечно, рано или поздно мы его остановим, это не вызывает сомнений. Вопрос в другом — какой ценой. Поймите, я не хочу вас запугивать. В конце концов, наш с вами корабль имел пробоины и похлеще. Ничего, как-то выбирались. Выкручивались каждый раз каким-то чудом. Но сейчас случай особенный. Надеюсь, всем ясно, почему? Не в объекте же дело, в конце концов. Одним больше, одним меньше — какая разница... Страшно другое. Догадываетесь, какие силы нам противостоят? Именно они инвольтируют объекту свою энергию. Я даже не уверен, выдержит ли на сей раз Барьер Великих Волн.
     В общем, как видите, я предельно откровенен. Да, я надеюсь на благополучный финал, но думаю, стоит на всякий случай подготовить эвакуацию Групп. Во всяком случае, обеспечить блокаду. Технической Службе начать подготовку немедленно. Далее, объявляется тревога по форме 1б. Всю энергию — Санитарной Службе, каналы не должны закрываться ни на секунду. Все прочие дела — побоку, энергию — Санитарам. Медицинской Службе — увеличить дозировку Концентрата до максимума. Лучше уж подстраховаться. Конечно, это уменьшит выход ментального продукта, но делать нечего... Занятия Энергиями временно прекращаем — до изъятия объекта РС-15. Ну и, разумеется, глубокое зондирование всей девятнадцатой Группы. Вот, в принципе, и всё. Переходим к обсуждению.
     Наступила тишина. Костя едва сдерживался, чтобы не чихнуть. Очень уж пыльно было в шкафу. Странный какой-то шкаф. Непонятно зачем его тут поставили, непонятно почему он пустой...
     Услышанное Костя понимал смутно. Слишком уж много незнакомых слов. Да и голова варила плохо — видно, умотался он до предела. Впрочем, главное как раз понятно — речь шла о нём. Значит, до сих пор они так и не смогли его обнаружить? Но почему? Неужели у них сломалась вся их следящая техника? Выходит так, что они как бы ослепли и оглохли? Но разве так бывает?
     Его размышления прервал голос — удивительно знакомый, всё такой же тяжелый и резкий, как в ту, залитую лиловым светом, ночь. Голос того самого очкастого начальника в белом.
     — У меня вопрос, почтенный Сумматор. Судя по вашим словам, вы допускаете вероятность того, что объект выйдет на Границу. Так?
     — Да, именно так, почтенный координатор Ярцев, — очень спокойно и даже, как показалось Косте, со скрытой издёвкой ответил первый голос. — Вы на удивление тонко уловили мою мысль.
     — Значит, вы полагаете, он способен разорвать Второе Кольцо?
     — Без сомнения. Полагаю, второе он уже порвал. Не ручусь и за третье. Запомните раз и навсегда. Не объект идёт — его ведут. Когда же вы, наконец, поймёте — мы воюем не с объектом!
     — Но как, каким образом? — не сдавался упрямый координатор Ярцев. — Не допускаете ли вы, что он умеет пересекать слои? Такого просто не может быть! Это фантастика! Я, как начальник Санитарной Службы, даю голову на отсечение...
     — Поберегите свою голову, Ярцев, она вам ещё пригодится. На некоторое время. А что касается конкретного механизма... Неужели вы до сих пор ещё не поняли? С помощью какого механизма, по-вашему, он покинул бокс? Вам этого недостаточно? По крайней мере, один способ он уже знает. Может, именно его он и применит, чтобы выйти на Границу. Причём обратите внимание, Ярцев, равновероятно попадание к любому выходу. Конечно, будем исходить из принципа наименьшего действия. Значит, усильте контроль за ближайшей точкой. Ну, знаете, о чём я говорю. Та самая пещера у реки. Но никаких гарантий, что он окажется именно там, я не даю. Не забудьте, какими силами он инвольтируется. В общем, стоит ему перейти реку — и... Во всяком случае, Ярцев, если он перейдёт реку, вы наверняка лишитесь вашей лысеющей головы. Я лично об этом позабочусь. Да и у меня, возможно, будут неприятности.
     — Извините, Сумматор, — снова подал голос Ярцев, — но если он выйдет к берегу, что помешает нам прямо там его и взять? Пространство там великолепно просматривается, да и побольше патрулей пошлём. Откуда такое неверие в работу наше службы?
     — Да, Ярцев, — не сразу отозвался невидимый Косте Сумматор. — Да... Недооценил я ваше упрямство. И такой человек заведует у меня Санитарной Службой! С кирпичами у вас получалось куда как лучше. Ладно, в отличии от вас я умею признавать свои ошибки, в том числе и довольно старые. Ну а по сути дела... Скажите, любезный координатор, с чего вы взяли, что поймаете его там, у реки? Не правда ли, здесь, в Корпусе, сделать это куда проще — и что же мы видим? Результат налицо. Неужели вы не понимаете, что толку от ваших приборов ноль? А если он действительно окажется на берегу, у вас, помимо всего прочего, будет весьма мало времени. Вход в пещеру от точки выброса всего лишь в трёх с половиной километрах — конечно, по его масштабу. Значит, в вашем распоряжении не больше часа. Поэтому даже локализовать объект — вы и то не успеете, по всей видимости. Уяснили?
     — Да, Сумматор... Прошу извинить мою настойчивость... Не учёл всей сложности ситуации. Со своей стороны, заверяю, что подобное впредь не повторится. Санитарная Служба мобилизована и готова к выполнению любого задания!
     — Вот и прекрасно, Ярцев. Давно бы так. Больше ни у кого нет вопросов? Тогда я попросил бы зайти ко мне в кабинет руководителей технических служб и начальника Центрального Пульта. Остальные пока свободны. Идите и действуйте. И не советую забывать о тревоге по форме один. Всё, удачи вам.
     Послышался шум, беспорядочный топот, хлопнула дверь — люди вытекали из зала, точно вода из бутылки с узким горлышком. И вот, похоже, не осталось ни капли.
     Но Костя всё ещё сидел в шкафу, боясь пошевелиться. Да, пока они не смогли его обнаружить. Но именно поэтому и не стоит рисковать. Тем более сейчас, когда впереди засветился обманчивый огонёк надежды. Ведь этот ихний Сумматор, сам того не подозревая, открыл ему путь. Всё оказалось так просто! Не надо больше блуждать по хитрым коридорам Корпуса, не надо шарахаться от каждой тени и экономить оставшийся хлеб. Вместо этого можно всего лишь сосчитать в уме до десяти и проткнуть воздух рукой — всё равно что повернуть ключ в замочной скважине.

3.

     Ветер поднялся внезапно. Он взлохматил пожухлую траву на берегу, закрутил бурунчики серой воды, утащил куда-то вдаль целлофановую обёртку.
     Всё тут было тоскливо. Справа — стальная лента реки, над водой клубится густой туман, и другого берега не разглядеть, как ни пытайся. Слева — огромный скошенный луг, то тут, то там разбросаны чахлые кусты, кое-где торчат невысокие деревья с облетевшими листьями. Ветками, словно скрюченными болезнью пальцами, они тычут в низкое, набрякшее дождевыми тучами небо. А под ногами — редкая трава, давно уже пожелтевшая и какая-то сморщенная, дряхлая. Словно полинявший, изъеденный молью ковёр на помойке. Да тут и впрямь настоящая помойка — всюду клочки пакетов, обёртка, яичная скорлупа, сплющенные пивные банки... Видно, люди тут бывали, и, судя по обилию мусора, весьма часто. Вот и луг то и дело пересекают утоптанные тропинки, поблескивающие мутными лужами — наверное, недавно прошёл дождь.
     Ветер принёс с собой холод. Не такой, конечно, как в ледяной камере, но всё-таки липкий и противный. Костя передёрнул плечами. Хорошо хоть на нём тёплая форменная куртка, догадался взять со склада. Без неё он бы за пять минут превратился в ледышку.
     Впрочем, некогда об этом думать. Нужно искать Дыру, и чем скорее он её отыщет, тем больше шансов. Неизвестно, что придумали те, из Корпуса. Хотя и не могут его до сих пор найти Санитары, и приборы ихние отказывают, но рано считать себя в безопасности. Кроме Санитаров, у них, должно быть, много чего припасено. На собрании об этом говорили. Какие-то зоны сингулярности, Барьер Великих Волн... Костя не понимал, что всё это значит, но догадывался — чтобы его поймать, они пойдут ни перед чем не остановятся. Единственная надежда, что всякие ихние ловушки, Барьеры и прочая дрянь, не устанавливаются мгновенно. Такие дела и времени требуют, и сил. Не случайно же Сумматор (интересно, кто он такой?) распределял энергию. Значит, не так уж у них её и много, если делят. Может, пока они будут настраивать свои фокусы, он уже найдёт Дыру? Сумматор же говорил — три с лишним километра. Это всего ничего... Знал бы он, что Костя, скрючившись в три погибели, внимательно его слушает. Уж наверняка не болтал бы лишнего!
     А вдруг Сумматору только того и надо? Что, если он специально говорил о реке и о подземном ходе? Знал, что Костя может его слышать — вот и направил прямиком в ловушку. Почему бы и нет? От них можно ждать любой хитрости.
     Правда, знай Сумматор, что Костя подслушивает — там, в зале собрания, его бы и схватили. Правда, Сумматор мог и не догадаться, что Костя слушает его именно из шкафа... Нет, ерунда! Не стали бы они ради него устраивать спектакль — некогда! Значит, не нужно дёргаться. Дыра и в самом деле должна быть где-то рядом.
     Другое плохо — сможет ли он её узнать? А что, если Дыра — это крошечный кошачий лаз, который с первого взгляда и не заметишь? А может, она здоровенная, словно туннель в метро? Метро... Ладно, некогда в собственных мозгах копаться. Тем более, что уже другой вопросик вертится. Если дыра, то в чём? Просто в земле? Или в холме каком-нибудь, в скале?
     Вокруг не наблюдалось ни скал, ни холмов. Была плоская как блин серая долина. Значит, эта Дыра уходит вертикально вглубь? Иначе никак не получается, земля же тут мягкая, сплошной песок, пологий туннель давно бы обрушился. Но если Дыра вертикальная, это уже не Дыра получается, а яма. И в неё придётся прыгать. Она, наверное, глубокая, не разбиться бы...
     Впрочем, если Дыра кем-то используется как выход, она не может быть слишком опасной. Да и Сумматор не говорил бы столь уверенно. Обязательно утешил бы публику, что Дыра непроходима, что бояться им нечего. Почти нечего. Но похоже, и он, и все остальные не сомневались, что если уж Костя найдёт выход, то сумеет им воспользоваться. Потому-то и всполошились. Ведь, похоже, все свои тайные силы на него бросили — барьеры, волны, сингулярности какие-то... Наверное, могучие силы, а они ими запросто вертят, всеми этими пространствами, энергиями, галактиками... Только вот не замечают, что у них под носом творится.
     Костя поёжился и ускорил шаги. Ну где же она, Дыра? Неужели он так и не найдёт её? Да не может этого быть, обязательно найдёт! Иначе всё, что было раньше, окажется слепой и глупой случайностью. А на самом-то деле разве оно случайно? Разве Белый — случайность? Разве невесть откуда взявшаяся дверь — случайность? Не говоря уже о том, как он оказался здесь, на берегу. Перенёсся, перелетел — какая разница? Просто захотел сюда — и вот, обнаружил, что стоит в мокрой траве у края песчаного пляжа. Нет, само собой такое не бывает. Костя чувствовал — помогают. А кто, неизвестно. Может, Белый. А может, и ещё кто-то. Хватило бы только у них сил.
     Но если Санитары всё же его поймают... Лучше и не думать. Тут уж дело не обойдётся Дисциплинарной Группой или даже Первым Этажом. Будет гораздо хуже. Ситуация изменилась. Он теперь не просто нарушивший законы Корпуса мальчишка, которого нужно публично наказать, в острастку другим "объектам". Нет, теперь он, Костя, для них настоящий враг, Противник. А врага не наказывают — его уничтожают. Если он не сдаётся. Впрочем, если и сдаётся — тоже. Да они же просто-напросто убьют его! Как это Наблюдательницы той ночью болтали? "Сотрут". А может, и не просто, не сразу. Надо же им узнать, кто помог выйти из камеры. Значит, будут пытать. А почему нет? Костя понимал, что того, прежнего Кости, наивного лопуха-Помощника, больше не существует. Есть какой-то новый, другой Костя, и этот новый Костя ни во что больше не верит. Ни в их доброту, ни во все эти красивые сказки — Предназначения, Распределения... Стыдно вспомнить, как мечтал, сопливый дурак, о зелёной куртке Стажёра.
     Но всё-таки где же Дыра? Костя растерянно огляделся. Странно, местность резко изменилась. И как он не заметил? Наверное, слишком уж углубился в свои хмурые мысли.
     А вокруг всё стало другим. Пологая равнина вздыбилась вдруг холмами, зазмеились во все стороны глубокие и узкие овраги, появились густые заросли крапивы и чертополоха. Земля под ногами сделалась вязкой, ботинки из неё приходилось выдирать с силой, и позади оставалась чёткая цепочка следов. И ещё что-то было такое, необычное. Костя не сразу понял, что это — слабое, низкое гудение, негромкий треск. Будто рядом тянулась линия электропередачи — только вот ничего похожего здесь, конечно же, не наблюдалось. По-прежнему над головой висело унылое небо, точно скомканный (и довольно грязный) носовой платок, по-прежнему справа дымилась мёртвым туманом поверхность реки. Но Костя чувствовал — что-то сейчас должно случиться. Всюду — и в зябком воздухе, и в гибнущей траве, и в ободранных кустах — дрожала невидимая тревога, и с каждой секундой напряжение росло. Казалось, какие-то неуловимые силы наполняют собой здешнее пространство.
     А через минуту обнаружилась Дыра. Слава Богу, это был отнюдь не кошачий лаз. Неровное отверстие в ближайшем холме, достаточно широкое, чтобы не ободрать бока.
     Костя бегом помчался к холму.
     Вблизи холм оказался куда круче, чем виделось с берега. Отверстие находилось не так уж и высоко, но всё же Косте пришлось изрядно помучиться, прежде чем он до него добрался. Глинистый склон был скользким, и несколько раз Костя, теряя равновесие, плавно съезжал почти до самого подножия.
     Конечно, и куртка, и брюки густо измазались глиной, левую ладонь украсила длинная багровая царапина — Костя и не заметил, когда ободрался. Но это мелочи, главное — Дыра найдена. Можно считать, полдела сделано. Остался пустячок — спуститься и перейти на ту сторону. Перейдёт ли он? И долго ли придётся топать? Река, по всему видать, широкая, да и туман скрывает расстояние. Тем более, ход наверняка, петляет. Не подвела бы у фонаря батарейка.
     А забавно вышло. Сколько раз он жалел, что прихватил со склада бесполезный, как ему казалось, фонарь, сколько раз хотел от него избавиться, а сейчас вот пригодился. Это что, тоже случайность?
     Он вытащил фонарик из кармана, щёлкнул рычажком. Свет вроде был довольно ярким. Что же, пора идти... Почему-то стало вдруг тоскливо. Костя обернулся и посмотрел вокруг. Всё то же самое — река, туман, холмы. Во всяком случае, он видит их в последний раз. Да и о чём жалеть? Прощай, Корпус!
     Костя лёг на живот, перехватил фонарик левой рукой и по-пластунски полез внутрь.
     Оттуда, из пещерной тьмы, ему в ноздри ударил какой-то странный запах. Впрочем, запах слабый, едва уловимый. Что бы это могло быть? Впрочем, ерунда, не вечно же ему ползать в грязной норе. Доберётся до того берега — и всё, хватит с него пещер.
     Оказалось, ползти, сжимая ладонью фонарь, довольно неудобно. Левая рука действует вполсилы. Лучше бы налобник, как у шахтёров. Вот, и про шахтёров вспомнил! Раньше бы затрясся — болезнь, болезнь! Вот тебе и болезнь...
     Когда глаза малость привыкли к темноте, Костя понял, что может и разогнуться. Плиты над головой резко пошли вверх. А сам ход углублялся всё ниже и ниже, но не сильно. На самую малость. А что это значит? Холм стоял довольно близко от берега. Если бы ход шёл прямо, то упёрся бы в реку. Значит, ход пока что тянется в сторону. Что же из этого следует? Неприятная вещь следует. Долго, наверное, придётся плутать. Потом, конечно, ход изогнётся в нужном направлении, но вот когда? А что, если пещера протянулась на десятки километров? А то и на сотни? Он, кажется, где-то слышал о таких пещерах. Или читал. В общем, плохи дела. Может, здесь придётся провести не один день. А жрать-то нечего. Конечно, в карманах ещё осталось несколько кусочков засохшего хлеба, но их хватит всего на один раз. К тому же ещё и воды нет. А ведь стоял около реки — и не догадался набрать бутылку. Впрочем, в пещерах, кажется, можно найти воду. Хотя, это уж как получится. И значит, он имеет шансы помереть не только от голода, но и от жажды. Что случится гораздо быстрее. А случится ли? Или ещё раньше его поймают эти, из Корпуса, или... Или что-то произойдёт.
     Костя вытянулся в полный рост, так что даже спина хрустнула. Тренированный-то он тренированный, а позвоночник уже начинает ныть.
     Приглядевшись, он вдруг понял, что бурые плиты стен обтёсаны. Неужели природа постаралась? Нет, здесь явно поработала кирка. Интересно, сколько с тех пор прошло столетий? Косте почему-то казалось, что время здесь, в пещере, измеряется уж никак не меньше чем столетиями.
     Но кто, интересно, всё это делал? Кто рубил твёрдый камень, пробивая ход на ту сторону? И в голове вдруг как-то сразу возникла картинка... Мутное, желтовато-ржавое пламя факелов. Горячая смола с шипением падает на тёмные отвалы породы, и в неверном свете поблёскивают голые, потные спины рудокопов, и мерзко, точно гвоздём по стеклу, скрипит колесо тачки...
     Хотя, впрочем, это лишь его, Костина, фантазия, а на самом деле всё было по-другому. Ведь чтобы рисовать себе такие картинки, нужно знать... А он ничего не знает о здешнем мире. Ведь и Корпус, и туманная река-граница, и пещера — всего лишь маленькие осколки чего-то огромного и жуткого. И об этом-то огромном он не знает ровным счётом ничего. Во всяком случае, не больше, чем о снежной пустыне, где он встречался с Белым. Вот кого хотелось бы сейчас порасспросить. Но Белого нет, да и появится ли он ещё? Всё, что мог — он уже сделал. И теперь остаётся надежда лишь на себя, на свои, если уж говорить честно, жалкие силёнки. Да ещё на Дыру — выведет же она его когда-нибудь на ту сторону.
     А ход меж тем становился всё круче. Что странно — пыли здесь почти не было. Будто какая-то спецбригада регулярно пылесосила эти бурые камни. Вообще, странная какая-то пещера. Да выведет ли она его куда-нибудь? Конечно, Сумматор назвал её ближайшим выходом, да только не уточнил, долго ли придётся идти. Тем более подозрительна эта усиливающаяся крутизна. Если дальше так пойдёт, невозможно станет двигаться. И тогда... Тогда придётся поворачивать обратно. Искать другие выходы. Сумматор ведь говорил — есть и другие. Не падать же вниз головой в какую-нибудь коварную пропасть.
     А не рвануть ли на ту сторону вплавь? Но тут же он понял — это смешно. Смешно и глупо. Мгновенно потонет как слепой котёнок. Добро бы это ещё была обычная река. Да и то, и в обычной долго в ледяной воде не протянешь. Но самое главное — река-то необычная. Граница... Стало быть, всякие ихние штучки. Ловушки всякие.
     Но и здесь, в пещере, скоро станет не лучше. Скоро он покатится вниз, всё быстрее и быстрее, пока не размозжит себе голову о красноватые камни там, на дне.
     Видно, всё же придётся возвращаться. И нечего обманывать себя мечтой о других выходах. Не сумел воспользоваться ближайшим — где уж ему, сопляку, грезить об остальных. А что, если и впрямь сдаться? Ничего не поделаешь, побег не удался, так что же теперь, помирать? Вдруг они всё-таки не такие бездушные? Может, всё-таки простят? Он, конечно, упрямиться не станет, всё им расскажет про Белого, про "болезнь"... Тогда — о радость! — всего лишь публичная порка и Дисциплинарная Группа. Или Первый Этаж. Место, откуда нет возврата. Оттуда уже никому не подняться. Никогда. Васёнкина вот отправили, теперь и Костина очередь подошла.
     Нет, не стоит обольщаться. Не отделается он Дисциплинарной Группой, как у них в ногах ни валяйся. Нашёл, на что надеяться!
     И тут в его голову забралась странная мысль. Что, если бы сейчас ему сказали — возвращайся в Корпус, и ничего тебе не будет? Ни Первого Этажа, ни Дисциплинарки — вообще никакого наказания. Даже в Помощниках оставят. Даже в Стажёры возьмут. Все будет как раньше. Пошёл бы он обратно?
     Ну уж нет. Он свой путь выбрал еще в карцере. Нельзя оставаться в лапах у здешней стаи. А теперь он вдобавок и кое-что знает про них. Пускай всего-ничего, пускай жалкие крохи правды, но ведь знает же! Слышал речи на собрании, потом опять же заговор Наблюдательниц припомнился. А жуткий лиловый свет, а стальной голос начальника Санитарной Службы? От всего этого такой гнилью несёт, что лучше уж помереть, лишь бы туда не возвращаться. В тысячу раз лучше потонуть в ледяной воде, разбить голову о каменные плиты. Тогда, во всяком случае, он не достанется им.
     Да и зачем обязательно воображать плохое? А вдруг туннель вскоре выровняется и выведет Костю в Нормальный Мир? И выйдет он под солнышко, вернётся домой, позвонит в дверь своей квартиры, и надо будет сильно давить на обшарпанную кнопку звонка, никак руки не доходят, а надо бы проверить, отчего он барахлит. Делов на пять минут...
     Кстати, солнышка может и не быть. Неизвестно же, какое там время. Может, холодная туманная ночь, может — дождливое утро. Впрочем, какая разница? Главное — дома. Главное — вернулся.
     А другие останутся там, в Корпусе. Видно, они так и не узнают, какая она, нормальная жизнь. Правда, он и сам толком не помнит, лишь несвязные обрывочки, клочки воспоминаний. Одним словом, "болезнь". А там, наверное, всё придётся начинать заново. Да и как его встретят? Неизвестно же, сколько там утекло времени. Оно ведь в разных мирах течёт по-разному. Костя сам не понимал, откуда пришло к нему это знание, но ничуть в нём не сомневался.
     А вдруг там уже десятки лет прошли, а то и сотни? И никого больше нет — ни мамы, ни друзей — никого из тех, кого он помнит и любит. Он вернётся к чужим, незнакомым людям, в чужой мир. Зачем он им? Да и они ему?
     Ну что ж. Пускай даже и так. Всё равно это лучше Корпуса. На то и название — "Нормальный Мир". Значит, и жизнь там будет нормальная, человеческая. А всё плохое останется позади, в Корпусе.
     Многое останется позади. И не только Наблюдательницы, Питьё, уроки Энергий и Благодарственное Слово. Не только вся эта муть — Распределение, Великое Предназначение...
     Там же и ребята останутся. Ребята из его Группы. Те, кто верят, что появились на свет в Корпусе. Верят всякому гнилому вранью, которым их кормят каждый день.
     Он ведь и сам верил точно так же. И лишь недавно, "заболев", стал что-то понимать. Словно проснулся, вылез из трясины, из тягучего многолетнего сна.
     Ладно, сейчас некогда копаться в себе. Надо поскорее выбраться на волю, в Натуральный Мир. Так, кажется, они его называют? И там уж решить, что сохранить в памяти, а что выкинуть из головы навсегда.
     Потому что вспоминать — стыдно. Мелькают перед глазами картинки, и каждая — точно мокрой тряпкой по лицу. Каким же был он злобным насекомым! Перед Серпетом выслуживался, перед Наблюдательницами... Трепетал, как бы чего в Журнал не накатали. Потому что маячила цель — Стажёрство. Он в Стажёры готовился. А как готовился? Дрессировал в Группе пацанов. Словно они не люди. И когда понял? Только сейчас, после всех событий... Сейчас-то и "болезнь" над ним поработала, и Белый помог, и сам насмотрелся, как тут всё закручено. Сейчас понимать легко. Да только после драки кулаками не машут. Что толку понимать сейчас? Раньше бы. Когда Рыжова лупил "морковкой", или когда Васёнкина заставлял сквозь "коридор" ползать...
     Но куда уж... Вместо этого он распоряжался. Поставили в два ряда стулья, сели. Между стульями оставалось узкое пространство — "коридор". Потом Васёнкина заставили лечь на живот и по-пластунски ползти между стульями. И каждый, мимо кого он полз, лупил его ногой под ребро. Не сильно бил, не чтобы искалечить, а для боли.
     Саня, наконец, прополз — и сидел, прислонившись к светло-салатовой стенке, с трудом ловил воздух посиневшими губами. И прятал глаза. Наверное, не хотел, чтобы ребята видели его слёзы.
     А Костя дал команду поставить стулья на место, потом сел за парту, раскрыл книжку. Ту самую, роман Вальтера Скотта.
     ...Ведь и тогда было же что-то такое... Скреблось нехорошо в печёнках, подташнивало. Но с этим он легко справлялся. Сам себя и успокаивал. Всё правильно, всё путём. Ну, наказывает он ребят, так для того ему и власть дана, для того он и Помощник. Ну, заставляет сквозь "коридор" ползать, так ведь не часто. И всегда за дело. Чтобы не выпендривались, не ленились, не тянули Группу назад. Он же не как другие Помощники, он не для удовольствия издевается. Димка Руднев, тот смеха ради ребят спичками жёг, специально у своего Воспитателя коробок выпросил. А Гусев вообще такое вытворял, что и вспоминать противно. Не говоря уже о злодее Кошелькове, давнишнем Костином мучителе. Вот и получалось, по сравнению с теми, с другими, он чист как стёклышко. Так он и перед Белым оправдывался.
     Именно поэтому сейчас было плохо. Не зря же Белый ему тогда говорил... Выходит, на самом-то деле Костя ничуть не лучше прочих. И даже ещё сволочнее. Ведь было же, было это тоскливое, муторное чувство, где-то в глубине он знал, что делает, и как это всё называется — но всё равно делал. Ну, пускай не ради удовольствия, а чтобы Стажёрство приблизить. Какая разница? Важен результат. Ребят-то он давил, как все. Как все они — Помощнички... Стежёрчики... И на Белого он на самом-то деле зачем кричал? Чтобы в себе тоску заглушить. А Белый смотрел на него своими большими грустными глазами.
     Костя вдруг понял — глаза у Белого были точь-в-точь как у Васёнкина. В тот самый день, когда его отправляли на Первый. В последний день. Это случилось после обеда, они едва успели войти в палату. Не все ещё даже разделись — а на пороге уже появился Серпет, а с ним несколько незнакомых Наблюдательниц, хмурых тёток с непроницаемыми лицами и мощными, словно бульдозеры, фигурами.
     Все с каким-то нехорошим интересом уставились на них. И Костя почувствовал — сейчас что-то будет. Даже зубы заныли.
     Серпет выдержал недолгую паузу, потом велел всем встать и построиться в одну шеренгу. Выстроились, само собой, мгновенно — недаром Костя столько их муштровал. Он в тот момент даже почувствовал маленькую куцую радость — лишний раз оценят его старания.
     Но Серпет почему-то не взглянул на ровную шеренгу. Уставившись в серый линолеум пола, он хмуро произнёс:
     — Ну что ж, голуби. Прощайтесь со своим приятелем, Васёнкиным Александром. Всё, кончилось терпение. Отправляем его на Первый Этаж... — помолчав, Серпет повернулся к Васёнкину.
     — Ну что, Саня, носом хлюпаешь? Сам же виноват. Помнишь уговор насчёт двоек? Вот она, свежайшая твоя двойка, — и Серпет вытащил из неизвестно откуда взявшейся кожаной папки слегка помятый тетрадный листок. Приглядевшись, Костя узнал свой рапорт, написанный всего лишь два часа назад, после урока Энергий.
     — Так что уж не взыщи, — продолжал Серпет. — Всё по-честному. Словами с тобой пробовали — не получалось. Наказывали — тоже без толку. Поэтому вот... отправляйся. Может быть, хоть там удастся сделать из тебя что-нибудь полезное. Для нашего Общего Дела, разумеется, — добавил он, чуть помолчав.
     А потом он кивнул тёткам-Наблюдательницам:
     — Всё. Ритуал окончен. Можете забирать.
     Те, однако, не спешили. Наверное, ждали, когда Васёнкин выйдет к ним сам. Но тот не сдвинулся с места — напротив, схватившись обеими руками за никелированную спинку кровати, он заревел как маленький:
     — Не пойду никуда! Не надо! Я не хочу, не хочу! — а дальше уже совсем что-то бессвязное. Его вцепившиеся в холодный металл пальцы побелели, и Костя с раздражением подумал, что придётся ведь сейчас отдирать Саню от кровати. Именно ему, Косте, и придётся. Кому же ещё? Серпет, что ли, будет возиться? Или бабы эти? Вон, стоят как в землю врытые, им шелохнуться лишний раз лень.
     Но отдирать не пришлось. Через минуту Васёнкин, опомнившись, разжал пальцы и потянулся к тумбочке, взять свою скомканную одежду. И у Кости вновь испортилось настроение — не уследил! Теперь запросто могут отметить в журнале, что в палате не было порядка. Чья вина? Его, Костина. Не требует аккуратности.
     — Оставь, там тебе это не понадобится, — сквозь зубы процедила одна из Наблюдательниц, и Саня медленно повернулся. Что-то странное было теперь в его движениях. Что именно, Костя понять не мог, но чувствовал — для Васёнкина Первый Этаж уже начался.
     — Попрощайся с ребятами, — подал голос Серпет. — Думаю, им полезно тебя запомнить... Его пример — другим наука. Кстати, кто у нас на очереди? Рыжов, Царьков, кажется... Константин, уточни списочек и завтра же мне принеси. Вот так-то, голуби.
     Ребята притихли. Раньше Первым Этажом только пугали, и вот оказалось — всё по правде.
     Уже стоя в дверях, Васёнкин повернулся:
     — До свидания... Я буду вас помнить... — Он ещё что-то сказал, но Костя не расслышал. И сейчас эти неуслышанные слова мучили своей загадкой. Хотя, что могло быть загадочного в Васёнкине? Костя помнил, как Наблюдательницы сдвинулись с места, вроде бы еле-еле, но Саня как-то сразу оказался между ними.
     Таким он и остался в памяти, худой, невысокий, в синих трусах и вечно незашнурованных ботинках. Ему было всего тринадцать лет.
     Костю царапнуло слово было. Что значит было? Не покойник же Саня, просто он сейчас на Первом Этаже. Конечно, никто не знает, что там творится, но не убивают же, в самом деле?
     Не убивают? Они же запросто могут "стереть"! Только вряд ли это делается на Первом. Иначе так бы они и говорили. Правда, наверняка есть вещи и похуже смерти. Гораздо хуже.
     Но разве только поэтому он думает о Васёнкине в прошедшем времени? Есть и другая причина. Вся прежняя жизнь отрезана, всё кончилось, всё осталось на том берегу. Никогда больше он Васёнкина не увидит, никогда не услышит, никогда с ним не заговорит. Никогда. И пускай Васёнкин жив — но получается, для Кости он всё равно что умер.
     А вот Васёнкин его, наверное, вспоминает. Ещё бы, такое вряд ли когда-нибудь забудется. Как покорно лежал под "морковкой". Как ползал между стульев, а его лупили носками ботинок под рёбра. С какой же злобой можно такое вспоминать! И правильно. По справедливости, Косте бы стоило побыть в его шкуре.
     Но в том-то и весь ужас, что Васёнкин вспоминает без злобы. Костя почему-то знал, что никакой злобы в Сане не накопилось. Он же был самым добрым в Группе, он не запоминал обид. Маленький, беззащитный, с тревожными глазами... Где-то он сейчас?

4.

     — Ну, а теперь послушаем вас, Сергей Петрович.
     Голос у Старика был, как всегда, глубок и спокоен. Словно тот читал лекцию или комментировал шахматную партию. По тону совершенно невозможно догадаться, о чём идёт речь. И Сергею порой приходила в голову сумасшедшая мысль — а не электронный ли синтезатор работает вместо голосовых связок Старика? Конечно, это было не так.
     Вот ведь какая штука получается — этот голос ещё неделю назад казался ему родным, домашним и тёплым. Да, Сумматор действительно специалист своего дела. Запросто очаровал его, Сергея. Хотя, уж кто-кто, а он не страдает дешёвой сентиментальностью.
     Видно, всё началось с детства. Слишком рьяно мамины подруги резвились с ним, розовощёким малышом, безудержно целовали и закармливали конфетами. Сколько ему тогда было? Да уж наверное не больше пяти. Именно тогда ему и опротивели сладости. Он ведь уже всё понимал. Мамы нет, она никогда уже не подхватит его на руки, не шепнёт в ухо: "Серый разбойник ты мой..." И сколько бы ни совали ему добрые тётеньки шоколадок, всё без толку.
     Да, сладостей он терпеть не мог. И вообще был весьма нетипичным ребёнком. Да и повзрослев, нетипичность не утратил. Приходилось её скрывать — и чем дальше, тем сильнее. Иногда он забывался, позволял себе расслабиться. И тут же радостно стучались в дверь неприятности. Сию закономерность он осознал лишь на втором курсе. Ни с того ни с сего накатил творческий порыв. Три ночи он сидел на кухне и долбил одним пальцем по клавишам взятой напрокат (сорок копеек в день) машинки "Москва". В итоге появилась замаскированная под реферат статейка. "Система нелинейных информационных связей как модель социополитических структур". Разумеется, ничего кроме щенячьего бреда статейка из себя не представляла. Хотя и были там некие отблески интересных идей. Но это он сейчас понимал, а тогда, уверенный, что сделал эпохальное открытие, Сергей погрузил свой труд в синюю папочку и понёс на кафедру. Дня через два колесо завертелось.
     Запросто могли из института вышибить. "За пропаганду реакционного учения социал-бихевиоризма". Спасибо, вмешался престарелый профессор Лапников, некогда бывший факультетским деканом. Его уважали. А Лапников, пользуясь своей древностью — девятый десяток! — мог позволить себе некоторый либерализм... Обошлось выговором. Потом уже Сергей понял, что всё могло кончиться гораздо хуже. Времена на дворе стояли свинцовые.
     Но студенческий опыт его мало чему научил. Стоило ли так рыпаться с диссертацией? Не лучше ли было взять предложенную шефом тему? Кому было бы хуже? Науке? Обществу? Они бы не пострадали. И вообще, серость нужна хотя бы уже для того, чтобы создавать фон таланту. Так иногда (но не раньше пятой рюмки) высказывался шеф.
     Так нет же, обязательно надо было ввязаться в драку. И угодить в самую гущу, в самый что ни на есть крысятник. И только годы спустя, уже здесь, в Корпусе, он наконец догадался: его сочли пешкой в чьей-то игре.
     Да, интересно, чем бы всё кончилось, не приди к нему Старик? Как точно тот выбрал время — именно те дождливые страшные дни.
     Как-то незаметно замолчал телефон. И Лариса уехала в Челябинск, и все объяснения были зыбкими, словно холодный туман за окошком. Видимо, в том последнем телефонном разговоре она всё же на что-то намекала. Что-то она не хотела или боялась сказать, а значит, Сергей, как настоящий мужчина, должен был понять это сам. Чтобы не огорчать даму. Но он понять не мог, бился как рыба об лёд, пока всё не кончилось само собой. "Сабо самой", как говорила Лариса в тогда уже редкие минуты хорошего настроения.
     — Ну так мы ждём вас, — вклинился в его мысли спокойный голос Старика. Что же, надо им ответить. Теперь начинается новая игра, и главное — не раскрыть раньше времени свои карты. Сейчас всё решает время. Знать бы только, когда оно, это время, наступит? А, ладно... Может, пока и из них удастся выудить что-нибудь ценное. Во всяком случае, надо тянуть кота за хвост. Причём на высоком художественном уровне.
     — Я не совсем понимаю, какого именно ответа вы от меня ждёте, — произнёс он с почти естественной холодностью. — Если вас интересует дело, давайте обсуждать ситуацию с Прорывом. А вот всю эту бредятину о моих нездоровых настроениях и высказываниях насчёт Первого Замка — ну её к свиньям. На такие темы, да ещё в подобном тоне, я рассуждать не намерен.
     — Странно всё это от вас слышать, Латунин, — вмешался Ярцев, начальник Санитарной Службы. Этого плюгавого человечка в тёмных очках, с нездоровым цветом лица и пегими волосёнками Сергей мысленно обозвал Обер-Инквизитором. Кажется, где-то когда-то существовала такая должность. Не то в каком-то захудалом германском княжестве, не то вообще в Новом Свете.
     — В самом деле, Латунин, — всё нудил и нудил Ярцев, — вы, можно сказать, находитесь в центре системы, непосредственно работаете с объектами — и вдруг такие мысли... Да, мы тут все люди информированные, можем называть вещи своими именами. Конечно, в истории Первого Замка не всё было гладко. Имел место ряд принципиальных ошибок. Преобладали волюнтаристские тенденции, увлечение феодальной атрибутикой, не изучался должным образом механизм Прорыва... Но мы-то учли их опыт. Однако никому не позволительно забывать, Латунин: в главном, в идейном, можно сказать, смысле мы наследники Первого Замка.
     — Ну вот что, дорогой товарищ Ярцев, — повернулся к нему Сергей. — Всю вашу фразеологию оставьте на потребу Наблюдательницам. Это их уровень. Как, видимо, и ваш. А меня не надо агитировать и тем более провоцировать. Я не мальчик, знаю, зачем сюда пришёл. В общем, хотите говорить о делах — говорите. Хотите заниматься бдительностью — бдите себе на здоровье. Но мне с вами общаться неинтересно...
     Вот так. Для начала обозлить инквизитора. Пускай базарит. Чем больше слов об идеологии — тем меньше слов о программе.
     Но тут на выручку ему пришёл Старик.
     — Ну хорошо, хорошо, — неторопливо заговорил он. — В самом деле, Сергей Петрович прав, нечего нам ловить блох. Тем более, время не терпит. Я ведь догадываюсь, Ярцев, чем вызвана вспышка вашей идеологической зоркости. Отряды Санитаров вернулись с пустыми руками. Хотя они, как вы утверждаете, обшарили каждый миллиметр Границы. Но приборы, конечно же, ничего не зарегистрировали. Чего, собственно, я ждал с самого начала. А какой отсюда вывод? Объект вошёл в Дыру. В любой момент он может разорвать Барьер Великих Волн и выйти на той стороне. И вот, когда это случится, нас всех тут будет интересовать только один вопрос: а чья же это вина? А, Ярцев? С кого всё началось? Вы, насколько я заметил, любите формальный подход. Вот и давайте подойдём формально. Когда Прорыв начался, объект был в вашей компетенции. Улавливаете мою мысль? Поэтому будьте добры помолчать. До времени. А вы, Сергей, говорите. По делу, разумеется.
     — Хорошо, — ответил Сергей. — Только ничего нового я не скажу. Всё то же, что и раньше. Та же сказка про белого... хм... бычка. Три дня назад объект РС-15 явился ко мне на запланированную беседу. Целью коей, как вы знаете, была проверка ментальных реакций. Дело обычное. По своей инициативе объект рассказал, что видит какие-то странные сны. Запись нашей беседы вы слышали не раз, так что не стану повторяться. Я сделал единственное, что мог. Велел ему зафиксировать местоположение Противника, которого он почему-то называет "Белый". Ну, это несущественно, как называть. В свете всего последующего всем нам ясно, что сны эти — не галлюцинации, а отражение реальности иного измерения. Думаю, мы имеем дело с нашим старым врагом. "Белый", видимо, послан Городом. Разумеется, со слов объекта невозможно сделать вывод о силе противника. Но раз уж он сообразил, как прорвать два системных кольца, то ситуация аховая. Для нас, разумеется.
     Но к делу. События неожиданно пошли с ускорением. В ту же ночь возникли внешние обстоятельства, — Сергей искоса взглянул на Ярцева. — Кое-кто проводил свою Глобальную Проверку и даже не потрудился сообщить мне об этом. Наутро я был поставлен перед свершившимся фактом. Ну а дело пошло по стандартной схеме. Объект изолирован в боксе, ждёт наказания. Эмоциональное и ментальное напряжение нарастают. Плюс к тому же замкнутое пространство. Плюс холод — это ведь тоже активирующий фактор. Вот так. Созданы все условия для прорыва Первого Кольца. Вы бы хоть методички иногда читали, Ярцев. Ну нельзя же так безграмотно работать! Не говорю уже о нашей извечной несогласованности.
     Сергей замолчал и, раскрыв блокнотик, принялся рисовать бесформенные фигурки. Он понимал, что всё это зря. Похоже, втереть очки им не удастся. Ярцев-то дурак, хрен с ним, с Ярцевым, сейчас он бросится в лобовую атаку, начнёт доказывать, что абсолютно во всём прав. Что нужно было поинтересоваться его планами, что график уже месяц висел на каком-то стенде в плановом отделе. И что он не может отвечать за глупость каждого отдельного исполнителя, что он слишком крутой начальник. И тогда надо ему в ответ нахамить. И в словесном водовороте утонет главное. Это Ярцев... Но Старик намного опаснее. Он, видимо, уже сейчас обнаружил слабость легенды. Но нипочём не скажет, даст откричаться инквизитору, затем мягко выведет его из игры и примётся за Сергея уже по-настоящему.
     Ну что ж, сам к этому шёл. Обидно, конечно, что так ничего толком и не понял, не сумел разобраться ни в себе, ни в мире. Тридцать шесть — ещё не старость, и ох как не хочется играть в ящик. Но Благодетели миндальничать не станут. Это, может, Костику ещё стёрли бы память и отправили на новый круг, в конце концов, объекты со столь редкими данными на дороге не валяются, чтобы найти одного, приходится отсеять тысячу обычных подростков. А вот с ним-то они рисковать не захотят. Пожалуй, будет Ярцеву случай наконец-то применить свои профессиональные навыки. Но это можно выдержать. Наверное. Если, конечно, в игру не вмешаются какие-нибудь неучтённые факторы. Как в своё время предупреждал Андреич.
     И всё же стоит подольше водить за нос господ Благодетелей. Насколько это возможно. Главное, протянуть время, пока Костик не перейдёт на ту сторону. А может, он уже перешёл? Но даже если и так, нет способа узнать. В Дыре временные координаты особые. Да к тому же ещё и столько ловушек... Разумеется, если помогает Белый, этих ловушек можно не бояться. У Белого, видимо, хватит силы. Хотя что он знает о Белом? Немногим больше, чем Костик. Согласно официальной терминологии, это Противник. Он послан Городом. А что такое Город? Тоже ведь условное обозначение. Кроме стандартной версии, ничего не узнаешь. Старик отмалчивается. А то, что предназначено для собрания Наблюдательниц — так это просто смешно. Центр мировой тьмы. Силы, стремящиеся погубить Землю. Коварство врага не знает предела... Вот, пожалуй, и всё. Для правды слишком примитивно. Сказка того же уровня, что и про Силы Спасения. И разумеется, ни на один конкретный вопрос ответа не предусмотрено. Где этот Город — неясно. Какова его сила — неизвестно. Чего он хочет — поди разберись. Он, Сергей, как-никак Воспитатель Второго Ранга, по здешним масштабам шишка, не Техник какой-нибудь или Санитар — но до настоящей информации всё же не допущен. Вот и остаётся, подобно Сократу, усмехаться. "Я знаю то, что ничего не знаю".
     Хотя, если взглянуть с другой стороны... Всё настолько засекречено, такая глубокая тайна, столько туману напущено... Обычно так делают, если никакой тайны нету, когда за всеми этими покровами — пустота. Что ж, выходит, Город — просто идеологическая брехня? Какая уважающая себя идеология обойдётся без образа врага?
     Но почему бы не предположить иное? Может, Город действительно имеет место быть, но Благодетели ничего о нём не знают, кроме того, что он существует и каким-то образом мешает "спасать" Землю? Скорее всего, именно так оно и есть. Иначе откуда бы взялся Белый?
     Пожалуй, впору позавидовать Костику. За ним-то, по крайней мере, пришли. А для него, Сергея Латунина, идиота Второго Ранга, подобный путь закрыт. Ведь даже явись сейчас Белый — что ему скажешь? Вытащи меня отсюда в Натуральный Мир? Под солнышко, видишь ли, захотелось? А куда девать всю здешнюю мерзость? С собой забрать? Много дерьма в нём накопилось, много натворил тут пакостей. И вообще, пора задать себе парочку неприятных вопросов. Вот, к примеру, не окажись Костик его сыном — пошёл бы он тогда против Корпуса? Не вышло бы так, что уже не веря в сказочку про Спасение, он всё же механически продолжал бы свою работу? Или всё нет? Ответа не было, и потому разрасталась в нём какая-то мертвенная, стылая безнадёжность.
     Прошлое не вернёшь, — вновь напомнил он себе и усмехнулся, надо же, на какие банальности его потянуло. Но ведь и в самом деле ни исправить ничего, ни переписать. Останется всё — и разговор с Ленкой тем зимним вечером, и сизая струйка дыма из трубы крематория, и залитые страхом глаза Сашки Васёнкина. А что он тогда мог сделать? Фильтрация от него не зависит, на Первый Этаж всё равно каждый год отправляют определённый процент. Это дело Санитарной Службы, они там у себя решают, а после уже выдают список на отправку. Что зависит от воспитателя?
     И почему они выбрали именно Васёнкина? Конечно, глупый вопрос. Не его, так кого-нибудь другого, и сейчас пришлось бы думать о том, другом... А всё же странные были у него глаза. Казалось, он в тот день всё понимал — что происходит с ним, и со всеми ими, и чем это должно кончиться. А ведь пришлось ещё устраивать эту дурацкую игру в прощание, в рапорты и списки двоечников. Что поделаешь — должен быть эффект ментального воздействия. Проще говоря, кнут и пряник. Ребятишки-то и впрямь поверили, что Васёнкина отправляют в наказание. И Костик, само собой, поверил, что всё это — результат его рапорта. Вот, кстати, ещё одна пакость. Какими словами обозвал бы раньше Сергей такую бумагу? Ещё там, в Натуральном Мире? В общем, ёжику понятно. А здесь — ничего, здесь это нормально, здесь это называется развитием доминанты лидера. Господи, до чего же искривилось его мышление, если такие элементарные вещи стали для него теоремами, которые приходится самому себе доказывать!
     И нет ему никакого оправдания. Не объект же он, в самом деле, ему-то никто никакого Концентрата не давал, он не лишился ни памяти, ни способности ориентироваться во времени. Так в чём же дело? На что он купился? Ладно, там ещё можно было поверить красивым сказкам Старика, но придя в нелепый мир Корпуса, как же он ничего не понял? Смотрел — и не видел. А может, это из-за Посвящения? Само Посвящение он не запомнил — здесь такие вещи случаются во сне. Осталась лишь память о чём-то огромном и сильном, о каких-то колоссальных возможностях. Но память, впрочем, вскоре угасла, распалась на бессвязные обрывочки, и жизнь потекла по-прежнему. Во всяком случае, сам он не заметил в себе никаких изменений.
     Но, однако же, работал, занимался сволочным своим делом — что дело сволочное, теперь уже нет ни малейших сомнений. Какие же были в тот день у Васёнкина глаза! Сергей понимал, что забыть их уже не сможет. Даже если бы и захотел. Но забывать было нельзя. Пусть и не зависела от него отправка — а поставил же он свою подпись на стандартном транспортировочном бланке. Пускай для этих, для Благодетелей его подпись — лишь пустая формальность. Но не для него. Ею он скрепил свою вину. Где-то сейчас Васёнкин? А, всё равно без толку голову ломать. Может, еще и придётся с ним увидеться. На своей шкуре испытать прелести Первого Этажа. Похоже, дело идёт именно к такому финалу. Ну и ладно. Во всяком случае, это справедливо.
     Но что же говорить сейчас? Надо бы кинуть им ещё какой-нибудь ложный след. А для этого — понять, что же их интересует на самом деле. Впрочем, и так ясно. Сам по себе Костик им не нужен. Объектом больше, объектом меньше... Всегда же новых можно набрать, пускай это и хлопотно. Кроме того, не интересны им и методы детекции. Похоже, до них всё-таки дошло, что приборы не помогут. И уж разумеется, безразличны им настроения Воспитателя Латунина, его мнение о Благодетелях и Предназначении.
     А что им важно — так это канал. Канал, по которому пришёл Белый! За это они и ухватятся. Белый знает дорогу в Корпус? Прекрасно. Увёл одного — значит, может увести и других. Или ещё чего-нибудь натворить. К примеру, взорвать ихнюю чёртову лавочку к ядрёной фене. Хотя, это вряд ли. Мог бы — давно бы и взорвал. Но всё же не случайно они так забегали, ох, неслучайно.
     А вся ирония в том, что канал открыл именно он, Сергей. Ведь ещё месяц назад он внёс лёгкие коррективы в программку РС-15. Уменьшил блокировочный потенциал, отключил транспонирование ментальной матрицы. Зачем? А он и сам не знал. Работал словно по какому-то наитию. Казалось, так надо. Может, даже из эстетических соображений. А попросту говоря, интересно было посмотреть, что из этого получится. Конечно, о своих экспериментах он никому не докладывал.
     И лишь теперь догадался, что своими опытами облегчил Белому дорогу. Ну и прекрасно. Теперь же, когда программа стёрта, тому ещё легче. Стёртая программа — что это значит? Сняты материально-слоевые ограничители. То есть Костик уже как бы не принадлежит искусственной материальности этого мира, он, можно сказать, одновременно находится в двух слоях. И физическими методами его не взять. Никакие Барьеры Великих Волн им не помогут. Беда в том, что есть у них и нефизические средства. Да и кто знает, на что способны Благодетели? До сих пор против Костика действовали люди, хоть и оснащённые чудовищной техникой. Таинственные Спасатели прятались в тени. Но теперь, может статься, они возьмутся за дело сами. Скорее всего, это произойдёт на границе слоёв.
     Ну что ж, надежда всё-таки есть. Благодетели и Белый. Корпус и Город. Кто окажется сильнее? Похоже, команда Старика продувает игру со счётом два-ноль.
     Правда, если они сумеют восстановить программу... С программой бы они Костика запросто прихлопнули. Подобно средневековому магу, что втыкал иголку в восковую куклу — и за сотни миль умирал в мучительных судорогах человек.
     Но как же они, интересно, её восстановят, если Сергей затёр все копии? И не просто затёр, а записал на их место бессмысленный набор знаков. Нет, братцы-волки, вернуть программу может лишь тот, кто её стёр. Точнее говоря, не вернуть, а написать заново. Возможно ли такое? Сергей знал, что возможно. Большую часть кода он помнил наизусть, а остальное нетрудно восстановить за пару дней. Но неужели они всерьёз надеются на его помощь?
     Он откашлялся и устало произнёс:
     — Если есть вопросы — задавайте. Нет — кончим этот базар. Как правильно заметил в своё время почтенный Сумматор, больше дела, меньше слов.
     При этом он бросил участливый взгляд на Ярцева. Тот поморщился точно от зубной боли.
     — Что значит — больше пользы? — вскрикнул он, не удержавшись от нервного взвизга, точно котёнок, коему наступили на хвост. — Нет уж, давайте разберёмся. Сперва обвиняете меня чёрт знает в чём, делаете из меня какое-то пугало, а сами в кусты? Я, дескать, забавляюсь игрой в бдительность. Что значит "забавляюсь"? Работаю я. Выполняю свои непосредственные обязанности, чего и вам желаю. Так что меня очернить не удастся, я уж как-нибудь за себя постоять сумею. Так вот, к делу. Вы должны были знать, что я проводил Глобальную Проверку. Заметьте, плановую. Могли бы подойти к нам в Службу, поинтересоваться. График мероприятий у нас на стенде висит. Трудно было взглянуть? Так что у меня, в отличие от вас, всё согласовано. Все подписи у меня есть, все печати! Хотя, что я говорю! Размечтался я, дурень старый. Вы же, Латунин, у нас прямо какая-то белая ворона, или белая кость, не знаю уж, как и сказать. Вы интеллектуал высшей пробы. Чего вам с простыми координаторами знаться... Брезгуете, Латунин, брезгуете. На том и прокололись. — Откричавшись, он возмущённо заёрзал в кресле.
     А это уже плохо. Сергей стряхнул усталость. Не время расслабляться. Не нравился ему инквизиторский тон. Тот же хитрый дяденька, говорить умеет гладко, на собраниях соловьём заливается. Наблюдательницы млеют. А сейчас он зачем-то напялил на себя маску обиженного завхоза, недосчитавшегося ящика гвоздей. Это всё неслучайно, это продуманная игра. Но какой смысл? Разозлить Сергея? Они же понимают, что не получится. Или он готовит для того почву? В общем, ладно, пускай играет. Рано или поздно всё высветится. А пока надо придумать что-нибудь новенькое.
     — Послушайте, Ярцев, — подал между тем голос Старик. — Вы успокойтесь, что ли. Воды вон выпейте... Вас ведь никто ни в чём не обвиняет. Пока. Посему не дёргайтесь, а немного помолчите. А к вам, Сергей, у меня действительно есть несколько вопросов. Конечно, если вы против, — замедлил он голос, — можно отложить. На самом деле время ещё терпит.
     — Нет уж, Сумматор, — усмехнулся Сергей, — вы спрашивайте. Как говорится, раньше сядешь — раньше выйдешь.
     — Мрачно вы как-то настроены, Серёжа, — удивлённо посмотрел на него Старик. — Ну да ладно. Первый мой вопрос прост до невозможности. Почему, услышав от объекта о Противнике, вы тотчас не побежали ко мне? Какая-то, знаете ли, несвойственная вам самонадеянность. С чего бы это? Неужели вы и в самом деле воображаете себя таким уж крупным профессионалом? Но у меня, полагаю, опыта чуть больше. И такие вопросы относятся к моей компетенции. В общем, если посмотреть глазами нашего бдительного друга Ярцева, создаётся ощущение, что сей факт вы просто-напросто от меня скрыли. А вот зачем — это уже второй вопрос.
     Старик замолчал, уставившись на Сергея большими добрыми глазами. Такие глаза, подумалось Сергею, бывают у младенцев. Да ещё у коров. Нет, потрясающий Старик. До чего же великолепно играет! Заслуженный артист Корпуса...
     — Ну что ж, Сумматор, отвечаю. Только предлагаю взглянуть на дело с другой стороны. Сначала факты. Приходит ко мне объект. Рассказывает о своих видениях. Какие я должен сделать выводы? Это только по-вашему всё просто. А по-моему, нет. Я вижу несколько вариантов.
     Итак, вариант первый. Сразу скажу, наименее вероятный. Мы ошиблись в дозировке Концентрата. Скажем, из-за нелинейных эффектов программы, о которых я давно говорил. И что тогда? У объекта вытеснены все воспоминания. Вообще все, даже виртуальные. А психические функции, разумеется, в целости и сохранности. Идём дальше. Как известно, природа не терпит пустоты. И у объекта отдел мозга, ответственный за связь воображения с реальностью, начинает работать вхолостую. Раз уж нет воспоминаний истинных — возникают ложные. Короче, Белый — всего лишь фантазия объекта, бред, если хотите. Но бред доброкачественный, ведь серьёзных психических деформаций нет. Потому, кстати, и программа не выдала предупреждения. Я же не раз напоминал о несовершенстве объектных программ, о неучтённых побочных эффектах, но меня почему-то не хотели слушать. Ладно, это так, фраза в пустоту. Вернёмся к нашим баранам. Если бы не события той ночи — всё бы нормализовалось. Я ведь к тому времени уже начал понимать, в чём собака зарыта. Уменьшили бы дозировку, провели бы глубокое зондирование — и всего делов. Но мы действовали иначе. Хотя слово "мы" не совсем уместно. Глобальные проверки не по моей части. Короче, объект был, как справедливо отметил почтенный наш Сумматор, поставлен в такие условия, что блокировка не выдержала. Чем не замедлили воспользоваться силы Города.
     Версия вторая. Кое-кто, — он мельком бросил взгляд на Ярцева, — весьма своеобразно понимает свои служебные функции. Например, не нравится ему Латунин. Чем-то он раздражает... Интеллигентностью своей, белым вороньим оперением или выражением морды — не суть важно. Однако раздражает. И что тогда? Под Латунина ведётся подкоп. По всем правилам сапёрного искусства. Берётся объект из лучшей его Группы (и не просто объект, а Помощник, то есть, фактически, тот, ради которого и Группа существует). И этому объекту внедряются сны известного содержания. Ну, с нашими-то возможностями... А какой здесь расчёт? Расчёт элементарный. Объект всполошится. Ещё бы, он в передовые рвётся, ему Стажёрство обещано — и на тебе! Естественно, рано или поздно он побежит ко мне каяться. Не сможет в себе утаить — мал ещё. А дальше начинается самое интересное. Как я себя поведу? Помчусь к Сумматору или нет? Подниму на ноги Санитаров или как? И кстати, с самого начала нетрудно было догадаться, что шума я поднимать не стану. Уже хотя бы потому, что привык сам разбираться в ситуации, да и, если говорить честно, никогда я к вам, Ярцев, не питал тёплых чувств. И к вам лично, и к вашей службе. Я и в Натуральном Мире подобных типов немало повидал. Да, Ярцев, вы, сыщики, всюду одинаковы, и пахнет от вас неизменно... Ладно, поехали дальше. События направляются чьей-то умелой ручонкой. Чисто случайно три девицы под окном сочиняют вечерком. Что, думали я не в курсе?
     Нет, не так Латунин прост, как некоторым кажется. О сём произведении эпистолярного жанра я знал ещё раньше, чем доносик был состряпан. Как? С техникой надо дружить, ребята. Отвёртка, две проволочки да "жучок" в коридоре — вот и вся недолга. Я люблю иногда слушать ночные беседы нашего славного низового звена. По чисто деловым соображениям. Подробные записи в журнал им делать лень, а вот потрепаться о групповых делах они любят. А мне нужна детальная информация. Ладно, мы отвлеклись. Итак, проверочка. Тёмный холодный бокс и всё такое. Финал тот же, что и в предыдущей версии. Не выдерживает блокировка, объект становится марионеткой, им управляет Город, инвольтирует ему свои Энергии. Кстати, Ярцев, у меня к вам вопрос чисто технического порядка. В чем официальная задача курительной эпопеи? Выяснить, кто первым побежит каяться? Ранжирование? Можете не отвечать, по вашей физиономии вижу, что угадал. В общем, на предыстории дела я не настаиваю. Мне мышиная ваша грызня неинтересна. Важно другое. Важны действия после проверки. В самом деле, Сумматор, — повернулся он к Старику, — ну давайте посмотрим официально. Провели проверку, ладно. Выявили скорость реакции, составили список первичных информаторов. Ну и учесть бы результаты, внести коррективы в файлы данных. Так нет же! Дальше идёт что-то уму непостижимое. Устраивается глупейший спектакль с ночным построением, угрозами, инфра-светом. Под конец объекта запирают в холодный бокс. Предварительно наобещав порку, Дисциплинарную Группу, Первый Этаж, чёрта лысого, словом, весь малый джентльменский набор. Это же как здорово придумано! Один, в замкнутом пространстве, действие холода, сильнейшее психическое потрясение... Чувствуете, как концентрируется ментальная энергия? Одно за другим создаются все необходимые условия Прорыва. И кем же они создаются, позвольте спросить? Начальником Санитарной Службы! Вот до чего довела вас, Ярцев, невинная игра в бдительность. Заодно и неприязнь к тем, кто умнее вас. Спасибо вам, инквизитор вы наш доморощенный, — и Сергей изобразил нечто вроде поклона.
     Однако он понимал — толку от его обвинений мало. Ярцев и так уже достаточно обозлён, но скоро его роль кончится. Он или сам уйдёт из кабинета, или Старик его выставит. А Старика на кривой козе не объедешь...
     — Я продолжаю, Сумматор. Изложил я сейчас вторую версию. Но в неё я тоже не особо верю. То есть допускаю, что Ярцевские интриги оказали некое влияние на развитие событий, но я в своих действиях руководствовался версией номер три.
     Итак, третья версия. "Белый" был. Прорыв Города был. Никаких психических расстройств, никаких галлюцинаций. И никто не гипнотизировал Санитаров, не подбивал на провокации. Просто использовалась их природная глупость. Поймите, мы имеем дело с Городом. И он действует куда хитрее, чем кажется некоторым. Поразмыслив, я, однако же, догадался, в чём их главная цель. А цель у них — вызвать нашу реакцию. Между прочим, именно ту, которую вы хотели. Чтобы я помчался к вам советоваться. Чтобы потом мы, безопасности ради, отправили объекта на Первый Этаж.
     Стало быть, он нужен им там, на Первом. Не знаю уж, для какой надобности. Может быть, через него они начнут инвольтировать туда свою энергию. Может быть, они собираются устроить там глобальный Прорыв, а то и разомкнуть слой... Не моё дело выдвигать гипотезы, я же почти ничего о Городе не знаю. Не допускают мелких сошек, вроде меня, до информации — штука шибко секретная. Да только из самых общих соображений ясно, что Город — противник мощный, и нельзя его недооценивать. И судя по всему, они собираются направить свою активность на таинственный Первый Этаж. Начали с того, что приготовили себе резидента. Поймите, я не собираюсь разгадывать их методы и цели. Это не моя область. Но суть дела столь очевидна, что я удивляюсь вашим вопросам. Враг хотел спровоцировать нас на резкие действия. Не удалось со мной — выжали из Ярцева всё, что только можно. И это им удалось блестяще.
     — Хитро закручено, — восхищённо протянул Старик. — Чувствуется рука мастера. Вам бы детективы писать...
     — А стоит ли считать врага глупее себя? — очень искренне удивился Сергей. — Я уверен, они не действуют в лоб. Вот и я тоже не стал дурить. Потому и не побежал к вам, а принялся вычислять изменения дозировки. Не уверен, что это самое разумное решение, но уж во всяком случае, не самое глупое. Если бы не вредительство Санитарной Службы — мы бы этот раунд выиграли. Вот так, Сумматор. Таковы ответы на оба ваших вопроса. Я, конечно, не снимаю с себя вины. Главная моя ошибка в том, что я не предотвратил спектакль режиссёра Ярцева. Конечно, я не знал о его планах, но вот тут он прав — при желании я мог бы узнать. К сожалению, мне доложили слишком поздно. А узнай я хоть получасом раньше — обязательно вытащил бы объект из бокса. Сразу бы вытащил, не дожидаясь, пока начнётся Прорыв. Пускай были бы потом скандалы, доносы, выговора — но не случилось бы того, что, увы, имело место быть. Повторяю — я должен был вывести его из бокса.
     — Но вы же всё-таки сделали это, Сергей Петрович, — с ласковой улыбкой перебил его Старик. — Разве не так? — и он улыбнулся ещё умильнее.

5.

     Костя остановился, вжался лопатками в холодный камень стены. Всё вдруг сразу потеряло смысл. Что толку теперь бежать на ту сторону, в Реальный Мир, в человеческую жизнь? Как он сможет ходить по той земле после всех гадостей Корпуса? Можно, если повезёт, удрать от Санитарной Службы, но от себя-то не удерёшь. Мысли о Корпусе станут жечь его раскалёнными иголками, и никуда от них не денешься. Корпус останется позади, словно муторный сон. А разве изменишь что-нибудь в отлетевшем сне?
     Конечно, он никому ничего не расскажет. Да никто бы и не поверил. Ещё, чего доброго, подумают, с мозгами у него неполадка. Нет уж, вот только встреч с психиатром ему и не хватало.
     Но если там прошло много времени, тогда... Тогда придётся сочинить какую-нибудь байку, это несложно. Легенду, как у разведчиков в неприятельском тылу. Как у разведчиков. Да... Или просто сказать, что память отшибло? Вот и придётся теперь врать, врать, и следить за собой, чтобы не запутаться в собственном вранье.
     А по ночам ему будут сниться коридоры и палаты, длинные, обтянутые коричневым бархатом стены классов, суетящиеся Наблюдательницы в своих дурацких серых балахонах.
     И пацаны, которых мучил. И ведь в мыслях не держал, что гадости творит. Да и им тоже, наверное, казалось, что всё путём. А попробуй кто не подчиниться! Недаром же их, Помощников, учили Боевым Методам. От бунтаря осталась бы мокрая лепёшка. И кроме того, Наблюдательницы. Для того они и поставлены — блюсти. Неподчинение Помощнику по Группе — это же такое ЧП! Даже если бы нашёлся кто-нибудь наивный, быстро бы наивность утратил. Пороли бы идиота ежедневно перед всей Группой. А то и на Первый Этаж, если ещё в чём засветится. Вот как того же Саньку. Мелочь ведь, тетрадный листок в клеточку, несколько строк, написанных его, Костиной, рукой. Мусор, можно сказать. Веником бы его да в совок. А Васёнкин из-за рапорта уже там.
     И некому было схватить за руку, остановить. Опомнись, мол, что делаешь, дубина! Да, если по правде, лупить его надо было безжалостно, как сидорову козу. Чтобы мозги пропылесосить. Другого он тогда и не понял бы. Вот Белый — внушал, внушал, а что толку? Разве он его послушал?
     Ну ладно, сейчас мозги и в самом деле прочистились малость, да надо бы раньше. Саньку с Первого уже не вернуть. И не стереть боль и слёзы других. Поздно, слишком поздно. Наверное, потому и Белый больше не приходит. И значит, из этой слепой дыры придётся выползать в одиночку.
     Ну и выберется он, а что дальше? Всё равно ведь засела в нём кривая, ржавая игла. И никак её не вырвать, никак не избавиться. Да и стоит ли избавляться? По справедливости, так и надо. Сам виноват — сам вот теперь и мучайся.
     Костя вздохнул и снова двинулся вперёд, нащупывая левой рукой холодные, сырые камни. Ход постепенно понижался, и, чтобы не набить шишек, пришлось идти согнувшись в три погибели. А вскоре ничего другого не осталось, как опуститься, словно обезьяна, на четвереньки. И за камни теперь приходилось цепляться изо всех сил — ход чем дальше, тем круче уходил вниз, на глубину, и не будь здесь мокрых, режущих ладони камней, Костя давно покатился бы туда. А пока — ничего. Кое-как можно ползти. Правда, мешался фонарь — некуда было его присобачить, и правая рука к тому же занята. Жаль, нет верёвки. Сейчас бы привязать фонарь к груди — и жизнь оказалась бы светлой и прекрасной.
     А между тем все сильнее давала себя знать сырость. Она выступала отовсюду — и сочилась со щербатого, усеянного мельчайшими белыми кристалликами потолка, и густым туманом стлалась внизу, и мутными меловыми струйками стекала по стенам.
     Костю это слегка насторожило. Ход всё время понижался, значит, уходил от речного дна, так откуда же взяться воде? Это во-первых. А во-вторых, дальше пещера может оказаться затопленной. И что тогда? Нырять? Он не рыба, он под водой дышать не умеет. Назад не вернёшься. Идти вниз, в воду — самоубийство. Ну, потонет он, а кому от этого станет лучше? Но нельзя и ничего не делать, сидеть на камнях и ждать у моря погоду — замерзнешь не хуже, чем в том карцере. Да и от голода в конце концов загнуться можно.
     Остаётся одно — идти вперёд и надеяться на чудо. Конечно, ждать чуда можно и сидя, но лучше уж идти. Если он сделает всё, что сможет — неужели не случится ничего такого? Обязательно должно случиться! Костя и сам не понимал, откуда взялась в нём такая уверенность, но она была. И лишь она, слабенькая эта надежда, заставляла его ползти вперёд, сжимая в правой руке слабеющий фонарь.
     
     Всё случилось мгновенно. Ход резко обрушился вниз, пол точно чьей-то исполинской рукой выбило у него из-под ног. Ещё секунду назад Костя лез по мокрым, скользким камням — и вот уже покатился в какую-то тёмную бездну. Фонарь выпал из ладони и, точно тлеющая искорка, полетел вниз. Скоро он исчез из виду, и Костю обволокла густая, плотная темнота. Впрочем, страшнее темноты были камни. То и дело он вздрагивал от коротких злых ударов. Почему-то вдруг подумалось — он станет пятнистым как жираф, столько синяков уже заработал.
     Но и по камням он катился недолго, хотя эти несколько секунд показались ему обезумевшей вечностью. Вскоре Костя уже летел сквозь черноту, раздирая её своим сжавшимся телом и слыша тонкий свист рассекаемого пространства. Волосы на голове шевелились, точно наэлектризованные.
     Что удивительно — не было страха. Наверное, всё случилось слишком уж быстро.
     Сознание на миг погасло, а когда вернулось вновь — он обнаружил, что барахтается в ледяной воде. Она обожгла тело точно невидимое пламя, и Костя едва удержался от крика. Это было бесполезно — кричать. Кто услышит его здесь — в огромной пустой пещере? Тут царила древняя, первобытная тишина, и нарушали её лишь беспорядочные Костины всплески. Нет, помощи ждать не от кого. А долго ли он сам продержится? Тем более, что куртка и брюки стали вдруг невероятно тяжёлыми, как рыцарские латы, и тянули его вниз, в мёртвые глубины.
     Всё же ему удалось найти какой-то ритм и медленно плыть. Куда? Сейчас это было неважно. Куда-нибудь. Мышцы сводило от холода, зубы ныли, сердце колотилось, скакало в груди точно футбольный мяч, который пацаны чеканят об стенку. А в голове — абсолютная пустота. Никаких мыслей.
     Силы кончились как-то сразу, вдруг. Сперва он понял, что больше не сможет работать руками. Руки сделались мёртвыми, чужими, они тащили на дно, словно к каждой была привязана пудовая гиря. Вскоре левая рука отказала. Полностью. Значит, всё, приплыли. На одной правой не вытянуть. И Костя перестал грести — бесполезно.
     А ноги опускались всё глубже и глубже. Его волокло в мутную тёмную глубину, и не оставалось сил даже набрать в лёгкие воздуха. Ещё секунда — и...
     И ноги коснулись дна. Но для радости уже не было места. В полном оцепенении он пошёл вперёд, вытянув руки, точно боялся обо что-нибудь удариться.
     Понемногу вода спадала. Сперва он брёл по грудь, потом по пояс, а там уже и по колено — долго-долго, бесчисленные сотни шагов, пока, наконец, хлюпанье не прекратилось — пошла твёрдая почва.
     И тогда Костя лёг, вернее, упал животом на мелкие, облизанные подземной рекой камни. Не было ни сил, ни желания двигаться дальше. Перед глазами плыли жёлтые круги, маячили бесформенные пятна, они постепенно стягивались в ослепительно-яркую точку, потом, словно остывший уголёк, эта точка начала гаснуть. Всё заволокло серой мутью.
     Но сон его был недолгим. Холод, затаившийся до поры, дал о себе знать, вцепился в кожу ледяными когтями, как тролль из какой-то полузабытой книжки.
     Нащупав в темноте стену, Костя медленно поднялся. Его трясло, зубы выплясывали нервный ритм, лоб стягивало железным обручем.
     Зато появились мысли. Сперва слабые, расплывчатые, они постепенно разрастались, множились — и вот пробили каменную корку безразличия. Сначала Костя понял, что надо что-то делать, и побыстрее. Стоять на одном месте — смерть. Замёрзнет — и вся недолга. Потом он догадался скинуть мокрую одежду. Всё равно сейчас не было никакого толку от этих липких тяжёлых тряпок. Только лишний груз.
     Он долго пытался выжать воду — но бесполезно. На такой подвиг пока что не хватало сил. Тогда он скомкал брюки и майку, вылил воду из ботинок и обвязал всё это рубашкой. Получился здоровенный и довольно тяжёлый узел. Костя едва не выронил его — пальцы на замёрзших руках сгибались с трудом.
     Теперь надо было согреться. Он знал, как это делается, и заставил себя приседать до изнеможения, потом отжиматься на кулаках и прыгать. Сперва пришлось напрячь всю оставшуюся волю, но потом многолетняя привычка взяла своё — и вскоре стало гораздо теплее. Острые когти холода разжались. Можно было идти вперёд.
     И Костя пошёл вперёд.
     Идти в глухой, плотной тьме оказалось нелегко. Ему чудилось — ещё шаг, и он упрётся в какую-нибудь стену. Или врежется лбом в затаившийся выступ на потолке. Да к тому же и узел с мокрой одеждой оттягивал руку — чем дальше, тем сильнее. Косте не раз уже хотелось его выкинуть. На фига он сдался? Главное выйти на ту сторону, а там он уж как-нибудь разберётся. Но всё-таки не бросал, а лишь временами перекладывал из одной руки в другую. С каждой минутой узел все больше смахивал на гирю. Даже мелькнула мысль — размяться бы с такой "гирей" в спортзале, на Боевых Методах! От коллективного смеха стены бы затряслись...
     Ну и здорово же он умотался, если такая чепуховина осложняет жизнь! Хотя, успокаивал он себя, на его месте любой бы выдохся. И в самом деле — сперва незнамо сколько тащился по Дыре, голодный, усталый. Потом плюхнулся. Куда? Наверное, это была подземная река. Или не река, а озеро. Течения он не запомнил. Впрочем, разницы нет. Всё равно запросто мог потонуть. А вот не потонул. Почему? Неужели он, Костя, такой мощный? Ерунда. Это не спарринг в зале, под присмотром тренера. Читал же он, что от ледяной воды сразу начинаются судороги, потом отказывает сердце — и кранты человеку. И ведь не о каких-нибудь дистрофиках там шла речь. И спортсмены тонули, и десантники... Взрослые, сильные... Кажется, в той книжке было написано, что человек выдерживает две-три минуты, а после ему конец. А он, между прочим, долго плыл. Очень долго. Но никаких судорог не было. И дно под ногами появилось именно в тот момент, когда последние силы кончились. Ни раньше, ни позже. Да к тому же ещё одна неувязочка. Падал-то он с большой высоты. Брюхом об воду шлёпнулся. По всем законам природы должны быть отбиты внутренности. Но вроде бы всё цело. Или тут другая природа с другими законами?
     Странно как-то получается. Это постоянное везение, полоса удачи, начавшаяся ещё в карцере, когда появилась дверь. Потом склад, и шкаф, и Дыра. Будто кто-то невидимый и сильный помогает ему.
     Между прочим, не первый раз приходят мысли о невидимых помощниках. Только раньше он отмахивался, не до того было. А теперь стоило бы разобраться.
     Если ему и в самом деле помогают, то кто? На кого он может рассчитывать, кроме как на самого себя? А на себя что рассчитывать? Что он может? Он — один, голый, слабый, глупый, а против него целая орда: Санитары, Воспитатели, Сумматор этот ихний. И ведь, наверное, есть и другие, о ком он не знает. Что он вообще знает об этом странном мире? Не больше, чем воробей про Галактику. Скорее всего, здесь имеются такие силы, о которых он и понятия не имеет. Может быть, именно эти силы за ним сейчас и гонятся. Кажется, в последнюю их встречу Белый говорил о каких-то "сгустках"... Белый... Белый... До сих пор Костя боялся подумать всерьёз, кто же он такой? Сон? Ну уж нет. Пускай и приходил к нему Белый во сне, но сам-то он сном не был. Правда, доказательств никаких. Настоящих доказательств, которые можно было бы подержать в руке, взвесить, ощутить их силу.
     Ну ладно, были сны, которых он поначалу пугался. Это ещё не доказательство. Сон пришёл — и ушёл, растворился в памяти, его уже не вернёшь. Хотя, недаром Серпет из-за его снов так встревожился. Он, Серпет, мужик серьёзный, по мелочам дёргаться не станет. Конечно, он врал. Врал, говоря, что нет на самом деле никакого Белого, что всё это загадочная болезнь.
     Другое дело — дверь. Это и в самом деле ни на что не спишешь. Потому что дверь — была. И был Белый в том последнем сне, когда он говорил: "Выход есть. Когда вспомнишь об этом, сделай вот что. В уме считай до десяти, а после поверни руку вот так..." И показал, ввинтил свою ладонь в прозрачный воздух снежной равнины.
     А после была ледяная камера, отчаянье, тоска... Тогда и вспомнился Белый. А после — звон невидимого колокола.
     Что тогда случилось? Ведь и в самом деле ничего особенного. Гром не грянул, стены не рухнули. Но появилась дверь. Высветилась жёлтой рамкой в стальной темноте карцера. Он тогда ничего не соображал от удивления и радости. Толкнул её изо всех сил, отчаянно. И дверь легко, бесшумно открылась. За ней оказался узкий коридор, который освещала тусклая, забранная в проволочный колпак лампочка, цементный пол покрывала давняя пыль, а вдоль стен тянулись какие-то переплетающиеся трубы, чёрные змеи кабеля, отовсюду неслось низкое гудение, точно урчал нажравшийся свежатинки хищник.
     Откуда же взялась дверь? Ясно, что раньше её не было. И не могло быть. Санитары — они не такие уж дураки, знают, куда запирать. Нет уж, хватит играть с самим собой в прятки. Дверь ему открыл Белый.
     И кто же он тогда? Человек? Непохоже. Рука проходит сквозь него точно сквозь клубы дыма, но зато он двигался, разговаривал, даже зачем-то снежок слепить пытался. Правда, ничего у него тогда не вышло. И Костя понял, почему. Снег должен был чуток подтаять, а для этого нужны тёплые руки, живые. А Белый? Живой ли он? Что за вопрос? Он же говорит, думает, что-то его огорчает, что-то радует... А руки у него мёртвые. Нет, странно всё это!
     И всё же при мыслях о Белом забрезжил у Кости в душе какой-то свет. Пускай ещё не надежда, но что-то на неё похожее, слабый такой лучик, словно от потерянного фонаря. И сейчас именно этот лучик вёл его дальше, в темноту и неизвестность.

6.

     Сергей пожал плечами. Ну что ж, принимать удар — дело понятное. И всё-таки он был слегка удивлён. Не словами Старика, нет, он давно ждал от Сумматора каверзы, но собственное спокойствие как-то не вязалось со случившимся. Почему нервы, эти перетянутые, готовые лопнуть струны, вдруг обвисли, точно бельевая верёвка, когда с неё сняли простыню? Почему не нужно стало играть, притворяться хладнокровным суперменом, почему всё выходит само собой? "Сабо сомой". Почему Старик показался вдруг смешным и жалким, куда делась его величавость? Странно всё как-то...
     — Не понимаю что-то я вас, Сумматор, — он удивлённо посмотрел на Старика. — Что вы хотите этим сказать?
     — Да вы же и сами знаете, Сергей Петрович, — Старик взглянул на него исподлобья, устало и расстроено. Глаза его оказались в красных прожилках, сизые веки набрякли. Давно не спал, бедняга.
     — Неужели вы и в самом деле полагаете, что нам ничего не известно? — спросил он, явно не надеясь на ответ. — Похоже, временами вы забываете, где очутились. У нас имеются такие методы, о которых вы не только не подозреваете, но даже и не вместили бы умом. Но крутить не буду, прямо скажу — возможности наши не беспредельны. Иногда случаются и сбои. Только поэтому вам и удалось заварить кашу. От себя добавлю — весьма поганого вкуса.
     — Сумматор, а давайте не будем говорить загадками, — хмыкнул Сергей, откинувшись на спинку кресла. — Мне, знаете, загадки надоели. И вообще спать хочется, — он зевнул.
     Спать и в самом деле хотелось. И в этом было что-то смешное, это не вписывалось в мрачные стены Сумматорского кабинета, в паутину хитрых уловок, в грозящие ему неприятности. Но если разобраться, выходит, что и он, Сергей Латунин, не слишком сюда вписывается. Может, именно потому и влилось в душу неожиданное спокойствие?
     — Что ж, охотно пойду вам навстречу, — чуть помолчав, откликнулся Старик. — Мне, признаться, тоже неловко наблюдать, как вы выкручиваетесь. Знаете, как оно со стороны выглядит? Никак не подберу подходящих слов... Плоско, может быть. Приземлённо как-то выходит. Ну ладно, к делу. А дело наше называется простым коротким словом: Прорыв. Так вот, той самой ночью, когда объект был изолирован, вы отправились на Центральный Пульт. Причём снарядились точно в шпионских боевиках. Стыдно, Серёжа. Кому вы собирались совать в рот свои нестиранные носки? Неужто забыли, что всюду у нас следящая аппаратура? Автоматика, правда, временами барахлит, — добавил он со странным смешком.
     — Итак, вы открыли (а точнее говоря, взломали) дверь, включили Большую Машину и вызвали программу РС-15. Короче, программу эту вы после затёрли. Да так, что не восстановишь. Было, Сергей Петрович? Вот так-то! У нас всё зафиксировано. Беда лишь в том, что запись мы просмотрели с опозданием. Ну а результаты таковы. Объект сам, без помощи Посланника, прорвал Первое Кольцо. Причём совершенно неясно, каким образом. В боксе он каждую секунду был под контролем, записывалось любое его движение, каждый вздох — и вдруг его не стало. Мгновенно. На мониторах вспышка — и чернота. Мы, конечно, подумали на аппаратуру. Но та оказалась в полном порядке. Это же вам не коммутатор в Жмеринке. Словом, пропал объект. Оно и понятно — после того, как вы стёрли программу, он стал недоступен нашим методам. Блокировка снята, точка сборки сместилась... Одна надежда на Санитаров. Впрочем, — бросил он взгляд в сторону воспрянувшего было Ярцева, — слабенькая надежда. Как видите, ситуация перешла в иную плоскость. Конечно, ему не преодолеть Границу. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Но вы представляете себе, какую цену придётся заплатить? Ах да, вы же не в курсе, — Старик махнул рукой. — И очень хорошо. Вам знать не стоит, уж поверьте мне.
     Вот так, Сергей. Я не люблю громких слов, но очень уж назойливо на языке вертится термин "диверсия". Объективно получается так. Другое дело — зачем. Вот этого я понять не в силах. Загадка. Ваш случай уникальный, раньше ничего подобного у нас не было. Ладно, можно ещё понять, если бы Посланник вышел на вас. Действительно, отчего бы им не заиметь здесь своего резидента? И внедриться с вашей помощью сюда, в здешний слой. Весьма разумная стратегия. Только вот не было у вас никаких таких контактов — мы проверяли. Тогда в чём дело? Захотелось приключений? Добро бы ещё какой-нибудь сопливый Стажёр. Бывает, знаете ли, взбунтуется младая кровь, тяга к романтике, то сё... Кто из нас в детстве не играл в разведчиков? Но детство кончилось, Сергей, и вы это понимаете не хуже меня.
     Поверьте, проще всего было бы поручить вас Ярцеву, а самому заняться делом. Но есть же и чисто человеческий момент. Вы, Серёжа, наверное, давно уже почувствовали — вы для меня не только сотрудник, не только подчинённый. Ну и вот. Я разобраться хочу. Не может быть, чтобы у вас не нашлось оправданий. Наверняка имеет место какое-то чудовищное недоразумение, всё можно как-то объяснить. Поэтому давайте просто поговорим, как раньше. Что-то в последнее время редко это у нас получалось.
     Конечно, Семёну Васильевичу наш разговор покажется скучным. Вы уж извините, Семён Васильевич, — повернулся он к Ярцеву, — но вас ждут великие дела. Так что идите и действуйте. Если всё же появятся какие-нибудь результаты — сразу ко мне. Ну ладно, ступайте.
     Ярцев мгновенно вскочил с кресла, хмуро прошипел что-то себе под нос и выбежал из кабинета. Сергею почему-то пришло в голову, что Координатор хлопнет дверью, но нет, не хлопнул. Напротив, очень аккуратно затворил за собой.
     Ну что, прогноз подтвердился. Да, черти, слаженно работают. Теперь уже на сто процентов ясно, что велась игра в злого опричника и доброго царя-батюшку. Точнее, дедушку. Но верить в доброго дедушку — это уж действительно как-то приземлённо. А интересно всё-таки, что он дальше устроит.
     Он повернулся лицом к Старику. Тот смотрел спокойно, не мигая, и сейчас уже не казался ни смешным, ни жалким. Какие-то очень уж уверенные были у него глаза. Он ждал ответа, знал, что ответ непременно последует, но когда именно — не столь важно. Торопиться некуда, бояться нечего — он хозяин всей нынешней игры, он держит банк. А коли так — можно не грозить, можно не гипнотизировать взглядом. Зачем? Всё получится само собой.
     "Сабо сомой". А ведь что интересно — он уверен, будто у Воспитателя Латунина осталось только две возможности. Или каяться, или хамить. В принципе он прав, альтернативы на горизонте не видно. Но стоит ли играть роль в его сценарии? Хотя какое это имеет значение? Сейчас не до психологических нюансов. Однако надо ему что-то ответить. Молчание разрастается и делается слишком уж глупым. Тем более, темп всё равно потерян. Как в шахматах. Он, Сергей, получил шах и ищет, чем бы закрыться. А в перспективе мат. Ферзём и слоном. Если, конечно, худосочный Ярцев потянет на слона. Ладно, пускай будет как в шахматах.
     Сколько он ни играл, всегда тянул до мата, не клал короля, хотя одного лишь взгляда на доску хватало, чтобы оценить перспективы. Нет, ни на что не надеясь, всё же трепыхался. Отец посмеивался над этим, утверждал, что в нём действуют обычные подростковые комплексы. Против лома, как известно, нет приёма.
     А он и не спорил, с отцом вообще невозможно было спорить, он либо замыкался, либо переводил всё на какой-нибудь подходящий к случаю анекдот. Он любил подкреплять свои мысли анекдотами. "Помнишь, как в той байке" — обычное его присловье. А голос прокуренный, гулкий, словно по глиняному сосуду постучать костяшками пальцев. Ещё в сопливом пацаньем возрасте Сергей ругал его за курение, говорил, что высосет рак лёгких. И ведь накаркал же! Вообще, после маминой смерти всё у них стало не как у людей. Не отец сыну запрещает, а наоборот. И так всю жизнь, почти что с самого её начала. Ему же и пяти лет не было, когда принесли ту телеграмму. Но именно тогда, отревев, побившись головой о паркетный пол, отмолчавшись на похоронах, он понял простую вещь: мамы не будет никогда. И значит, надо охранять единственное, что осталось — отца. А для этого — стать взрослым, несмотря на свой детсадовский возраст.
     Отец, правда, не очень-то с его запретами считался. Кивал, дескать, правильно, дескать, давно пора, а сам всё делал тихой сапой. "Тихой папой" — было у них такое семейное присловье.
     А обещанного дождя в тот день так и не случилось. С утра натянуло свинцово-грязных туч, малость побрызгало — и всё. Почему это вспомнилось именно сейчас? Гроб не влезал в лифт, пришлось тащить его по лестнице, с седьмого этажа. Крышку вынесли позже, а по лестнице спускались без неё. На поворотах отцовская голова моталась из стороны в сторону, и было полное ощущение, что он живой, что он посмеивается над глупым спектаклем, который непонятно зачем затеяли "родные и близкие покойного". И никак не получалось поверить, что всё это не понарошку, что всё по правде. И только в крематории — когда случилась канитель с бумагами, когда шофёру совали мятые червонцы, а потом породистая служительница в синей форме, с лицом бульдога-медалиста, произнесла парочку гладких (согласно инструкции) фраз — вот тогда, пожалуй, и накатило по-настоящему. Всё это — лиловые печати на справках, сытая харя конторского чинуши, литованные заклинания служительницы — было не понарошку. А когда вернулись домой, ему первое время казалось, что отец заперся у себя в комнате, курит и разминает сигареты пальцами. Автоматически, не замечая, думая о чём-то запредельном.
     Как же он тогда надрался! В дым, в драбадан, в сосиску, тщетно надеясь, что поможет... После поминок водка сразу и навсегда ему опротивела, и он использовал спиртное лишь как гнусное лекарство — хотя бы после того нахального утреннего звонка.
     А дождя в тот день так и не случилось.
     — Знаете, Сумматор, по-моему, вы совершенно напрасно выставили Ярцева, — Сергей обнаружил, что постукивает костяшками пальцев по столешнице. — Его отсутствие ничего не меняет. Просто нам не о чем говорить. Каяться я не собираюсь, грозить и обличать — тем более. Разумеется, у меня есть причины, и разумеется, я о них умолчу. Ваша претензия на некую духовную близость мне понятна. Но это же смешно. Я ведь вашим баечкам больше не верю.
     — Это каким же именно? — живо спросил Старик, наклоняясь к Сергею. Похоже, он ждал именно такого поворота.
     — Не всё ли равно? Зачем я буду перед вами оправдываться? Да и вы передо мной. Однажды дождливым осенним вечером я крупно обманулся. И это определило последующий ход событий. Ну а теперь меня не волнует личное будущее. А вы... Вы на работе. Работайте, исполняйте свою службу.
     — Эффектно сказано, — восхищённо отозвался Старик. Видно, он радовался, что всё же сумел разговорить Сергея. — Да только эффект-то дешёвый. — Старик даже присвистнул, изображая огорчение. — Прямо как в плохих детективах. По-моему, не хватает лишь фразы "Маски сброшены!" или "Игра окончена!" Постарайтесь не лгать хотя бы самому себе. Тот имидж, которым вы сейчас прикрываетесь — он ведь тоже маска. Причём довольно старая, бывшая в употреблении. "Гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный" или "Я сладко пожил, я видел солнце". В общем, "Безумству храбрых поём мы песню". Стоит ли продолжать цитаты? Эх, Серёжа, Серёжа... На самом-то деле вам сейчас и зябко, и тоскливо, и ровным счётом ничего вы в ситуации не смыслите. Поэтому давайте исходить из реального состояния дел. И не принимайте красивых поз. Вам это сейчас ни к чему.
     — Интересно, чего же вы от меня ждёте? — хмыкнул Сергей. — Неужели покаяния? Или развёрнутую психологическую автохарактеристику?
     — Что вы, зачем? — улыбнулся Старик. — Я же, к счастью, не поп. И не психиатр. Я не ответов, Серёжа, жду, а вопросов. Понимаете, вопросов! Что ж, настало, наконец, и их время. Похоже, вы готовы подняться на качественно высший уровень.
     Ишь ты, чего ему захотелось! Сергей неожиданно почуял в себе совершенно неуместный задор. Что ж, фокус известный. Где вопросы — там и проговорки. Ладно, отчего бы напоследок не порезвиться?
     — Хорошо, — согласился он. — Тогда вопрос первый, а точнее, нулевой. Можно сказать, методологический. Итак, почему я могу расчитывать на правдивые ответы? Я ведь вышел из игры, я бесперспективен. Как-то нерационально с таким возиться.
     — А я вообще старый иррационалист, — весело отозвался Старик. — Вы разве не замечали? Да к тому же, Сергей, игра ваша отнюдь не завершилась. Завершился лишь некий этап, исчерпало себя ваше прежнее восприятие мира. Это во-первых. А что касается критериев достоверности? Ну помилуйте, какие тут вообще могут быть критерии? Должно быть элементарное доверие между собеседниками. И вообще. Вот, к примеру, говорят вам, что нейтрино существует. И вы верите на слово. Не станете же изучать физику на профессиональном уровне, лично делать все эксперименты, выводить формулы... Всё не проверишь, надо просто положиться на слово компетентного человека. А я, не хвастаясь, скажу, что весьма компетентен. И потом, вы же ещё ничего не узнали, а уже подозреваете. Неужели вам самому не интересно, что здесь и как?
     — Представьте себе, уже нет. Когда-то было, да сплыло. Сейчас я, извините за грубость, вижу вокруг себя океан дерьма. В дерьме этом я вымазался с ног до головы. И мне совершенно не хочется исследовать дерьмо, нюхать, щупать, разглядывать под микроскопом. Отмыться лишь хочется, да убежать подальше. К сожалению, это невозможно.
     — Впечатляющие у вас образы, Серёжа, — помолчав, хихикнул Старик. — Вы прямо-таки поэт у нас. В одном вы правы, — заметил он уже куда более мрачно, — убежать невозможно. А теперь по сути вашей метафоры. Вот вы говорите, дерьмо, говорите, воняет... Но мы же с вами учёные, мы должны понимать, что именуемое в просторечии вонью — не что иное, как пары аммиака. А что есть аммиак? — спросил он строгим профессорским тоном, воздымая палец. — Водород и азот! — ответил он сам себе и помолчал, видимо, наслаждаясь звучанием своих слов. — Те же самые компоненты, что и в воде, которую вы пьёте, что в воздухе, которым вы дышите где-нибудь в чистом поле с васильками. В дерьме, кстати, и кислород имеется. Жизненно необходимый! Понимаете, тот же ведь состав, что и в вашем теле, только соотношения чуть иные, молекулы малость по-другому сцеплены. И заметьте, Серёжа, есть планеты, где живут люди точно такие же, как и мы, а дышат аммиаком. Такая там атмосфера. Да, такие же люди, как и мы, ничем не хуже. Ну, дышат аммиаком, ну, кожа у них зелёная, а может быть, синяя, я уж не знаю, Внеземельем у нас другие занимаются, да и не в том суть. Так вот, живут себе эти люди и живут. Неужели вы их за людей не считаете? Только из-за того, что они вонью дышат? Но разум, сознание — это же от оболочки не зависит! Так вот, Серёжа. Постарайтесь уж как-нибудь сладить со своим обонянием — и тогда поймёте, что упомянутый вами океан к дерьму не сводится. Есть в нём кое-что помимо дерьма. Излишняя брезгливость — она же, сами знаете, как часто оборачивалась беспредельной жестокостью.
     Сергей вздохнул. Ну почему Старик несёт такую примитивную чушь? Не рассчитал уровень? Или специально, чтобы в спор втянуть?
     — Сумматор, поймите в конце концов, — произнёс он сухо. — Меня не только дерьмо не интересует, но и ваши оды ему. И вся эта софистика-казуистика. Я ведь тоже так могу, вы знаете.
     — Знаю. И всё же вам не стоит напяливать маску безразличия.
     — Да какая же это маска? — с искренним раздражением буркнул Сергей. — Я устал от разговоров и от философий. Понимаете, устал! Постарайтесь это усвоить. А если вам нужна суть — так пожалуйста, могу в одно предложение вместить. Я скверно жил — значит, жить мне больше незачем. Всё. Точка.
     Старик вновь погрузился в молчание, потом заговорил тихо, со спокойной силой:
     — А это у вас, Серёжа, уже истерика. Да, истерика. Я чувствовал, что ею кончится дело, хотя и надеялся, что вы покрепче. Ну ладно. Теперь послушайте меня. Я думаю, всё очень просто. У вас всего лишь нервный срыв, да, мощный срыв, на грани патологии, но бояться нечего. Придёте понемногу в себя, жизнь наладится. Видимо, вам стоит хорошенько отдохнуть. Не волнуйтесь, дело с Прорывом мы утрясём и без вашего участия. Я сегодня же оформлю вам внеочередной отпуск — и отправляйтесь в природный сектор, в это ваше, как вы называете, "поместье". И кушайте там клубнику. Грибы собирайте, очень, знаете ли, полезное дело. Сам давно собираюсь за маслятами сходить, да дела, дела... Поймите же — вам бояться нечего. Вы что, вообразили, вас кто-то арестовывать собрался? Да кому вы нужны? Кто вы по сравнению с нами? Пылинка, мелочь рыбья. А мы не размениваемся на мелочи. Неужели вы до сих пор не осознали наши масштабы? В общем, езжайте на природу, забудьте о неприятностях, расслабьтесь. И не надо никого бояться.
     Сумматор глядел на него добрыми собачьими глазами, и Сергей понял, что всё. Пора закрывать разговор. Стало не то чтобы страшно, но как-то тяжело и пусто.
     — Одно маленькое добавление, Сумматор, — произнёс он с печальной усмешкой. — Я знаю, как такие дела делаются. Через какое-то время окажется, что "поместье", клубника и здоровые игры на свежем воздухе подразумевают одно маленькое условие. Давайте уж говорить прямо. Вас интересует канал, по которому прошёл Посланник. А для этого вам нужен объект РС-15. И вы знаете, что кроме как от меня, ни от кого помощи не дождётесь. Только я могу восстановить объектную программу. Именно поэтому вы и устроили нынешний спектакль. Но без толку. На меня не рассчитывайте — я ничего восстанавливать не буду. И ещё один пикантный момент. Самый главный. Вы должны понять, что "методами" вашими ничего не добьётесь. Это же не явки и пароли из человека вытянуть. Воссоздать программу — серьёзный творческий труд. Для которого нужно, во-первых, желание, а во-вторых, ясные, здоровые мозги. Но в том-то и фокус, что после "методов" я ни на что не стану годен. От меня останется тень, оболочка. А вы всё-таки рационалисты. Вам не оболочка нужна, вам я нужен. В полном сознании. Не сырьё для палача, а коллега.
     Ну а всё прочее я выдержу. И вы это тоже знаете. Мне терять нечего, я ничего больше не хочу и ничего не боюсь. Считайте, что меня уже нет. И кончайте беседы о клубнике и дерьме. Мы друг друга насквозь видим. Зовите вашего Ярцева — и привет.
     На сей раз Старик молчал долго. Потом вздохнул и произнёс:
     — Да, похоже, вы правы. Не получился у нас разговор. Поверьте, мне вас очень жаль, Серёжа, — и нажал едва заметную кнопочку на своём столе.

6.

     Сзади раздался шорох, еле слышный — словно где-то вдалеке рвали на части какую-то ткань. Поначалу Костя решил, что померещилось. Наверное, галлюцинация. Попросту говоря, глюк. В памяти всплыла глупая детская поговорка: "Если в поле видишь люк — не пугайся, это глюк." Такой вот стишок. Тоже ведь пришёл из прежней жизни, из нормального мира. Что ж, если даже такие мелочи возвращаются — это неплохо. Легче будет привыкнуть там, в Реальности.
     Вскоре звук повторился. Будто кто-то невидимый прошмыгнул сзади и исчез. Костя резко обернулся, но что толку? Темнота кромешная, как ни напрягай глаза, ничего не разглядишь. Да и вообще, наверное, это шумит в ушах. Видимо, купание в ледяной воде не прошло ему даром. Похоже, поднимается температура, а если она повышенная, в ушах всегда звенит.
     Шорох послышался вновь, на сей раз ближе и громче. Нет, это вовсе не звон в ушах. Звон — он же нудный, монотонный, всё на одной и той же ноте. А этот звук слишком уж какой-то подозрительный. То ли слабые щелчки о камень, то ли чьё-то торопливое дыхание. Там, в темноте, несомненно было что-то живое.
     Но откуда оно взялось? Смешно и думать, что здесь, во тьме и холоде, может водиться хоть какая-нибудь живность. И чем бы ей питаться? Ну ладно, червяки, мокрицы, плесень — оно бы ещё куда ни шло. Но это, судя по всему, не червяк.
     Это слегка коснулось его ноги. Тёплое — и в то же время скользкое, увёртливое... Костя мгновенно отскочил, врезался в стену и едва сдержал крик — он и сам не понял, то ли от испуга, то ли оттого, что локоть зашиб.
     Существо — он теперь уже не сомневался, что это существо — пробежало вперёд. И тут же сзади раздался не то шёпот, не то смех. Он звучал недолго, пару секунд, но Костю обволокло мутным облаком страха. Он зашагал быстрее, надеясь выбраться из этого облака, но без толку. Казалось, что-то вязкое, тягучее сгущается вокруг него, какая-то липкая мерзость. Заныло в животе, а под ложечкой вырос плотный комок. Если бы хоть чуть-чуть света... Пусть всего лишь пламя спички, на тысячную долю секунды... Со светом стало бы легче. Но вокруг висела тьма, а во тьме скрывалось неизвестное.
     Костя зашагал ещё быстрее, но страх не отпускал его. Напротив, он раздувался, густел, огромной слепой тенью нависал за спиной и гнал, гнал вперёд. Странные звуки время от времени повторялись, и каждый раз Костино сердце словно протыкало тонкой безжалостной спицей.
     Он и сам не заметил, как перешёл на бег. Узел с мокрой одеждой пришлось бросить, в голове пульсировала лишь одна мысль: успеть, успеть бы, проскочить! Что именно проскочить, куда успеть, он не понимал, но думать было некогда. Быстрее, ещё быстрее — иначе смерть.
     И опять послышался смех, совсем рядом, но где — Костя так и не понял. И хотя от разгорячённого в беге тела валил пар — из-за этого смеха его вновь продрано холодом.
     А сзади раздался оглушительный грохот. Что-то падало, валилось за его спиной, что-то рушилось, сотрясая всю пещеру низким тревожным гулом. Скорее, скорее успеть!
     Потом у него перед глазами точно мина взорвалась — и Костя упал животом на острые камни.
     
     Когда он открыл глаза, темноты уже не было. Пещеру заливал тусклый свет. Грязно-лиловый, неживой, как в ту последнюю ночь. И вновь Костя не мог понять — откуда сочится мертвенное, угрюмое сияние? Вроде бы ни ламп, ни факелов — а свет меж тем неспешно стекает с потолка, струится по стенам, седыми испарениями поднимается с пола.
     Не так уж и много его было, света, но всё же Костя смог оглядеться. Отовсюду нависали угрюмые каменные своды, такие же красновато-бурые, как и у входа в пещеру. А над головой, очень высоко, едва видные, громоздились друг на друга неровные, покрытые змеящимися трещинами плиты. Казалось, они держатся там из последних сил, ещё мгновение — и обрушатся вниз, со свистом рассекая сырой лиловый воздух.
     Внизу повсюду валялись угловатые, с острыми краями, обломки породы, перекрещивались, наползали друг на друга словно исполинские древние ящеры. Словно они, окаменевшие миллионы лет назад, не умерли тогда, а лишь затаились, в любую минуту готовые принять свой истинный вид.
     И что-то ещё смущало Костю. Какая-то странность, что-то неправильное, нелепое. Сперва он никак не мог сообразить, в чём дело, но потом понял — и вздрогнул.
     Туннеля, по которому он вбежал сюда, больше не было. Повсюду, со всех сторон нависали стены — сплошные, непробиваемые. Ни входа, ни выхода, ни даже каких-нибудь щелей. Он заперт в каменной ловушке, и выбраться отсюда невозможно.
     А вскоре Костя увидел их. Сперва не глазами, нет — кожей почувствовал на себе колючие взгляды маленьких, беспощадных глаз, а потом уже понял, кто это. Из памяти послушно выплыло забытое слово.
     Крысы! Огромные чёрные крысы глядели на него из дальнего угла пещеры. Их было множество — сотни, если не тысячи. Откуда они взялись? Ведь ещё секунду назад пещера пустовала. Костя же её всю осмотрел, ища выход! И вдруг — крысиные полчища.
     Они глядели на него, глядели нахально и уверенно. Крысы знали, что бежать Косте некуда. Лишь теперь он понял, что за звуки пугали его раньше, в густой черноте туннеля.
     Всё рассчитано. Его гнали именно сюда, в ловушку, которая станет для него и могилой. С крысами не справиться. Будь их хотя бы десяток — ещё оставался бы какой-то шанс. Но такое... Чёрная шевелящаяся масса... Здоровенные твари, иные побольше кошки, с красноватыми бусинками-глазками, скалящие грязно-жёлтые зубы.
     Крысы не торопились. Они буравили Костю наглыми взглядами и медленно, невыносимо медленно приближались. Как это у них выходило? Вроде бы ни одна из них не двигалась с места, но чёрная масса с каждой секундой становилась всё ближе и ближе.
     Костя вдруг понял, что это не простые крысы. Слишком уж чёрные были у них тела. Такие чёрные, что казалось, исчезни мрачно-лиловый свет, крысы всё равно остались бы видны, потому что они темнее даже самой непроглядной тьмы. Словно они — чёрные дыры в самой жизни, какие-то глухие провалы, гибельные трещины в пространстве.
     Нет, они были куда опаснее, чем стая диких голодных тварей. Хотя куда уж опаснее — всё равно ведь сожрут.
     Но Костя чувствовал, что сожрут не просто. И не сразу. Имелась какая-то неразгаданная связь между этими полчищами и всем, что случилось с ним раньше. Какая-то неизбежная связь. И крысы о ней знали. Они держались как хозяева — и потому не спешили.
     Липкие нити страха вновь коснулись его. Казалось, этот страх, эта грязная паутина выползает из крысиных глаз. Костя чувствовал, как стягивает его невидимая сеть. Он попробовал шевельнуться — и не смог. Тело не слушалось. Попробовал вскрикнуть — из горла вырвалось едва слышное шипение. А ужас нарастал, сгущался тёмным облаком.
     Крысы неумолимо приближались. Костя уже чувствовал отвратительный запах гнили, видел оскаленные челюсти, готовые впиться в его тело, в кожу, в мясо, и грызть, и рвать, захлёбываясь тёплой солёной кровью.
     "Вот и всё, — неожиданно спокойно подумал он. — Вот и конец." В голове промелькнули обрывки прежней жизни — длинные коридоры Корпуса, увешанные стендами про гигиену, размазывающий по щекам слёзы Мишка Рыжов, стальная холодная лента реки, бесконечное белое поле из полузабытых снов... Белое поле, где ждал его Белый... Белый! Ну где же ты?
     Произнёс ли он это вслух или подумал, Костя так и не смог понять. Но какая разница — Белый услышал. И пришёл.
     Он появился, как всегда, внезапно. Не было его — и вот он уже стоит рядом, прислонясь спиной к бурой стене. Всё было как в тех снах — такой же спокойный, грустный, с теми же большими серыми глазами. Только сейчас это уже не было сном.
     — Не бойся, — негромко сказал он. — Теперь я с тобой, Костик. Теперь уже всё. Подожди немного, я сейчас, — и Белый повернулся лицом к крысам.
     Он вдруг как-то неуловимо изменился. Тело его распрямилось, белый комбинезон испускал яркий свет — словно снег на солнце. Белый вытянул вперёд, по направлению к крысиной стае, ладонь. Те зашевелились и, — Костя не поверил своим глазам, — начали расти, наливаясь злобой и силой.
     Что произошло дальше, он понял не сразу. Ладонь Белого внезапно раскалилась и вспыхнула ослепительным голубым огнём. Огненная струя вонзилась в центр крысиной орды, разметала их. Крысы носились по пещере с омерзительным писком — казалось, они искали выхода, искали хоть какую-нибудь лазейку — но без толку. Струя голубого пламени настигала их повсюду. Странное дело — когда огонь касался крысиных тел, те не сгорали, не дымились, а просто таяли, исчезали, словно растворяясь в тусклом лиловом сиянии.
     Костя взглянул на Белого — и отшатнулся, увидев наполненные страданием и болью глаза. Белый едва держался на ногах, его шатало, трясло, но огонь всё так же неудержимо стекал с его ладони, настигая крыс, и те таяли в сыром воздухе пещеры. И тут Костя понял, что державшая его паутина липкого страха исчезла. Будто её и не было никогда. Тело опять принадлежало ему, он снова мог дышать, двигаться. Утянулось куда-то заволакивавшее сознание тёмное облако.
     Он подбежал к Белому.
     Тот тяжело дышал, с трудом ловя воздух посиневшими губами. Вся правая ладонь его превратилась в одну сплошную обугленную рану. Обожжённые клочья кожи лохматились по краям, бурлила и дымилась густая тёмная кровь, шлёпалась тяжёлыми каплями на камни.
     — Вот так, братец, — словно предвидя Костины вопросы, печально усмехнулся Белый. — Даром ничего не бывает. За каждое чудо приходится платить.
     — Как же вы теперь? — вырвалось у Кости.
     — Ничего, мне не привыкать, — с трудом ворочая языком, пробормотал Белый. — Такая уж у меня работа. Сам её выбрал. Да ты за ладонь-то не бойся, заживёт как на собаке. Это уж мои проблемы. Ты вот что, помоги-ка мне встать. Голова очень уж кружится.
     Костя подхватил Белого под мышки — и едва не выронил. Сейчас тот был самым что ни на есть настоящим, не дымом, не туманом, как раньше. И кстати, он оказался весьма тяжёлым. "В нём же, наверное, за сотню кило", — мелькнула у Кости мысль.
     — Ну вот, уже лучше, — сказал Белый, вытирая левой рукой пот со лба. — Теперь уже можно идти помаленьку. Так что давай лапу — и пошли.
     — Куда? — изумлённо спросил Костя. — Отсюда же нет выхода!
     — Теперь всё есть, — улыбнулся Белый. — Погляди-ка вперёд.
     Прямо перед ними зияло огромное чёрное жерло туннеля. Оттуда ощутимо тянуло свежим ветром.
     — Да, берег уже почти рядом, — снова поймав Костину мысль, отозвался Белый. — Пойдём, что ли.
     И они шагнули в туннель. Лиловый свет позади незаметно исчез, снова нависла тьма, но Белый светился сам. Тем же снежно-солнечным сиянием. Костя слегка поддерживал его за локоть, чувствуя, как пульсирует в обожжённой ладони боль. Но всё же они шли довольно быстро. И вскоре впереди мелькнул слабый отблеск.
     — Ну вот, можно сказать, добрались, — тяжело дыша, произнёс Белый. — Последние метры остались. Так что давай вперёд, на свет Божий.
     Через минуту они вышли из пещеры. Вдалеке тянулись крутые холмы, поросшие молодым сосняком. Где-то слева блестела голубая лента реки. И здесь было тепло как летом, даже жарко. Солнце раскалённым пятаком висело в белесом небе. Назойливо чирикала какая-то птица, а где-то у самого горизонта слышался грохот уходящей электрички.

8.

     Оглянувшись, он увидел, как медленно, словно челюсти издыхающего древнего ящера, смыкаются стальные двери... Ничего другого не оставалось, как усмехнуться банальности сравнения. В чём-то Старик прав — из него в последнее время лезет ужасающий примитив. Глупеет он, видимо, деградирует. Ну ничего, уже недолго осталось.
     Потом он принялся осматривать камеру. Глядеть, в общем-то, было не на что. Пустой прямоугольник, приблизительно три на четыре метра. Всё стальное, гладкое — и стены, и пол, и потолок. И ни единого предмета. Ни тебе постели, ни нар, ни традиционного тюремного унитаза, а то и легендарной параши. Вообще ничего. Первозданная пустота. Впрочем, это и понятно. Камера предназначалась не для проживания. Скорее уж, её стоило рассматривать как плаху.
     Сергей уселся на холодный пол и попробовал расслабиться. Без толку. Мозги сверлила назойливая мысль — какой способ они изберут? Бесполезность таких мыслей он понимал. Ничего уже не изменишь, остаётся лишь верить и терпеть. Он надеялся, что вытерпит. И в то же время сосало под ложечкой. Легко было форсить перед Стариком своей смелостью, но вот сейчас, когда отрезаны все пути, а воображение рисует картинки одна страшнее другой — сейчас всё оказалось иначе.
     Пришлось собраться с силами и подавить воображение. Временно. Хотя, может, и навсегда — вдруг приговор приведут в исполнение раньше, чем он вновь раскиснет? Скоро ли Благодетели позабавятся?
     Вообще-то Ярцевские громилы его разочаровали. И если бы не здешняя техника, то как знать... Конечно, всё это от начала и до конца было махровым пижонством. Из этих стен не выйти посредством рукомашества и дрыгоножества. Но то ли в нём возобладала привычка играть до мата, то ли просто захотелось выплеснуть напряжение.
     Сергей вспомнил, как это было. Похоже, Санитары по природной своей тупости так и не смогли понять, что против стиля "танцующий дракон" бесполезны их могучие бицепсы. Хотя, если посмотреть беспристрастно — каким же дураком он тогда оказался! Ярцев стоял рядом и скучающе наблюдал за схваткой. Потом, пробормотав: "Ну ладно, порезвились и будет", сунул руку в карман пиджака и щёлкнул кнопкой переносного пульта. И тут же ноги Сергея отделились от пола, голова вздёрнулась, а сам он повис на полуметровой высоте, не в силах шевельнуться. Казалось, невидимая исполинская рука схватила его и держит, размышляя, сразу ли убивать, или отложить забаву на опосля. А Ярцев, мягко глядя ему в глаза (оказалось, он умеет смотреть мягко!), спокойно произнёс:
     — Ну, и зачем было устраивать весь этот цирк? Взрослый же человек, интеллигент, а ведёте себя как скверно воспитанный мальчишка.
     Вот и поиграл до мата. Типичная двухходовка. Мат в два хода. Первый уже сделан, остался завершающий удар.
     Но что интересно, не было страха смерти. Того тяжёлого, грызущего страха, что всё кончится, мир исчезнет, настанет последняя тьма и пустота. Нет, мысли вертелись лишь вокруг способа казни. А смерть? Привык он, что ли, за последние дни, к её присутствию? Даже хотелось, чтобы всё окончилось поскорее. Может ли быть что-то страшнее ожидания, да ещё в этой железной коробке?
     И жгла досада от того, что ничего уже не изменишь. Что было, то было. Время, к несчастью, необратимо, и сие есть основной закон, верный во всех мирах. Даже Благодетелям, с их возможностями — и тем не под силу. А возможности у них и впрямь нечеловеческие. И даже не просто нечеловеческие, а прямо-таки сверхъестественные. Или — противоестественные. Неужели и сейчас, за шаг до гибели, он так и не решится понять, кто же они такие? Что ж, стесняться уже некого, пора вытащить из подсознания свои тайные догадки. Те догадки, что страшнее всех здешних свинств и обманов, догадки, которые он гнал беспощадно, топил в глубине. Время от времени они всплывали на поверхность, а он вновь избавлялся от них: нечего забивать себе голову мистикой.
     Но сейчас, сидя на стальном полу камеры, Сергей понимал, что без мистики тут не обошлось. И мистика-то была тёмная, липкая и отвратительная. Он хмыкнул. Не лучшая обстановка для прощания с материализмом. Впрочем, а был ли он материалистом? Просто плыл по той же речке, что и все.
     Но философствовать вскоре почему-то расхотелось. Вновь дали себя знать отбитые почки — Ярцевские сотрудники сполна выместили на нём горечь поражения. А сам Ярцев стоял рядом и участливо бормотал:
     — Ну, не обижайтесь, Сергей Петрович, не обижайтесь, ребят ведь тоже можно понять, им же обидно...
     Сейчас он утешал себя лишь тем, что недолго осталось. Хотя, с чего он взял? Может, камера — это ещё не конец, будут ещё и уговоры, и угрозы... Однако, сомнительно. Они же рационалисты. В чём — в чём, а в здравом смысле им не откажешь. Прямо-таки сверчеловеческая логика. Вот именно, что сверхчеловеческая. Стало быть, и нечеловеческая. Чья же тогда? Впрочем, эта мысль уже была. Видно, всё вертится по кругу.
     Он встал и прошёлся по камере. Болели ноги, подташнивало, а перед глазами плыли дрожащие синие огоньки. Наверное, поднимается температура. Как и той ночью, на Центральном Пульте. Сергей до сих пор не мог понять, что же с ним тогда случилось.
     
     Он сидел в чёрном кожаном кресле, перед глазами мутно светился дисплей, и нужно было задать объектный пароль: курсор назойливо мигал, ожидая ввода. Все стандартные уловки не дали ничего, и загрузочный модуль оказался нераскрываемым — он был даже блокирован от просмотра. А время текло, в любую минуту могли наведаться Санитары. Может быть, и Костик уже в их лапах?
     Нет, с чего бы это? Пока ведь ничего не случилось, Белый ещё не начал действовать. Костик сейчас спокойно спит в палате, во сне вырастая из Временного Помощника в Постоянного. Никто его ни в чём не подозревает, на кой шут он сдался Ярцевскому ведомству?
     Но Сергей вдруг отчётливо, до боли в глазах увидел, как чьи-то крепкие, поросшие рыжим волосом узловатые руки хватают мальчишку, заламывают локти. Как весёлые, розовощёкие сотруднички лупят его ботинками под рёбра, и те трещат — много ли надо пятнадцатилетнему пацану? А после его вяжут или надевают наручники, матерясь и подгоняя пинками, тащат в гнилые подвалы Санитарной Службы.
     От этой картины у Сергея закружилась голова, мышцы сжались, готовые бросить его туда, во тьму, на помощь Костику. Но что он мог? От ощущения собственной слабости его даже затошнило. А потом вдруг заболела голова, да так, что перехватило дыхание. Казалось, кто-то сдавливает виски огромными щипцами, и натужно трещит, раскалываясь, черепная коробка.
     Воздух перед глазами задрожал, заплясали в нём какие-то мелкие, переливающиеся всеми цветами радуги пятна. И всё громче становился звон в ушах, и жаркое облако обволакивало голову. Мелькнула было мысль: не вовремя как заболел! Но тут же растаяла, потому что уже иное ломилось в мозг. Что-то расплывчатое, непонятное, какая-то странная пустота, но вокруг пустоты почему-то сгущалось сознание. Мутная, склизкая плёнка затягивала мир, но сквозь неё постепенно просачивались образы.
     Два. Синяя двойка с лебединой шеей на бескрайнем ледяном поле. Навеки вмёрзший в лёд лебедь... Четыре. Жёлтые тигриные глаза, шершавый розовый язык, и снежно-белые, словно отдраенные зубной пастой клыки. Один. Дерево под ветром, готовое то ли рухнуть, то ли, вырвав из промёрзшей земли свои корни, улететь в низкое дождливое небо. Девять. Медовый пряник, обёрнутый в старую газету, что мама принесла из магазина трехлетнему Серёжке. Буква "A" — покосившийся телеграфный столб, обвисшие провода, словно бесконечные змеи. И три семёрки — огромный, влажный, залитый жёлтым утренним солнцем луг, синие огоньки васильков, розовые головки клевера.
     А всё вместе — "2419A777".
     Сергей, затаив дыхание, набрал это на клавиатуре. Пальцы плохо слушались, не хотели гнуться, каждой движение, казалось, тянется сотню лет. Но сразу после нажатия последней клавиши на экране возникло окошко: "Объект РС-15. Вход разрешён". Он очутился на том самом, трижды секретном диске.
     Дальнейшее было элементарным. Через две минуты от программы РС-15 не осталось и следа. И сразу же мир вернулся в обычное своё состояние. Голову отпустило, смолк пронзительный звон, растаял жар. Сергей вновь чувствовал своё тело — здоровое, сильное, готовое драться за Костика с кем угодно.
     ...Сейчас тот, наверное, уже вернулся в Натуральный Мир. Если так, значит, был смысл во всём этом. Да и в предстоящей казни. Только вот по большому счёту жизнь всё равно прожита зря.
     Но почему? Когда же впервые искривилась линия его судьбы? Не запрограммировано же всё было... Слишком уж глупо оказалось бы... Значит, имела место ловушка. И когда же она сработала? Наверное, задолго до Старика. Старик и его компания пришли на готовенькое. Как крысы, объедающие труп.
     А ведь отсчёт пошёл ещё тогда, с Ленки. Потом, конечно, всё заросло тканью времени, и даже иногда казалось, что было это с кем-то другим, в каком-то затрёпанном старом романе про наивных студентов, пробующих на вкус жизнь.
     Но сейчас душу вновь обдало горячей волной. Как же он тогда перетрусил! Это был животный, пещерный страх. Ведь если логически разобраться, что ему грозило? Смерть? Тюрьма? Неизлечимая болезнь? Да ни фига. Ну, накрылась бы обещанная аспирантура, ну ещё, может, повисло бы под вопросом московское распределение. И всё. Да, конечно, нервотрёпка та ещё. Скандал, по выражению классика, получился бы свинский. Если бы, конечно, она пошла в партком искать правду. Точнее, сама бы не пошла, но поплакалась бы подругам. Поревела бы в жилетку, как это у них, у девчонок, водится. А дальше колея накатанная. Подруги у неё боевые. Вступились бы девицы-красавицы за поруганную Ленкину честь. Как будто ей от этого стало бы легче! Всё равно жениться никто бы его не заставил, не те уже были времена.
     Сейчас-то всё видится иначе, но тогда... Как же он наложил в штаны! Чуть кондратий не хватил. И целую ведь неделю глотал таблетки. Грыз димедрол в зверских дозах, глушил водку, хотя уже тогда она была ему противна.
     И что хуже всего — пришлось делать вид, что всё путём, улыбаться, изображать примерного юношу, шутить, ржать над анекдотами, смотреть кино и жевать пломбиры.
     Вдобавок ещё и гулять с Верочкой. Гулять и бояться, что та уловит что-то. Не узнает, нет — он принял меры, но почувствует. И встанет между ними гулкая такая фанерная перегородочка, от которой никогда уже не избавиться, чем бы у них ни кончилось. Даже увенчайся дело свадьбой, счастливой семейной жизнью — они всё равно натыкались бы на эту стенку. И ничего путного у них не вышло бы... Но Верочка, впрочем, ничего не узнала и не уловила. Чуть больше полугода исполнилось их роману — и в Верочкино поле тяготения внесло бравого лейтенанта Сашу. Чёрные усы и южный говор. Сейчас уже, наверное, майор. А то и полковник. У них двое детей, квартира в центре, дачный участочек в Шараповой Охоте... Когда Верочка упорхнула в лейтенантские объятия, Сергей даже почувствовал стыдливое облегчение. Кончилась глупая игра, и он остался хоть и раненым, но свободным. Так ему, во всяком случае, казалось.
     А скандала не было. Если уж вспоминать, так до конца. Потому что был ещё один звонок. Самый позорный. На этот раз он сам набрал непослушными пальцами Ленкин номер.
     Сейчас он уже не помнил своего жалкого бормотания. Лишь нервную чечётку, которую сами собой выстукивали тогда пальцы по стене, забыть было невозможно. Как и те прощальные Ленкины слова:
     — Не надо, Серёжа, не волнуйся. Я же не чёрная кошка, дорогу тебе не перебегу. Живи долго и счастливо.
     И короткие гудки — один, другой, девятый...
     Вот и сейчас — жёлтый, едкий огонь стыда. Да, всё началось с того самого животного страха. И нечего притворяться — это не было ловушкой. Старик и прочие Благодетели просто стояли в сторонке и ждали — и победа, как спелый плод, мягко шлёпнулась в их потные ладони. Впрочем, этот образ из какой-то позабытой книжки. Сейчас уже и не вспомнить, откуда.
     А может, всё началось ещё раньше? С той самой "проверки функций"? Когда его занесло в постель к чужой, если уж говорить честно, девчонке. Без любви, без дрожи и восторга, без боли и нежности. Как в процедурную. Проверился. Убедился, что функции на высоте. И пошла крутиться программа.
     Его мысли прервал негромкий звук — не то лязг, не то скрежет. Будто гвоздём царапали по стеклу. Сергей поднял голову. В камере, похоже, ничего не изменилось — та же пустота, дышащие холодом стены, тусклый свет, тягучими волнами льющийся с потолка. Но Сергей понял — началось. Что именно — уже без разницы, лишь бы всё завершилось скорей. И он даже обрадовался — можно отвлечься от милых воспоминаний. Не забудем аромата выпускной поры... Правда, отключение временное. Ну уж за что боролись...
     Негромкий звук повторился. Похоже, всё-таки это был лязг. Металл полз по металлу. Наверное, включили аппаратуру. А для чего?
     Откуда-то сверху раздался бесстрастный механический голос:
     — Вы не передумали, Сергей Петрович? У вас есть ещё шанс. Только теперь уже последний. Советуем воспользоваться. — Голос умолк, вместо него послышались какие-то острые щелчки. Плёнку, что ли, они перематывают? Или ответа ждут?
     — Спасибо за совет, — хмуро ответил он потолку. — Не воспользуюсь.
     — Жаль, жаль, Сергей Петрович. В таком случае начнём.
     И настала тишина. Переговорное устройство отключилось — теперь уже, видимо, навсегда. А лязг раздался вновь. Лязг и тихое жужжание. Наверное, заработал невидимый мотор. Дальняя стена сдвинулась вдруг с места и медленно поехала на Сергея. Очень медленно — не больше миллиметра в секунду, прикинул он на глаз.
     Ну что ж, пускай будет так. Расплющат как виноградину в соковыжималке. Фантазия у них оказалась не шибко богатой. Впрочем, наверное, на него решили особо не тратиться. Есть у них дела поважнее. Или это новая подначка — напугать, дать время на раздумье? Впрочем, не так уж и много времени, минут пять, если скорость останется прежней. Для истерики более чем достаточно.
     "Одного не учли, — устало усмехнулся своим мыслям Сергей, — не истерик я. Уж извините, ребята, что так вышло. Полетели в одно место ваши расчёты. Если и в самом деле Серёге Латунину пора сыграть в ящик, то и незачем дёргаться. Значит, так надо. Пять минут — и всё кончится. Мир исчезнет. Чернота и пустота. И никогда уже будет жёлтого солнца и присыпанной утренней изморозью осенней травы, по которой стелется сизый дымок костра... Не будет ни ночного неба, ни человеческих лиц. И Костика не будет. Как он там? Только бы смог перейти границу, только бы... Я знаю, конечно, это почти немыслимое дело. Границы — они всюду на замке. Что там, что здесь. Но Костику всё равно удастся! Наперекосяк пойдут ваши расчёты, господа Благодетели! Ох, как бы мне хотелось до вас добраться, взять за горло, если оно, конечно, у вас имеется... Жаль, это невозможно. По сравнению с вами я — мелочь рыбья. Так, вроде бы, говорил Сумматор. Но рыбка-то я кусачая. А Костик отсюда уйдет, вам его не остановить, твари, не от вас это теперь зависит. Благодетели хреновы!
     Ладно, чья бы корова мычала. Я тоже мерзавец, я покалечил жизнь Ленке, может, потому и Костик оказался у вас в лапах, может, всё не случайно — тянется моя старая вина, как нитка за иголкой. Как же обгадил я свою душу! Дерьмо тянется к дерьму, потому и купился на приманку. Ещё бы, вы по дерьму специалисты. А как вы за меня уцепились! Ещё бы, ценный кадр заимели. "Нестандартное мышление... Надёжный и сильный... Способный быстро обучаться..." Такие песни, кажется, пел дедушка Сумматор? Как же быстро вы поверили, что я ваш! А я не ваш... Я сам не знаю чей, но не ваш. И всё же работал на вас. Сколько Групп через меня прошло! Сколько пацаньих душ изломал! Сколько Десантников подготовил! И только сейчас я, наивный козлик, спрашиваю: против кого десант? Я до сих пор не знаю, кто вы, откуда и зачем пришли, но одно я вижу без очков — вы не люди. Вы нелюди. И я чуть было не стал таким же. Да, не стал. Но загубленных ребятишек не вернёшь. И это на мне висит. С этим грузом я уйду во тьму. Вот уж действительно, "кто соблазнит одного из малых сих..." Да, я никогда не верил во всякую там мистику, считал себя рационалистом до мозга костей, но если всё же есть Он, в руках кого все нити, я не знаю, как его назвать, да и не важно, но я прошу об одном. Не надо мне Света, не надо Покоя, да и смешно было бы претендовать. Я готов принять любую муку, но дай мне сначала исправить то, что я натворил. Я понимаю, всё исправить невозможно, но хоть что-нибудь... У меня же есть ещё силы, есть ум, есть душа, поганая, конечно, но всё-таки. Если она не годится Тебе такой, очисти её, выжги из неё дрянь, это, наверное, будет больно и страшно, но я вытерплю. Но дай мне возможность исправить мои дела. Помоги мне раздавить Благодетелей. Ты ведь знаешь, кто они такие и как с ними драться, так сделай меня Своим оружием. На что мне ещё остаётся надеяться, кроме как на Тебя? А вдруг Ты и в самом деле есть, вдруг это по правде? Мне осталось жить пару минут, вот я могу, вытянув руку, дотронуться до стены, ощупать холодную сталь. Сейчас не время для шуток, поверь, я говорю всерьёз, мне больше ничего уже не светит. А если я ни на что не годен — ладно, сотри меня в пыль, делай со мной всё, что хочешь, я на всё согласен, но помоги моему сыну! Выведи его из этой гнусной ямы! Хотя, конечно, Ты уже помогаешь, кто, кроме Тебя, мог послать Белого? Да и Город... Может, Город — это и есть Ты?
     Так помоги же Костику! Я-то виноват перед ним. Дважды виноват. Я дал ему жизнь — и тут же бросил, отказался от него. Конечно, я не знал, что он родился, но мог узнать, если бы захотел. Но я боялся... И кто знает, чего я боялся? Наверное, потерять спокойствие. А потом, уже здесь, я ломал его душу, вытягивал из неё жизнь и каплю за каплей вливал мертвечину. Ведь я же убивал его! Вот если бы Ты сотворил чудо, взял бы меня, перенёс в Натуральный Мир и поставил перед Костиком — что тогда? Я не смогу посмотреть ему в глаза. И уж, конечно, не смогу признаться, что я — отец. Потому что какой же я, к свиньям, отец? Я понимаю, Ты можешь меня, наверное, простить, Твоя доброта, говорят, беспредельна. Да меня бы и Костик, наверное, простил, узнай он правду. Он же на самом деле добрый, хоть мы тут и лепили из него хищного зверя. Да только я сам себя никогда не прощу. И вообще, не меня спасай, а его. А мне помоги лишь исправить моё зло. И всё. Я больше ничего не хочу и ничего не прошу..."
     Стальная стена мягко, почти нежно коснулась его груди. Ладно, давите, сволочи, — он вдруг обнаружил, что пытается её оттолкнуть. Глупо. Чисто животная реакция. Инстинкт. Душа делает своё, а тело — своё. Но что же будет дальше?!
     ...Сперва замерло дыхание, потом острая боль затопила грудную клетку. Господи, неужели будет так больно?! Но всё равно это надо вытерпеть. Надо! Ни звука они не получат.
     Боль вливалась во всё тело, в каждую клеточку, в каждый нерв, жгла расплавленной сталью, и этому ужасу не было конца, и время, казалось, перестало струиться, замерло, мир вокруг него расплылся и исчез, вместо мира осталась лишь плотная упругая темнота. Она выгибалась во все стороны, она трещала, точно её раздирали чьи-то безжалостные пальцы, и вот — лопнула!
     Но куда?! Зачем темноту скручивают в огромную спираль? Нет, это, оказывается, не спираль, а бесконечно длинный туннель, и его, словно прозрачную пылинку, несёт куда-то ввысь бешеный ветер, безумная неодолимая сила, и нельзя ни пошевелиться, ни вскрикнуть.
     И всё-таки он каким-то звериным, отчаянным рывком обернулся. Там, у светящегося белым пятнышком входа в туннель, что-то бесформенное валялось на стальном полу. И Сергей вдруг понял, что это месиво — не что иное, как он сам. Это — он. Он — там. И в то же время здесь, летит по туннелю в потоке холодного ветра.
     
     Но уже не было ни боли, ни стальных стен камеры, да и чёрный туннель куда-то пропал. А была — лестница.
     Сергей поднимался по крутым, истёртым миллионами ног ступеням. Ничего, кроме ступеней, не существовало. Ни потолка, ни стен, лишь серый камень внизу.
     Лестница казалась бесконечной, но Сергей почему-то знал, что это иллюзия, что конец есть, и близок. Чья-то спокойная уверенная воля вела его вверх, и с каждой секундой становилось всё светлее. Свет лился непонятно откуда, но Сергей об этом не думал. Он чувствовал, как рождается в нём сила, неизвестная, немыслимая ранее сила.
     А потом вдруг лестница кончилась. Кончилась самой обычной площадкой — точь-в-точь такой же, как и шестнадцать лет назад, в Ленкиной пятиэтажке.
     Он растерянно стоял перед единственной дверью, самой что ни на есть привычной, земной. И не знал, что делать дальше.
     Дальше был Голос:
     — Ну, здравствуй. Ты всё-таки пришёл. Поздновато, правда, но сумел всё-таки, прорвался. Теперь иди вперёд. Ты ведь знаешь, что должен сделать.
     — Знаю, — ответил Сергей, оправляя непонятно откуда на нём взявшийся белый комбинезон. Тот был малость великоват, но лишь самую малость. Значит, вот так... Кто бы мог предположить?! Белый... Вот и открылась его тайна. Он ждал чего угодно, но не этого. Выходит, время всё-таки обратимо? Ладно. Значит, так и должно быть.
     — Да, я знаю, — повторил Сергей. — Значит, всё было не зря.
     Он распахнул дверь и шагнул вперед.

9.

     Они сидели, привалившись к огромной сосне. Здоровенный, руками не обхватишь, ствол блестел на солнце горячими рыжими капельками смолы, от её запаха у Кости слегка кружилась голова.
     Всё вокруг тонуло в жаркой, душной тишине, а звон кузнечиков в густой траве лишь усиливал её. И только иногда где-то у них над головами подавала голос невидимая птица.
     — Я, кажется, помню эти места, — задумчиво протянул Костя. — Тут недалеко деревня есть, Захаровка, мы там с мамой отдыхали у её подруги, тёти Наташи. Я тогда ещё маленьким был, в третий класс перешёл. Или это я путаю?
     — Нет, Костик, — подтвердил Белый, — ничего не путаешь. Вы с мамой действительно были здесь. Просто к тебе возвращается память. Причём со скоростью крейсерского звездолёта.
     — Значит, уже всё?
     — Значит, — неожиданно весело произнёс Белый. — Ты вырвался, ты в Реальности, и Корпусу до тебя уже не дотянуться. Они имеют власть лишь по ту сторону Границы.
     — Вы хотите сказать, по ту сторону реки? — уточнил Костя.
     Белый некоторое время молчал, глядя в бледно-голубое, выцветшее от жара небо.
     — При чём тут река или пещера? Это лишь одна из моделей перехода. Всё могло бы выглядеть иначе. Брёл бы ты, к примеру, по дремучей тайге без ружья, без компаса, вместо крыс гонялись бы за тобой волки. Или безводная пустыня, змеи... Граница-то она граница, да только особого рода. Чтобы её перейти, вовсе необязательно двигаться в пространстве. Можно стоять на месте — и всё же мгновенно её пересечь. Пойми, переход — это не когда меняется место, это когда меняешься ты.
     — Значит, получается, я смог бы вернуться сюда прямо из Корпуса? — он удивлённо посмотрел на Белого. Тот молчал, чему-то улыбаясь.
     — Зачем же тогда пещера, озеро, все эти?.. — протянул Костя с досадой. Ему стало не по себе. Неужели страшный путь по Дыре оказался лишним? Выходит, что скитание в путанных коридорах Корпуса, подслушанное собрание, ледяная подземная река — всё это было без толку?
     — Нет, — откликнулся наконец Белый. — Тебе такое не под силу. Во всяком случае, пока. Твой путь — сквозь Реализацию. Ты, конечно, не совсем понимаешь, да сейчас-то какая разница? Всё позади. Но не расстраивайся. Главное — ты почти всё сделал сам.
     — Ну да, сам, — усмехнулся Костя. — За дурачка меня держите? А дверь в карцере? Она что, сама по себе взялась?
     — Дверь? Да как тебе сказать... — пожал плечами Белый. — А может, она появилась случайно? Как тебе такая версия?
     Костя натянуто усмехнулся.
     — Ничего себе случайность! Вы же меня ещё во сне научили, как действовать. Помните — "если будет очень плохо, считай до десяти — делай рукой вот так", — и Костя резко ввинтил ладонь в душный, перекатывающийся горячими волнами воздух.
     Белый посмотрел на него с непонятной грустью.
     — Эх, Костик-Костик... Всё бы тебе понимать буквально. Ну при чём тут рука? Дело же совсем в другом. Тут, знаешь, как со спортсменами. Они перед состязанием дёргаются, нервничают, и боли всякие странные у них появляются, и уверенность в проигрыше. И тогда что? Если при команде имеется неглупый врач, даст он такому вот бедолаге таблеточку. В красивой упаковочке. И разрекламирует её, мол, импортное средство, дефицит, высвобождает скрытые резервы организма... И правда, после таблеточки спортсмен себя отлично чувствует, ни болей, ни страхов. А на самом деле дали ему обычную аскорбинку, кальций или ещё что-нибудь столь же безвредное. Главное — человек верить начинает.
     — Погодите-погодите, — никак не мог сообразить Костя. — Выходит, я сам её и создал, дверь?
     — Выходит, что так. Нужно было уйти — ты и открыл ход. Почти самостоятельно. На девяносто девять процентов.
     — Ну хорошо, на девяносто девять, — не сдавался Костя. — А оставшийся процент? Он откуда?
     — Всё бы тебе расскажи, — усмехнулся Белый. — На самом деле была и некоторая поддержка. Но без твоей воли у нас ничего бы не получилось.
     — У нас? Значит, всё-таки это были вы?
     — Да многие работали, — как-то нехотя, через силу отозвался Белый. — Главное, ты не испугался самого себя. Своих сомнений, страхов. Помнишь, как боялся "болезни"? Но ты решился — а остальное, так сказать, дело техники.
     — Ничего себе! — присвистнул Костя. — Ну и дела! Это что же, получается, я теперь могу чудеса творить? Как на Энергиях?
     — Про Энергии забудь, — жёстко обрубил Белый. — Обманули всех вас капитально. Вы наивно думали, что управляете ими, а на деле выходило с точностью до наоборот. И вообще, не слишком задирай нос. Силу ты получил, не спорю, но она не твоя, и получил ты её временно, и не просто так, не за красивые глаза.
     — А для чего?
     — Ну, это уж ты сам как-нибудь решишь, — Белый встал и потянулся. Долго смотрел на выплывшее из-за горизонта темноватое облачко, похожее на маленькую чернильную кляксу.
     — Вечером гроза будет... А вообще как это здорово, когда над головой солнышко имеется. Хоть какое-то... Не то что там... — и снова замолчал.
     — Ладно, допустим, я сотворил эту дверь, —не сдавался всё же Костя. — Но потом-то я в одиночку бы не справился. Крысы бы сожрали — и всего делов.
     — Ну что ж, настало время поговорить о крысах, — сказал Белый, отвлекшись от созерцания горизонта. — А что крысы? — Он усмехнулся. — Тоже ведь обман. Значит, так. Никакие это не крысы, а сгустки. Помнишь, я тебе ещё там говорил? Они могут любую форму принять, под любым именем спрятаться — своего-то у них нет. Ни имени, ни формы... Ну а кроме того... Не загрызли бы они тебя. Не смогли бы. Видишь ли, все, кого ты видел в Корпусе — Санитары, Наблюдательницы, Стажёры, — это люди, которые могут действовать физически. Их к тому же особой техникой снабдили. А сгустки — нет. Только через людей. Но и люди с тобой ничего уже сделать не могли — с того момента, как ты разорвал Первое Кольцо. Это значит, когда из карцера вышел. Вот так. Но не в том дело. Сожрать бы они тебя, конечно, не сожрали, а вот насмерть задавить страхом — это пожалуйста. Это они умеют. Так что была опасность, не спорю. Тут, знаешь, как в легендах про нечистую силу, где от неё люди погибали. Не от клыков и когтей, а от собственного страха. Говоря современным языком, случался у них инфаркт миокарда. Безо всяких клыков. Ну, и с нашими крысками такая же история.
     — Но вы же их не как-нибудь, а настоящим огнём прогнали, — неуверенно возразил Костя. — И ладонь себе по правде сожгли.
     — Ну да, огнём. А знаешь, что это за огонь такой был? Думаешь, лазерный луч или струя плазмы? Это у тебя сейчас, наверное, воспоминания о всякой читанной фантастике выплывают. Нет, Костик, здесь иное. Просто ты сумел увидеть глазами то, что чувствуют сердцем.
     Костя помолчал. Потом решительно, точно сломав в себе какой-то последний барьер, спросил:
     — А кто же всё-таки они такие, эти сгустки?
     Белый долго смотрел на него. Огромными серыми глазами, что притягивали словно магниты.
     — Ты сам ещё не догадался, Костик? Ну ладно. Сгустки, это... Назвать прямо, так не поверишь. Тебя всю жизнь другому учили. Одним словом, сгустки. Концентрированный мрак, зло в чистом виде. Жуткие твари.
     — Что-то я не понимаю, — протянул Костя. — Это инопланетяне, пришельцы какие-то, что ли?
     — Ну, я же говорю — начитался фантастики. Нет, дорогой мой, никакие они не пришельцы. Они испокон веку были здесь, на Земле. Люди их сами порождают. Как бы это тебе объяснить? Бывает, накапливается в жизни очень много зла. И тогда вот что получается: сперва зло сидит внутри человека, потом люди его из себя выплёскивают, иначе говоря, излучают. Но есть такие особые точки... В общем, зло и тьма начинают сгущаться вокруг этих точек. Как кристалл в перенасыщенном растворе на какой-нибудь мелкой пылинке. Химию учил, должен понимать. А дальше новый сюжет. Сгустившись, сконцентрировавшись, зло становится живым. Точнее, не живым, а... Ладно, не станем влезать в теоретические тонкости. Ну, понятное дело, само собой такое случиться не может. Есть, видишь ли, некая очень древняя и очень страшная сила, источник всякого зла. Она и помогает мраку сгуститься, а потом уж вливает в новенький сгусток часть своей жизни. И готово дело. Так она размножается.
     — А дальше? — с любопытством спросил Костя. То, что говорил сейчас Белый, он слушал как жуткую историю в летнем лагере, ночью, в палате, кто-то рассказывает свистящим шёпотом, а в окно лезет острыми лучами оранжевая, точно апельсин, луна.
     — Хм... Дальше так дальше. Тебе, чтобы жить, нужно есть. Вот и им тоже. Но кушают они не колбасу и капусту, а испарения зла и страдания. Заметь, человеческого зла и человеческого страдания. Значит, им нужны люди, которые бы это излучали. Того, что творится в обычном мире, им мало, да и не столь уж питательно. Тут ведь есть и добро, и свет, а для них это как яд. И что тогда? Они создают замкнутый мир, искусственный, — как это делается, я тебе всё равно объяснить не сумею. Нельзя сказать, что это другая вселенная, или иное измерение. В общем, ничего общего с тем, о чём ты, наверное, думаешь. Замыкание — оно как бы и всюду, и нигде. И туда, в Замыкание, они утаскивают людей. Кого силой, кого обманом... Что интересно — человек не исчезает отсюда, он как бы раздваивается, в Замыкание попадает как бы копия его души, для неё создаётся и виртуальное тело, чтобы совсем уже полная иллюзия была. Возможности у них и в самом деле колоссальные, ни с какими пришельцами не сравнить. Ну а в Замыкании они устраивают такую жизнь, чтобы зло и страх всё время излучались. Они всем этим кормятся. Вот что такое Корпус, если говорить конкретно. Хотя, разумеется, Корпус — лишь маленький кусочек Замыкания.
     Но на самом деле всё ещё страшнее. Того, что они там добывают, им всё равно мало. Аппетит у сгустков, видишь ли, постоянно растёт. Вот они и придумали великий план. Превратить всю Землю в один огромный Корпус. Тогда им жратвы будет вдоволь. Но как это сделать? Сами-то они изменять Реальность не могут. Лапы коротки. Значит, нужны агенты, люди, чьими руками всё и будет творится. Они же не вчера это затеяли. Тысячи лет стараются, пробуют разные варианты, но ничего у них не выходит. Ведь сгустки, пускай они и умные, и хитрые, а простейших вещей понять не могут. Поэтому и не сдаются, делают попытку за попыткой. Теперь они реализуют очередной план. Наловили детишек, бросили их к себе в Замыкание и готовят из них будущих правителей Земли. Десантников. Для того тебе и уроки Энергий, и другие уроки, которые ты, к счастью, уже никогда не вспомнишь. Вот тебе и так называемое Распределение. Всё это не игрушки. Сгустки могут дать людям очень большую силу. Вполне достаточную, чтобы добраться до власти. Вот так они одним выстрелом думают убить двух зайцев. И сейчас кушают, и о завтрашней кормушке заботятся. Такие вот пироги.
     Белый замолчал, привалившись спиной к тёплому сосновому стволу. Косте сперва показалось, что он уснул, но нет — Белый не спал. Он смотрел на добела раскалённый солнечный диск. Спокойно смотрел, не жмуря глаз.
     Костя не в силах был собраться с мыслями. То, что рассказал только что Белый, раздавило и оглушило его. Он знал, что когда-нибудь справится с этим, но не сейчас. Сейчас мысли путались, и ломило виски.
     — Даже представить себе тяжело, — выдавил он наконец из себя.
     — Я понимаю, — кивнул Белый. — Трудно вот так сразу всё переварить. Но что остаётся делать?
     — Ну и как же теперь быть? — растерянно спросил Костя.
     — Не знаю, — пожал плечами Белый. — Наверное, каждый сам для себя решает.
     — А вы решили? — поинтересовался Костя и тут же понял, насколько глуп его вопрос.
     — Да как видишь, — немного помолчав, усмехнулся Белый. — Я решил. Только вот слишком поздно я это сделал. Конечно, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Но всё же... Сложись всё иначе — и ты, возможно, никогда не оказался бы там...
     Костя пристально глядел на Белого. Тот сидел сгорбившись и наблюдал за тем, как колышутся от еле заметного ветра верхушки высокой травы. Всё так же, на одной томительной ноте, трещали кузнечики.
     Костя набрал воздуху и задал, наконец, тот самый главный вопрос:
     — Ну а теперь-то вы скажете, кто вы такой?
     — Нет, — вздохнув, ответил Белый. — Не могу.
     — Но почему? — не сдавался Костя.
     — Потому что не могу.
     — Это что, тайна?
     — Да нет, какая уж там тайна, — печально улыбнулся Белый. — Просто в жизни бывают такие вещи, на которые не хватает сил. Ты уж извини. То есть, конечно, что-то я сказать могу, но это будет не вся правда. Короче, слушай.
     Почему сгустки до сих пор не сожрали Землю, при всём их могуществе? А всё потому, что не по зубам. Не по зубам тьме справиться со светом. Есть высшая сила, ставящая им заслон.
     — Так почему же эта самая сила их не того... Не перебьёт их сразу и навсегда? — удивился Костя.
     — А кто порождает сгустки, помнишь? Люди. Тогда пришлось бы уж перебить людей, причём всех. Каждый ведь хоть в чём-то, а виноват. Хоть немного, да излучает. Поэтому напрямую действовать трудно. Зато можем вытягивать людей из тьмы.
     — Это как меня?
     — В том числе. А что касаемо света... Там, в пещере, ты видел его отблески. Тогда свет действовал через меня. Вот это постарайся понять, это самое главное. Не я, а через меня. Просто у меня теперь такая работа, Костик.
     — А раньше какая была?
     — А вот насчёт "раньше" мы говорить не будет, — сухо отрезал Белый.
     Костя бросил взгляд на его обожжённую ладонь.
     — Ну хорошо, а это как получилось? Если свет — не лазер, не огонь, тогда как? Сильно болит?
     — Терпимо, — усмехнулся Белый. — Ну ничего, скоро заживёт. Я же говорил — за всё приходится платить. И это ещё хорошо, если болью. Бывает плата похуже. А прогнать сгустки — дело не такое уж плёвое. Это тебе не блокировку снять, — бросил он в пустоту непонятную фразу и поднялся на ноги.
     Он совсем не отбрасывал тени — Костя только сейчас это понял.
     — Ну ладно, Костик, — немного озабоченным тоном произнёс Белый. — Мне, к сожалению, пора.
     — Вы что, уходите? — расстроенно спросил Костя. — А куда?
     — Туда, откуда пришёл. Работы, понимаешь, много.
     — А как же я?
     — В чём проблема? — Белый усмехнулся. — Сейчас выйдешь на просеку, там высоковольтка, иди всё время вдоль неё, через час выйдешь к платформе. Подождёшь немного электричку — и домой. Адрес-то, надеюсь, не забыл?
     — Да, конечно, — кивнул Костя. Странное дело, сейчас он действительно помнил всё, вплоть до мелочей, даже нацарапанные гвоздём слова в кабине лифта. И даже то, что нацарапаны они не без его участия.
     Потом вдруг до него дошло:
     — Постойте, а какое же там время сейчас? Ну, то есть здесь... В Натуральном Мире? Меня же, наверное, давно мёртвым считают! Я ведь в Корпусе четыре года был!
     — Время, говоришь? Да, время — это штука серьёзная. Ну, а сам бы ты чего хотел?
     — Что значит "хотел бы"? — от удивления, смешанного с обидой, Костя едва не вскричал. — Я, может быть, хотел бы, чтобы не четыре года прошло, а четыре часа. Но какая разница, чего я хочу? Что от этого изменится?
     Белый негромко ответил:
     — Значит, говоришь, четыре часа? Ладно, сделаем. Будет тебе четыре часа.
     — То есть как это? Ведь время уже прошло!
     — Ну, это как сказать, — протянул Белый.
     — Но ведь это же время! Оно же нам не подчиняется! — выпалил Костя.
     — Это вам оно не подчиняется, — буркнул себе под нос Белый.
     — Ясно, — протянул Костя. — То есть ничего не ясно. Ведь я же маленький был, когда попал в Корпус, я же помню. А сейчас мне уже пятнадцать. Что же получается, за четыре часа я стал старше на четыре года?
     Белый подождал, пока Костя не выкричит всего, потом, прищурившись, глянул на него и сказал:
     — Ты зря думаешь, будто попал в Корпус одиннадцатилетним. Это ещё одна иллюзия. Не забудь, что я говорил тебе про копию души. Поймали они тебя, по здешнему ходу времени, четыре часа назад. А в Корпусе сперва обработали, стерли всю память, потом сделали тебе тело — такое, каким ты был четыре года назад. Вложили ложную память — и готово дело, ты омолодился. Так им было проще на тебя воздействовать. И действительно, по счёту Корпуса прошло четыре года, ты сравнялся возрастом с собою здешним.
     — А что было здесь?
     — Да ничего такого не было. Лето, жара, каникулы. Ты шёл по улице, голова у тебя слегка закружилась, бывает. Пожал плечами, дальше пошёл. А слепок твоей души оказался там, в Замыкании.
     — Чего-то я не въехал, — протянул Костя. — Я сейчас — это кто? Тот, который в Корпусе был, или здешний, из Реальности?
     — Оба, — терпеливо произнёс Белый. — Копия вернулась оттуда и соединилась с оригиналом. Теперь ты — просто Костя Черницкий, проживший две разные жизни, у тебя осталась память Корпуса, но осталась и здешняя. Они, эти две разные памяти, сейчас сливаются воедино, потерпи уж. Это тяжело, конечно, и путаться поначалу будешь, но ничего, привыкнешь. В общем, не слишком этими вещами забивай голову. Вернёшься домой — никто ничего и не заметит. Прошло-то всего четыре часа. Ты уж извини, вернуть тебя в ту же секунду не получилось бы, ты ведь прошёл пещерой, вышел здесь. Значит, необходим какой-то минимальный временной разрыв.
     Костя долго молчал, глядя на Белого, потом с нерешительной улыбкой поинтересовался:
     — А как же... Я вот так и пойду, в таком вот виде? Всё моё ведь в пещере осталось.
     — Вон твоя одежда, — Белый махнул рукой в сторону, и Костя увидел среди кустиков черники что-то светлое. Приглядевшись, он узнал брошенный в Дыре узел.
     — Только она ещё мокрая, — предупредил Белый. — Ну да ничего. Отожми, разложи на солнце — быстро высохнет. Да и торопиться тебе особо некуда. Часом раньше, часом позже... Дома тебя лишь к вечеру ждут. На вот, кстати, — Белый сунул руку в карман комбинезона и вытащил смятую купюру. — Это тебе на электричку. Не стоит без особых причин зайцем кататься.
     Костя машинально сжал бумажку в кулаке, не отрывая глаз от Белого.
     — Ну всё, прощай, Костик, — глухо продолжил тот. — Не забывай. И прости.
     — За что? — растерянно спросил Костя.
     — Значит, есть за что... Не знаю уж, увидимся ли когда-нибудь. Впрочем, если какая беда, помнишь, как меня позвать.
     С этими словами Белый исчез. Растаял в душном воздухе. Только что стоял в двух шагах от Кости — и вот уже его нигде нет. Так уже случалось не раз, в Корпусе, в тех полузабытых снах. Но сейчас всё было как-то иначе. Сейчас Костя понимал, что это уже навсегда, сказка кончилась и Белый больше не придёт.
     Он вздрогнул от щекотки — и рассмеялся. По локтю его медленно полз маленький чёрный муравей. Как давно он не видел муравьёв, да и стрекоз, и кузнечиков — там, в Корпусе, водились только жирные мухи. И солнца там не было! Ведь и в самом деле — не было... Костя лишь теперь сообразил — за окнами постоянно висели плотные, желтовато-серые тучи. Там царила зима. Не слишком холодная, зато вечная. И как это он раньше не замечал? Теперь, конечно, ясно, после разговора с Белым. Искусственный мир, искусственная природа — значит, и зима фальшивая. Впрочем, зима там была не всюду. На берегу, возле Границы — осень. Где-нибудь, наверное, имеются и лето, и весна... Такие же подделанные. Да, интересно устроен этот искусственный мир. Неужели он такой же огромный, как и взаправдашняя Вселенная? Со своими планетами, звёздами, галактиками? Или всё не так? Белый называл это Замыканием. Слово-то само по себе понятное, а начнёшь вдумываться — и ни фига не ясно.
     Костя вспомнил, как когда-то давно, — кажется, тысячу лет назад, — он спросил у Серпета: что там, за стеной, которая огораживает парк для прогулок? И тот, криво улыбаясь, ответил: "За стеной? Ничего интересного... Поле, а потом всё опять начинается..." Может, это и есть Замыкание?
     Впрочем, стоит ли забивать голову такими мыслями? Теперь одно у него дело — домой попасть, да поскорее. Господи, он же четыре года там не был! Пускай здесь для всех эти четыре года свернулись в четыре часа — но не для него. Он-то всё будет помнить. Всегда.
     Он опять вздрогнул. Тот самый муравей-путешественник переполз с локтя на грудь. Видно, ему понравилось гулять по Косте. "Туриста" пришлось осторожно снять и отправить восвояси — на тёплую сосновую кору. Пускай бежит по своим делам. А Костя займётся своими.
     Сперва — одеждой. Тут приключилась очередная неожиданность. Вместо суконных форменных брюк и рубашки с узким кусачим воротником обнаружились выгоревшие на солнце джинсы и не первой свежести футболка. На футболке, возле рукава, имело место небольшое лиловое пятно — видно, оставила след раздавленная черничина. И Костя даже вспомнил, как это случилось. Еще и недели не прошло.
     Впрочем, одежда всё равно была насквозь мокрая. Она что — тоже в Дыре побывала? Одежда ведь отсюда, из Реальности. Значит, что? Он слился с собой-реальным ещё там, в пещере? И это на него, на настоящего Костю, надвигались чёрной стеной крысы? Ни фига себе!
     Тратить время на сушку не хотелось, и он решительно влез во влажные, впитавшие пещерную воду тряпки. Не беда, как-нибудь уж на теле просохнут, да и солнце вон как жарит.
     Пора идти. Значит, сейчас на просеку — и вдоль высоковольтки топать до платформы. Точно, она называется "91-й километр".
     Костя резко поднялся, отчего слегка закружилась голова, а перед глазами поплыли радужные пятна. Наверное, солнцем напекло. Но не обращая внимания на такие пустяки, он быстро зашагал вперёд.
     Вскоре и сосна, возле которой они сидели с Белым, и поляна, и холмы исчезли из виду. Вокруг тянулся лес — древний сосновый бор, огромный и дикий. Не будь узенькой, вертлявой тропинки под ногами — полное ощущение, что продираешься сквозь тайгу. А ведь всего полчаса, и появится платформа с кассой, и зелёный вагон электрички. Одним словом, цивилизация. Что ж, пора привыкать к этой самой цивилизации.
     Кстати, а какое сегодня число? Эх, не догадался у Белого спросить! Действительно, тут поначалу на него все коситься начнут. С чего бы это, подумают, у Черницкого память отшибло? Но хрен с ними, пускай думают что хотят. После того, что было в Корпусе, остальное ерунда.
     И сразу же Костя вспомнил. Четырнадцатое июля. Каникулы в разгаре. Он перешёл в десятый класс, отмотал месяц практики в трудовом лагере... Теперь, до сентября — свобода.
     Так что всё в ажуре, можно утешиться — память, похоже, вернулась. Но странное дело — ему казалось, что память эта вроде бы как и не совсем его. Словно всё здешнее — школа, практика, черничное пятно на рукаве — случилось не с ним, а с каким-то типом из книжки. Или он, Костя, вспоминает сейчас когда-то уведенный фильм. Потому что четыре года в Корпусе — были. Как ни крути, а висят они за спиной мутным облаком. И здорово же он изменился, если своя собственная жизнь кажется фильмом! Ладно, со временем, наверное, пройдёт.
     А из придорожной травы глядели красными глазками спелые земляничины. Ещё и там, и вдали — Господи, да сколько же её! Костя то и дело нагибался. Ведь впервые за четыре года — земляника! Он уже и вкус её забыл. Забыл, что такое жизнь. Ведь там, в Корпусе, была не жизнь, а муторное существование. Точно у крысы в норе.
     Его передёрнуло. Крысы... То есть не крысы, а сгустки... Чёрные трещины мира... Гнилое дыхание из их пастей... И острые, беспощадные глаза... Где же они прятались там, в Корпусе? Да уж, наверное, всюду. И в Группах — невидимые, но от этого ничуть не менее страшные. Это ведь они, невидимые, наблюдали за новичком Костиком и устраивали ему одну подлянку за другой. Это ведь они насыщались, когда он лупил "морковкой" Рыжова. Это им была потеха — слушать ребячий трёп в раздевалке спортзала, и не кто-нибудь, а именно они притворялись силовыми волнами на уроках Энергий... И уж без сомнения они засели на таинственном Первом Этаже. Первый Этаж... Да что же там творится, в самом деле? Ладно, крыс он видел в Дыре, на самой границе их владений, был под защитой могучих сил — а ведь всё равно обволокла его сеть липкого, одуряющего кошмара. Что же тогда делается на Первом? Что там происходит с людьми? Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: странный, лиловый свет, струящийся ниоткуда, и множество людей, скованных невидимыми цепями, их извивающиеся тела, остекленевшие от ужаса глаза, а рядом, всё ближе и ближе, чёрная шевелящаяся масса, и ничего уже нельзя поделать, и это не на минуту, не на час — навсегда! И там не просто какие-то чужие, незнакомые люди, нет! Там же Санька! Может, уже и Мишка Рыжов, и Царьков, и ещё кто-нибудь. Именно на них сейчас уставились красновато-наглые зрачки. Но Белый к ним на помощь не придёт — даже ему туда не пробиться. Впрочем, он и сюда не придёт. Зачем? Он сделал своё дело — и ушёл обратно во тьму, вытягивать кого ещё можно, драться со сгустками... А что ему здесь делать? Здесь жизнь спокойная. А так хочется снова увидеть его глаза, услышать негромкий голос... Не помощи в каких-нибудь новых бедах Косте хотелось, нет... Только встретиться с ним вновь. Хотя бы всего один единственный раз. Но глупо об этом мечтать. Ведь Белый, можно сказать, солдат, и его место лишь там, куда пошлют. Так что придётся жить без Белого. Жить с воспоминаниями.
     И тут он вздрогнул. На мгновение ему показалось — там, впереди, на тропе стоит Санька! Васёнкин! Точь-в-точь такой же, как и в тот отвратительный день, когда его забирали из палаты. Но сейчас он был уже не заплаканным, как тогда, а просто печальным. И ещё — сквозь него виднелись стволы сосен. Кажется, он пытался что-то сказать, но не мог.
     Всё это длилось какую-то неуловимую долю секунды, потом исчезло. Тропинка была как тропинка, сосны как сосны, в белесом от жара и духоты небе всё так же зависло неподвижное солнце. И Костя не мог понять, почудилось ли ему, или...
     Он ускорил шаги, потом едва не побежал. Несмотря на жару, его тряс озноб. Мысли в голове вращались с бешеной скоростью, сталкивались, дробясь на бесформенные частицы. Перед глазами плыли ослепительно-яркие синие круги, острые словно заточенные клинки.
     Потом в мире что-то неуловимо изменилось. А может, не в мире, а в нём, внутри. Была чернота, чернота со всех сторон, но почему-то она оказалась ослепительной и жгучей, точно расплавленный свинец, и он плыл в этой черноте, в едких волнах, он задыхался и кричал, но никто не слышал его крика. Да он и сам не слышал. Волны вдруг сделались тяжёлыми, стальными, они сдавливали грудь, и глухо трещали рёбра, и невыносимая боль растекалась по жилам. И в то же время Костя знал, что идёт по лесной тропинке, что сквозь кроны сосен пробиваются жаркие солнечные лучи, а из травы на него глядят спелые земляничины.
     Потом всё это кончилось. Он вышел на просеку. Та тянулась вдаль до сизого, расплывающегося в душном воздухе горизонта. Широкая, заросшая ежевикой и какими-то высокими — едва ли Косте не по грудь — травами, она казалась руслом высохшей реки. С обеих сторон, точно берега, её ограничивали тёмные стены леса. А посередине торчали решётчатые башни высоковольтки.
     Теперь — прямым ходом до станции. Наверное, придётся подождать электричку — они тут, само собой, редко ходят. Домой он доберётся только к вечеру. Мама, конечно, устроит ему... Ещё бы, целый день ребёнок, некормленный, болтается неизвестно где. Кошмар!
     Знала бы она, где ребёнок болтался четыре года... Впрочем, она не узнает. Да и никто никогда не узнает. Такое никому не расскажешь. И даже не из-за того, что не поверят. Что не поверят — и ежу понятно. Подумают, что он просто лапшу на уши вешает. Или того хуже — пришьют ему какую-нибудь психболезнь, засунут в больницу... Весёлое дело... Но это даже не главное. Главное — если уж рассказывать, так всё, без утайки. Как он был Помощником на Группе, как мечтал о Стажёрстве... Как издевался над пацанами, давил их и мучал, а крысы-сгустки сидели где-то рядом и кушали.
     Но всё же, как он мог? Ну ладно, пускай давали Питьё, которое отшибало память о доме. Пускай он верил, что всю жизнь провёл там, в Корпусе. Но память памятью, а вот совесть чем ему отшибло? Тоже Питьё поработало? Хотя нет, нечего Питьём прикрываться. Не так уж сильно оно и действовало, кое-что он всё-таки помнил. Хотя бы вот книги. В самом деле, там, в Корпусе, были книги. Обычные книги, из Реального Мира. Значит, крысы их не боялись. Знали, что вот сейчас объект прочитает, а спустя пару минут всё забудет. А он — не забывал.
     Нет, отшибленной памятью не оправдаешься. И с отшибленной памятью можно быть человеком, а можно — дерьмом. А он... А он верил во всю ихнюю муть — Распределение, Предназначение, Одно Большое Общее Дело... Конечно, умом верил, а не печёнками-селезёнками. Ну какое ему, Косте, дело до целей Предназначения? Это ведь потом, не скоро и не здесь. А что здесь? Должность Помощника, приятное ощущение власти, надежда выслужиться до Стажёра... А зачем ему нужно было Стажёрство? Да и что он знал о Стажёрах? Чем они живут, что делают? Он и видел-то вблизи только одного Стажёра, Валеру, который учил их Боевым Методам. Завидовал ему. А чему завидовал? Куртке его форменной с зелёными нашивками? Его звезде с кривыми лучами? Или хотелось самому стать таким же уверенным и сильным, так же, со снисходительной ленцой, гонять ребят в спортзале? А может, Стажёр — всего лишь навсего начальник над Помощниками? А Серпет — начальник над Стажёрами и Наблюдательницами, а Сумматор — начальник над Серпетом? И ведь есть наверняка начальничек и над Сумматором. Целая лестница выходит, один начальничек над другим, и все мечтают залезть повыше, и боятся сверзиться со своей ступеньки, и потому они излучают страх и злобу, а сгустки затаились где-то рядом, хихикают и жрут. Вон какую хитрую машину закрутили... Впрочем, что толку рассуждать? Ведь он сам целых четыре года был деталькой этой машины, послушным таким колёсиком, сам кормил сгустков.
     И ничего уже не исправить, не переделать. Санька уже на Первом, да и не он один, наверное. А сколько их будет ещё? Этого он никогда не узнает. Он вырвался, он здесь, а они остались на том, на тёмном берегу. Другие Помощники станут пороть их "морковками", заставлять чистить зубными щётками унитазы и маршировать. А они будут прилежно глотать Питьё, орать Благодарственное Слово и учиться чему-то омерзительному на уроках Энергий. И кому-то из них осуждено отправиться на Первый Этаж, в зловещую неизвестность. И крысы будут по-прежнему хихикать, Серпет — назначать Помощников и Стажёров, Сумматор — ворочать пространствами и галактиками, а потом они устроят это своё Распределение — и на Землю мутной волной хлынут подготовленные к власти Сотруднички, и устроят там огромный мрачный Корпус, от которого уже некуда будет бежать. И пускай это случится не сегодня, не завтра, а может, через тысячу лет — но ведь случится.
     Нет! Не сможет он вернуться домой и жить как ни в чём не бывало. Нельзя радоваться жизни, нельзя собирать землянику и глядеть в небо, если за спиной остаётся тёмная громада Корпуса. Ну а что делать-то? Что он может? Ничего ведь не может.
     И тут Костя замер. Неожиданная мысль вечерней звёздочкой зажглась в голове. В самом деле, он же знает ход! Ход из проклятого Замыкания в Натуральный Мир, сюда! Он прошёл этим ходом — значит, смогут пройти и другие. Он их выведет! Пускай это будет страшно, но он поведёт их сам. Им уж не надо будет мыкаться точно слепым котятам.
     Жаль, ничего этого не случится. Незачем тешить себя бесполезными фантазиями. Ведь он не сможет уйти обратно. При одной только мысли о крысах охватывает леденящая дрожь. Ладно, в тот раз их разогнал Белый, но сейчас Косте пришлось бы действовать самому. А он — не Белый. Разве владеет он голубым пламенем? Да и то... До сих пор перед глазами обугленная ладонь, лохмотья обгорелой кожи. Если уж самому Белому пришлось платить такую цену... Так значит, что? Идти к электричке? Или назад? Да что это он раскатал губу? Крысы-сгустки не дадут ему вернуться в мир Корпуса. Загрызут. Правда, Белый говорил, что загрызть-то они как раз и не смогут. Им такая сила не дана. А вот страхом задавить — пожалуйста, на это они мастера. Если, конечно, у них получится. А почему нет? Ведь не появись тогда Белый... Но "тогда" — это не сейчас. Кое-что всё же изменилось.
     Да... Невозможно повернуть назад, но и шагать вперёд тоже нельзя. Идиотское положение. Но делать-то что-то надо. Сколько бы он ни стоял тут, на солнечной просеке, сколько бы ни думал, всё равно рано или поздно придётся что-то выбрать. Или туда, или сюда.
     А солнце вовсю жарит, и кузнечики звенят. Тяжело будет без солнца... Хмурые грязно-жёлтые облака, стальная поверхность реки. И ни сосен, ни земляники. Может быть, и вовсе ничего не будет. Слишком уж ничтожны шансы перейти Границу. Безумное, безнадёжное дело.
     Он отряхнул джинсы от налипшей хвои — ещё не просохли, вот и цепляется всякий сор. Интересно, а там они снова превратятся в осточертевшие форменные брюки? Он хмыкнул. Потом прислонился щекой к тёплому сосновому стволу. Постоял, повернулся и пошёл обратно.
     Что ж, пусть будет что будет. По крайней мере, не придётся от стыда мучиться. Теперь уже не надо врать, притворяться.
     Он сам не заметил, как свернул с просеки на лесную тропинку, с обеих сторон поросшую земляникой. Ягоды светились из-под листьев точно красные настороженные глазки.
     Но чего бояться раньше времени? Может, они с ним и не справятся. А зато если удастся... Как это будет здорово! Все вернутся сюда, в пропахший смолой и солнечным светом лес. Все выйдут на просеку, добегут до платформы, дождутся электрички... И Санька, и Мишка, и Андрюха... И все... А сгустки останутся в своём Замыкании. Сосать им станет не из кого, а значит... Ну и пускай дохнут.
     
     Вот и поляна, где они сидели с Белым. Всего ведь каких-то полчаса назад — вон, трава у сосны ещё примята — а кажется, что сотня лет прошла. Чем дальше, тем сильней чувствовал Костя, какая же это странная штука — время. Вроде бы и не зависит оно от людей, а всё же...
     Вот и река. Сейчас, с высокого берега, она казалась спокойной, ласковой, ничуть не страшной. И даже не особенно широкой. Запросто можно переплыть.
     А с той стороны, за песчаной полоской пляжа, поднимались крутые, поросшие молодым лесом холмы. Те же сосны, те же ёлки. Всё как всегда. И даже Дыра здесь стороны ничем особым не выделялась. Пещера как пещера. Мало ли таких на свете? Выйдя к берегу, Костя не сразу и заметил её.
     А широкая чёрная щель словно ждала, ухмылялась странной улыбкой. Оттуда, из темноты, тянуло сыростью и холодом. "Ещё не поздно вернуться, — вползла в голову вкрадчивая мысль. — Пока ещё не поздно". Но Костя лишь сглотнул.
     Что ж, пора. Он взглянул напоследок в горячее, выцветшее от сухого жара небо, улыбнулся чему-то и шагнул в Дыру. И тут же послышался звук. Костя сперва было вздрогнул, но тут же понял, в чём дело, и облегчённо засмеялся. Это вдали, за просекой, грохотала электричка. Он мог бы сейчас ехать на ней, прижавшись лбом к пыльному стеклу, глядеть, как мелькают за окном столбы и сосны. Но это придётся отложить на потом.

декабрь 1989 — ноябрь 1991 гг.

---

URL: http://kapvit.newmail.ru/kapvit

Опубликовано: Каплан В. Корпус. Роман — М.: ООО "АиФ-Принт", 2001. — 379 с. — (Серия "Черная звезда"). Тираж 3000 экз. (п) ISBN 5-93229-083-8